Странствие в поисках точных слов

Наука и вера в трудах аль-Газали

После американских событий 11 сентября средства массовой информации всего мира взахлеб говорят о войне цивилизаций. Случайный журналист, заснявший на камеру ликующих палестинцев в Иерусалиме, окончательно отретушировал образ врага. Только ленивый не обсуждает нынче тему очередного крестового похода, противостояния христианства и ислама. Такое впечатление, что турки снова стоят под стенами Вены и угрожают Риму. Но всякому здравомыслящему человеку должно быть стыдно за штампы типа “противостояние цивилизации и варварства”. Это кто же варвары? Мусульмане, создавшие одну из самых ярких культур в истории человечества?
В ситуации, когда наступает агрессивное невежество, никакие доводы не помогут. Единственное спасение – увидеть оклеветанных лицом к лицу, поразмыслить над их судьбами и, наконец, понять и принять тех, без кого невозможно было бы само существование западной цивилизации.

В современном мире, где с каждым годом возрастает значение споров о цивилизации, религии и культуре, интерпретация истории становится политическим оружием. Мы все реже вспоминаем великих мужей прошлого, чтоб стать ближе к истине или, украсив свою речь эффектной цитатой, поразить собеседников разносторонним образованием. Мы все чаще обращаемся к ним, чтоб решительнее действовать на поле боя – вне зависимости от того, принимает ли сражение вид газетной перепалки или приграничной перестрелки. Удивительно, но подобная ситуация идеально подходит под исламскую концепцию джихада (борьбы с неверием и заблуждением). Так или иначе, либеральная куртуазность и терпимость отступают под давлением предубеждений и принципов. Наверное, нарастающая унификация, беспрерывные атаки стереотипов СМИ, всеобщая власть денег заставляют ощетиниться любой образ жизни, чьи ценности не сводятся к ценникам супермаркета. Но в том-то и секрет, что великие культуры побеждали и утверждались не тогда, когда они отчаянно защищали свои фундаменты и устои, а тогда, когда открывались диалогу, принимали и переживали не одно лишь собственное религиозное и племенное наследие, но и великие достижения иных традиций и языков. Собственно сам синтез своего и чужого и становился обоснованием последующей истории, ее движущей силой. “Люди существуют, отвечая на вызовы, – заметил, перефразируя Арнольда Тойнби, современный русский ученый Дмитрий Блаженов. – Если исчезнет их давление, человечество окажется разорвано бессмыслицей пустого, ничем не заполненного времени”.

* * *
Наивысший расцвет мусульманской культуры приходится на IX–XIII века, когда на огромных пространствах от Северной Индии до Южной Испании, подчинившихся юному игу Аллаха, шел праздник чарующей и нежной жизни, рождавшей одно за другим сокровища мысли и искусства магометанского Востока. Нам трудно представить себе, но, когда Западная Европа полностью была поглощена крестовыми походами, для заклятых врагов крестоносцев – мусульман, создавших свой халифат силой оружия, «внешний» джихад уже уступил место «внутреннему», борьба с иноверцами на поле брани – борьбе за личное нравственное совершенствование. Поэтому постоянные кровопролитные войны, которые шли где-то на периферии великой арабской империи, интересовали людей гораздо меньше, нежели философские споры, богословские диспуты и поэтические турниры, – если надо, конечно, воины Пророка собирались на битву, но искали они других, куда менее осязаемых побед. В начале ХХ века знаменитый историк Адам Мец назвал эпоху «исламский Ренессанс», но подобное определение не совсем точно, ибо арабы сумели в ту пору соединить античную философию и восточную мистическую поэзию с последовательным и логически выстроенным единобожием. Здесь рождалась совершенно новая культура, благодаря которой, кстати, и европейцы вышли за пределы средневековья.

В крупные культурные движения вовлечены тысячи, миллионы людей. Но всегда оказывается несколько центральных персонажей, которые обозначают и представляют походку времени. Среди людей, во всей полноте воплотивших исламский интеллектуальный и жизнетворческий синтез, – духовный наставник и мыслитель Абу Хамид Мухаммад аль-Газали.

