ОБРАЗ

Праздничная трагедия по имени Параджанов

О художнике,
который сквозь шум песочных часов слышал то, что эти часы всего лишь измеряют

Знаете ли вы, каков праздничный человек? Если вы думаете, что он приходит к обреченному с тортом и улыбкой и делает вид, будто не замечает его страха, ничего не ведает о его болезни и беспечно болтает о грядущем отпуске, значит, ваше представление неточно и, уж во всяком случае, неполно. Будничный человек бывает добрее, тоньше и отзывчивее. И очень любит праздники. Праздничный человек во всем может уступать будничному. Кроме одного – он делает праздник из всего, из самого неподходящего материала, из отсутствия материала. Потому что он сам – праздник.
Один тбилисский денди, потерявший ногу из-за глупого мальчишества – прыгнул в набравший скорость трамвай, – рассказал мне, как спас его от отчаяния, как помог ему сохранить дух и шик дендизма отец Параджанова. «Я боялся его доброты больше, чем жалости матери и невесты. Но вместо соболезнования получил от него палку черного дерева, всю в богатой резьбе и инкрустации, со словами: “Наконец эту красоту увидит весь Тбилиси!”»
О Сергее Параджанове любят говорить как о чудаке и хулигане, потому что чудачествами он прорывался в мир, обычные отношения с которым у него были параллельны. Но на моей памяти он был прост и сердечен, пока не появлялся кто-то чужой, от которого следовало немедленно и прочно скрыться. И тогда вспархивали, как в танце двенадцати покрывал, руки, сыпались шуточки, оскорбления, комплименты, сувениры. Блеск, шок, шум. Одиночество и усталость. Никто не мог бы обвинить его в грехах ранее и более, чем он сам. И, может быть, проявлением несомненной религиозности Параджанова было то, что он искал заступничества у святого Георгия, не смея поднять глаза выше.
Простодушие и слава чудака давали ему преимущества, которых не могло быть у его более удачливых и осторожных коллег. Он мог заявлять, как Сирано де Бержерак: «И рад сказать я: “Сегодня я нажил себе еще врага”». Он коллекционировал недоброжелателей и клеветников, прикармливал врагов и почти гордился их всевластием. Наверное, так было легче оттачивать оружие своего искусства, его он противопоставлял безобразию и несвободе. Параджановское художественное трудолюбие, неусыпное существование в искусстве проявлялись не только в куклах, их он ухитрялся делать даже в тюрьме, но в том прежде всего, как без устали дрессировал он дикий, жестокий и ленивый мир вокруг себя. Письма, рисунки, наброски к фильмам, сценарии. И бесконечные разговоры о кино, об искусстве, о мастерстве, его он ценил в человеке, как булгаковская Маргарита.
Сразу после смерти вышла книга с его сценариями на французском языке. Его письма стали публиковать еще при жизни – то в «Литературной газете», то в киножурналах. О нем начали писать много, когда это перестало быть опасным. Старый друг Василий Катанян издал его коллажи, рисунки, письма в формате альбома, предварив их своими воспоминаниями.
Наконец, издательство «Азбука» (Санкт-Петербург) представило на последней книжной ярмарке в Москве изящный толстенький томик наследия Сергея Параджанова.
Он был сыном антикваров, и вещи были для него источником волнений и радости, бальзамом, каким бывает игрушка для обиженного ребенка. Они становились поводом для спектакля, драматургической пружиной. Игра бриллиантов завораживала его, он часами изучал их блеск. А потом глаза Софико Чиаурели в его фильмах “Цвет граната” и “Легенда о Сурамской крепости” сверкали, как драгоценные камни. Вспоминаешь таинственную картину из тбилисских басен о Параджановых: когда к матери приходили покупать бриллианты, она выносила их на бархате, держа зажженную свечу. И прозаическое объяснение: чтобы не украли, погасив свет. Но, думаю, ею двигала та же страсть играть со светом и его отсутствием, которая привела ее гениального сына в кинематограф.
Перемена в образе жизни, названная перестройкой, по-разному сказалась на творчестве советских кинематографистов. Одни кинулись экранизировать запрещенных прежде авторов, другие, сорвав чадру и растоптав евнухов, пустились во все тяжкие, третьи стали методично и уныло отражать свою жизнь во всей ее неприглядности и скуке.
Лишь очень немногие выдержали испытание свободой. Сергей Параджанов, хулиган и гений, приветствовал перестройку, сняв на киностудии «Грузия-фильм» турецкую сказку “Ашик-Кериб”, услышанную русским поэтом Михаилом Лермонтовым от уличного певца в Тбилиси. Варварская красота и ошеломительная свобода этого фильма – вот и все, что противопоставил Параджанов ленинской простоте, сталинской мудрости, хрущевской справедливости и брежневскому дружелюбию. Он обошелся без обвинений и разоблачений, без гнева, упреков и сведения счетов.
Не этого ли боялись чиновники от кино, запрещая его фильмы к прокату, сценарии – к запуску в производство, а ему самому – дышать. Во всяком случае, в процессе извлечения с полок стало ясно, что запрещали они красоту и свободу, боролись с обыкновенными человеческими чувствами, с традициями, которые учитывали Десять заповедей. И врали, подменяя понятия.
Не потому ли в постсоветском кино восторжествовало то, под видом чего запрещалась красота и свобода: порнография и контрреволюция, наравне с икрой и саунами составлявшие воровскую роскошь партийных «малин». Так что сегодняшняя уродливая «чернуха» в российском кино – не зеркало, а скорее ностальгия по тоталитарному обществу.
Определенно и однозначно художниками остались лишь те, кто не перестал слушать Время, кому шум сыплющегося в часах песка не мешает расслышать то, что эти часы всего лишь измеряют. В неосуществленных фильмах Сергея Параджанова, сохранившихся в записанных, как стихи – ритмично, сценариях, в графике его писем, напоминающей титры в немом кино, слышен не только умолкший гений кинематографа. Слышно время – словно он ухватил его за край, как хватается за сбрую коня святого Георгия его Пиросмани в финале «Арабесок» на тему Пиросмани.

Эскизы Сергея ПАРАДЖАНОВА к фильму “Саят-Нова”

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"