Вниз, по зеленой реке

Притча о прекрасном Боге

– Тихо! Ты вздыхаешь слишком шумно! Смотри, как солнце встает над тишиной за нашими спинами. А я же стар, чтобы восторгаться спящими городами. Через пять минут пойдет метро, и на бульвары заспешат хозяева закусочных и продавцы из магазинов. А сейчас – молчи. Ты юн, поэтому слушай. Посмотри на эти бетонные реки, по ним больше века носятся железные кони, взгляни на это небо, там в вышине плывут стальные орлы, наглотавшиеся смертными, точно воробьями.
Когда я был молод, даже младше тебя, здесь пролегали леса и в полях разносилось пение пастухов. А по ночам я заглядывал к Пану, и он поил меня молоком, которое носили ему из деревни. Мы были так счастливы. Я мерил человеческие одежды – такие неказистые, сковывающие движения – и прыгал вниз по течениям Шпрее, пуская веселые круги по воде.
И больше всего на свете я любил сливаться с бегущими водами, пока они не прибивали меня к виноградникам. И, несмотря на то, что смертные часто отпугивали меня и не давали всласть насладиться соком лозы, я любил их и позволял своему сердцу привязаться к какой-нибудь семье виноделов до тех пор, пока не сменятся одно за другим десять поколений.
Но однажды Пан позвал меня за собой и сказал, что мы все уходим: история кончилась, и боги засобирались в вечное странствие по Млечному Пути. Я плакал так же горько, как рыдал сам Пан, но решил остаться, моля небо сжалиться над горсткой брошенных богов, скрывшихся за горизонтом Атлантики. На прощание Пан успел мне шепнуть: «Я видел настоящего Бога, и он столь прекрасен, что люди будут творить страшные вещи».
Что я мог понять тогда? Я был юн и не заметил, как за несколько жалких сотен лет пал Рим и голоса новых хозяев разносились по всей Европе.
Но я все равно полюбил их, полюбил их новые храмы, строящиеся города. По ночам я бегал дразнить нотрдамских химер, а ранними утрами спешил к Сарагосе и Барселоне, туда, где пылали костры. Я не мог понять, зачем этим смертным человеческие жертвы, но зато не раз видел, как мелькало искрящееся крыло Феникса, раздувая пурпурные языки пламени, скрывшего бледные лица обреченных. С нежной радостью и горькой грустью я следил за душами, взмывающими в высокое небо, с трепетом и страхом отмечал, как время бежит молодой ланью навстречу старости.
Вот я уже освоился кататься на крышах железнодорожных поездов столь же виртуозно, как когда-то невидимкой примыкал к рыцарям и мирным паломникам, спешившим в Иерусалим. Вот я уже пристрастился замирать легкой тенью на черно-белых фотоснимках или белым бликом скользить по кинокадрам так же мастерски, как когда-то притворялся никем не замеченной птицей, застывшей у рук Девы Марии на холстах живописцев Ренессанса.
Лоренцо Медичи! Я приходил к нему ночью во дворец и дремал у ног его музыкантов, свернувшись клубком, я подстерегал Савонаролу в минуты отчаяния и озарения. Я плелся за Лютером, как дитя, и дрожал от страха, чувствуя жадное дыхание чумы, спускающейся на Париж вместе с сырым туманом.
Но все это было так давно, мой мальчик, ты так юн, а я так стар.
Я привязался к смертным, несмотря на то, что мое сердце ожесточилось, равно как и их души.
Долгое время я ходил за ними следом, слушал, наблюдал, шептался с их неспокойными тенями, со спящими глухонемыми, с помешанными, с королями, с моряками, с любовниками, заснувшими на рассвете, с библиотекарями, с танцовщицами, с палачами, с революционерами, со столярами, с дворниками, с убийцами, с кокетками, со священниками.
И однажды я встретил его. Шел дождь, волчица выла в лесу, как перепуганная ясновидящая. Он посмотрел прямо перед собой и увидел меня. Я привык быть невидимым, но этот смертный разоблачил меня. «Я написал, что Бог умер, собирайся в путь, тебе больше нет нужды слоняться за этими безумцами», – устало сказал он. Я засмеялся: «Но ведь это неправда, разве ты не знаешь?» А он мне ответил: «Ты глупый дух. Этот мир алчет войны и злой лжи, а не прекрасной божественной правды, разве ты не видишь?»
Я проговорил с ним до рассвета, и утром он сошел с ума, а я постарел.
Да, мой мальчик, я хромал по европейским шумным дорогам, как смертельно раненный, и мои ноги не слушались меня. Зеленые, черные, голубые реки больше не радовали сердце, я чувствовал, что земля, которая была когда-то родной землей, гонит меня. Я спрятался в горах и оттуда наблюдал, как Европа прощается с Богом. Я видел парады на Унтер-ден-Линден, я слушал пение гимна смерти, я вдыхал запахи коротких человеческих жизней. Я видел сотни вождей, правителей, я скулил и слушал их речи и не мог понять, почему они стали столь самоуверенны и жестоки. Я ковылял по кладбищам, по автобанам, по ночным клубам, заглядывал на военные базы, проскальзывал на телевидение, на химические заводы, в научные лаборатории, засыпал в кинотеатрах и в парках. Всюду звучала навязчивая песенка, которая так и вязла у меня на языке: им больше не нужен Бог, они хладнокровно имитируют божественное могущество, и только равнодушие властно ведет за собой послушную паству – в пустоту и оцепенение.
Мой мальчик, посмотри на этот просыпающийся город. Я очень стар, усталость и немощность съедают меня. Сегодня я уйду вниз по зеленой реке, и мой тихий плач разбудит лишь аистов да кувшинки. Отныне ты займешь мое место. Я вижу нетерпеливый огонь в твоих глазах, юный дух. Будь их верной тенью так же, как и я. Да, Европа теперь твоя. Бей в барабаны, звони в колокола, танцуй фламенко, катайся на автомобилях, пей вино, люби этих смертных, их песни, проделки так, как я любил. Они не заслужили ненависти, верь, они по-прежнему молчаливо ищут сострадания.
И помни: я видел настоящего Бога. Он так прекрасен, что когда люди увидят Его воочию, безумие оставит их, и они поплывут вниз по реке, навстречу сиянию вечности.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"