* * *
Газали родился в 450 году хиджры (1059 г. от Р.Х.) в городе Тус в Хорасане. Само прозвище аль-Газали означает в переводе с арабского «ткач». Вероятно, отец философа зарабатывал себе на жизнь за прялкой. Однако в восточной мистической традиции ткач не просто профессия. Это еще и символ определенного отношения к познанию, когда пряжа – знак мироздания, а сидящий за прялкой – образ Творца (вспомним, что ткачами были знаменитый индийский поэт-бхакт Кабир, великие суфийские мастера и другие святые). Газали присоединился к тем немногим, кому удалось соткать полотно целостной картины мира, и он ни разу в жизни не изменил своему высокому призванию.
В подобных судьбах всегда поражает целостность и какой-то единый ритмический код. Отец мальчика умер рано, но оставил сыновей на попечение своего приятеля – мистика и поэта. Тот дал Абу Хамиду первоначальное образование, привил вкус к трепетной религиозности, а потом определил в духовную школу – медресе.
Первые учителя Газали не могли нарадоваться его интеллектуальным способностям. Они понимали, что этот юноша не должен быть ограничен изучением только мусульманского права (фикха), который преподавали в медресе, и направили его в Нишапур к знаменитому наставнику, имаму аль-Харамейни. Само имя Харамейни было глубоко символично. Он звался имамом двух святынь – Мекки и Медины, и такое прозвание в те времена мог получить лишь тот, кто проник в самое сердце исламского вероучения. Это были великие школы – исламские богословские академии у ног наставника. Они давали прекрасное и широкое образование, в пределах которого греческое философское наследие шло рука об руку с живым мистическим опытом, лекция и проповедь подкреплялись ежедневным полнокровным общением. Там, в Нишапуре, под отеческой опекой прославленного учителя Газали не только изучал логику, философию и сравнительное богословие, но и, оказавшись в центре богословской и философской полемики своей эпохи, смог сравнить собственные взгляды с мнениями прославленных ученых и подвижников и написать свои первые работы.
К концу XI века в исламском мире, увлеченном образом мышления и всепобеждающей логикой Аристотеля, выделилось три основных направления мысли (не путать с религиозными направлениями и правовыми школами!). Рационалисты – Абу Юсуф аль-Кинди, Абу Наср аль-Фараби, Абу Али ибн Сина настаивали, что религиозные догмы и институты заслуживают право на существование только тогда, когда они выдерживают проверку научной логикой, доводами разума. Их противники –мулакаллимы во главе с Абу Муса аль-Ашари, напротив, полагали, что сохраняет ценность только та философия, которая отвечает истинам религии. Суфии же разрывали полемику, утверждая, что неверна сама постановка вопроса и полнота реальности вообще не может быть помещена в скудные пределы человеческого разума. Нужно выйти на иной уровень существования, где исчезает необходимость в словах и формулировках, так как сердце подвижника вмещает весь мир.

Газали оказался лично вовлеченным во все эти дебаты. Большинство его любимых наставников были суфиями, но самого его интересовало не только интуитивное постижение истины, но и точное знание. Всю свою жизнь он сомневался в достоверности слов, не признавал силы филологического анализа и законов формальной логики, но при этом понимал, что без понятий бессловесное станет еще более недосягаемым, а люди останутся одинокими странниками, не умеющими расслышать голос Божественного Провидения.

В 26 лет (1085 год) Газали был уже в Багдаде, при дворе легендарного визиря Низама аль-Мулька. Низам открыл медресе своего имени – один из первых университетов в истории, где наш философ с 1091 года преподавал богословие и право. Здесь он стал знаменитым, слава о его уме и красноречии разлетелась по всему арабскому миру. Он много выступает, много пишет (знаменитые работы «Устремления философов» и «Опровержение философов» были созданы в Багдаде), но рационалистическое мышление не удовлетворяет его. Он чувствует, что нужно искать какой-то иной гармонии, иного совершенства, и в 1095 году, отказавшись от славы и богатства, покинув семью, уходит за стены великого города.

