ЗНАК ПОВОРОТА

Программа “Не здесь и не сейчас”

Для современного человека телевизор стал
символом семьи. Поэтому, возвращаясь домой,
его или сразу включают (как свет),
или уже находят включенным

Не только познавательный интерес, но и настоятельное желание строго проанализировать собственное поведение вызывает нелицеприятная статья социолога-аналитика Бориса Дубина “В стране зрителей” (“Дружба народов” № 8). Автор констатирует чрезвычайно нелестный для общества факт: “Главное в общественной жизни России второй половины 90-х годов – явный спад групповой активности. Широких и влиятельных движений “снизу” – рабочих или молодежных, правозащитных или экологических – в стране за эти годы так и не сложилось. Устойчивые формы самоорганизации людей, институты публичной жизни по-прежнему отсутствуют. Какие бы то ни было гражданские структуры крайне слабы, а по большей части просто не существуют”. В этой ситуации культурное сообщество не выполняет своих функций, утрачивает авторитет и без противодействия уступает свое законное место и влияние телевизионным технологиям, рассчитанным на массовую аудиторию, все более рутинную в социальном и культурном плане. Больше и хуже того: привычки образованных кругов перестраиваются по моделям усреднения и массовизации. Телевизор – “своего рода синоним самого дома и семьи, поэтому при входе домой его либо сразу же включают (как свет), либо находят уже работающим, а иначе дом кажется неживым, как будто в нем никого нет. Транслируемые сведения не только повторяются потому, что они важные, но они становятся важными потому, что повторяются. Для зрителя при этом подразумевается, что мир – общество – общая жизнь организованы не им самим, а извне и одинаково для всех”. При этом полноценная телевизионная критика, аналогичная литературной, художественной или музыкальной, фактически отсутствует: хочешь не хочешь – ориентируйся сам. Но в том-то и проблема, что даже образованный зритель предпочитает не ориентироваться, а бездумно подчиняться телевизионному ритму, задающему ритм жизни. “Реализм или документальность телевидения означает для социолога, что определение реальности выступает для зрителя общепринятым и в высшей степени согласованным. Иными словами, мы здесь имеем дело с предельной для данного общества условностью представлений о социальном мире, которые удостоверены на уровне среднего человека, заданного как любой и согласного считать себя любым”. Добровольно усреднившегося зрителя происходящее на экране все больше ориентирует на “прежнее” – ностальгические мечты об империи, “старые песни о главном”, “старое кино” и прочую массовую культуру по-советски. Однако зависимость от ТВ, неспособность выключить приемник соединяются у массового зрителя с недовольством телевидением. Отсюда следует самый суровый вывод социолога: “Подобный взрывчатый симбиоз разнонаправленных чувств – общий модус массового существования в сегодняшней России. Таким же образом россияне относятся к миру вообще, к своей стране и государству, к окружающим людям, наконец – к самим себе. Они смотрят на все происходящее со смесью рассеянного любопытства и настороженной отчужденности, узнавания и недоверия, словно оно происходит не с ними, не здесь, не сейчас. Современный зритель – человек, пассивно адаптирующийся к происходящему, отстраненный от реального участия в общественной жизни, живущий домом, главным членом которого стал телевизор”.
От телевизионной ностальгии по советским временам в реальность тех лет переносят читателя воспоминания Леонида Рабичева “Манеж 1962, до и после” (“Знамя” № 9). Автор подробно, откровенно, строго спрашивая с самого себя, рассказывает о событии уже легендарном – о грандиозном идеологическом скандале вокруг художественной выставки в Манеже в декабре 1962 года. “Нас было тринадцать художников, мы стояли возле своих картин. Сопровождавших Хрущева вождей, руководителей, фотографов и охраны – человек тридцать. Рядом со мной Суслов с поднятыми руками кричал: “Задушить их!” Члены правительства с возбужденными и злыми лицами, одни бледнея, другие краснея, хором кричали: “Арестовать их! Уничтожить! Расстрелять!” Никита Сергеевич поднял руку, все замолчали, и он сказал: “Вы хотели общаться с капиталистами. Мы предоставим вам такую возможность. На вас всех уже оформлены заграничные паспорта, через двадцать четыре часа вы все будете выдворены за пределы Родины”. “Их не надо выпускать за границу! – закричали все вокруг. – Их надо арестовать!” Под жестким прессом угроз многие художники оказались далеко не на высоте и “после Манежа” вынуждены были присягать на верность соцреализму и отрекаться от принципов своего искусства. Измена самим себе никого не спасла. “Нас исключили. Эрнста Неизвестного наказали. Я сидел потрясенный, разгромленный собственной ложью и трусостью. Я оказался слабее, чем предполагал, пропадал от угрызений совести. Я был сломлен собственной ложью, потерял уверенность в себе и только через двадцать лет смог вернуться к живописи. Почти все врали от страха, и я их понимаю. Не врали Борис Пастернак, Владимир Фаворский и Евгений Кропивницкий. Почти никто не врал на кухнях своих квартир. Стоило ли обо всем этом писать? Не знаю. Знаю только, что возраст и недостаток оставшегося времени жизни принуждают меня, по определению философа Хайдеггера, к тотальности самораскрытия”.
К обдумыванию собственной позиции призывает читателя и Сергей Аверинцев в раздумчивой, взвешенной статье «Преодоление тоталитаризма как проблема: попытка ориентации» («Новый мир» № 9): «Как выглядят сегодня препятствия к моральному преодолению тоталитаристского прошлого и разобщения между народами? С моей точки зрения, они размещаются в двух противолежащих направлениях. С одной стороны, это реликтовые, но живучие воинствующие антилиберальные тенденции националистического и изоляционистского характера. С другой стороны, это склонность современного либерализма, взявшего на себя задачу перевоспитания народов, функционировать наподобие любой другой идеологии, редуцируя себя до лозунга, до примитивного жеста, навязывая эти лозунги и жесты как единственную возможность; это уже не столько защита свободы личного выбора, сколько отмена смысла такого выбора. Что касается жестов, то они слишком часто не только некрасивы, но и глупы с самой прагматической точки зрения, поскольку именно они дают шанс противникам всякого диалога. В 1996 году в Россию приехали представители Green Peace, чтобы агитировать за ядерное разоружение России, предмет с любой точки зрения серьезный, – и вот, желая, как было с невинностью заявлено, привлечь на сторону благого дела молодежь, они не нашли ничего лучшего, как учинить неприличные, на грани порнографии, эстрадные танцы. Тогда любой русский неонацист или неокоммунист имел возможность сказать: вот за какую грязь они хотят купить нашу молодежь! Подобных эпизодов слишком много, разумеется, отнюдь не только в России. Это уже не толерантность к индивидуальной интимной жизни, это идеологически мотивированное навязывание определенного образа жизни всему миру без разбора, и притом именно в качестве квазисакрального символа ценностей демократической цивилизации. Индуса, сжегшего себя в знак протеста против конкурса красоты, который почему-то необходимо было любой ценой устроить в Индии, нельзя одобрить, но его можно и необходимо понять. Если бы не такие поводы, ни у неокоммунистов, ни у неофашистов и неонацистов, ни у фанатиков исламизма не было бы шансов. Как раз демократ не может позволить себе ограничиваться выражением презрения и негодования против человека массы, когда тот прислушивается к самым одиозным глашатаям антилиберализма, отдает им свой голос на выборах и т.п. Каждый раз мы должны спрашивать себя: чем мы довели их до того, что они голосуют за кого попало, лишь бы сообщить нам, пользуясь своим демократическим правом, до чего они нами недовольны?»

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"