Больше десяти лет Газали провел в странствиях. Он ходил из Дамаска в Иерусалим, из Александрии – в Мекку, он путешествовал совершенно один и странствовал с купеческими караванами, он бродил в пустыне и ночевал на перекрестках великих дорог Азии. Все это время ушло на напряженную духовную работу. Философ беседовал теперь не с законоведами и знатоками логики, он говорил с дервишами и поэтами, отдавал себя мистической практике, поискам единства в Боге.
Однако и в мечетях, и на караванных тропах не забывал он о своем научном призвании. Именно в пути Газали написал большую часть своей главной книги «Оживление религиозных наук», где доказал, что не только вера без знания мертва, но и знания становятся совершенно пустым звуком, если они не подкреплены опытом непосредственного религиозного искания. Постижение Бога дано нам в Книге, подарено как ощущение Его присутствия и подкреплено логическим выводом. Без этой триединой опоры человек на земле навеки останется пуст и неустойчив, его, как колючку в пустыне, подхватит любой ветер и унесет прочь.

Когда Газали усомнился в ценности науки и ушел из Багдада, он тяжело заболел. Недуг крался по его следам, но Аллах помог прожить еще много лет, а дорога не дала болезни той воли, которую она могла бы получить над роскошествующим столичным жителем. Только к старости мыслитель вернулся к оседлой жизни, обосновался в Нишапуре, где до самой смерти преподавал и проповедовал, учил людей философии и праву. Его последней работой стала духовная биография, названная «Избавляющее от заблуждений». Абу Хамид Мухаммад аль-Газали понимал жизнь как долгий путь, избавляющий от заблуждений, и щедро делился с единоверцами своими обретениями и потерями на этом пути.

Противники часто упрекали философа в неточности формулировок. Вообще арабская наука насыщена филологической проблематикой, там очень многое упирается в словоупотребление. Однако неточное подчас словоупотребление Газали чрезвычайно обаятельно и, как кажется, преднамеренно. Абу Хамид проговаривался: он использовал стихию языка по своему усмотрению и, как кажется, выразил нечто большее, нежели можно выразить через правильные грамматические конструкции.
Однажды Газали сказал: «Невежда в своем представлении о природе солнечного света подобен муравью. Если бы у муравья был разум, то он, находясь, к примеру, на листе бумаги и видя, как на нем появляются новые буквы, решил бы, что это делает только перо. Он не смог бы возвысить свой взор и увидеть пальцы, а за ними руку, а за ней волю, двигающую этой рукой, а за ней того, кто пишет, проявляя эту волю и способность, а за ним, наконец, Того, Кто создал и эту руку, и эту способность, и эту волю. Так и большинство людей видят лишь ближайшие, низшие причины явлений, не будучи в состоянии возвыситься до Того, Кто является причиной всех причин».

* * *
Эта метафора – одно из самых убедительных в истории человеческой мысли доказательств бытия Бога, она объясняет, что за пределами наших естественных ограничений и предубеждений присутствует, действует и торжествует великая сила, которая, собственно, и придает нашему бытию значение и смысл. Так и в диалоге культур и цивилизаций – каждая цивилизация владеет своим ключом к истине только тогда, когда рядом, за рубежом обывательского зрения, существует другая, не менее прекрасная и совершенная, – живя в рамках одной традиции, мы не видим, что она была бы совершенно бессмысленна без другой, порой на внешнем уровне ей даже враждебной. Но, как бы заметил Газали, то, что становится единством в Боге, моментально обращается в хаос и путаницу вне Его, ибо само по себе, отданное только себе на откуп, человеческое существование – абсурд, и каждый из нас ничтожнее последней песчинки в пустыне пустынь, где столетиями не было дождя.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"