Встреча, без которой все было бы совсем иначе

Строки, успевшие сказать самое главное:
“Я тебя понимаю!”

Как и для многих учителей, мое знакомство с Симоном Соловейчиком началось задолго до начала работы в школе. Я из семьи педагогов, и с детства это имя звучало в нашем доме, когда выходили новые статьи, книги Симона Львовича. Они поддерживали, спорили, наставляли. Даже перед экзаменом по истории педагогики я, помню, читала не учебник, а его книгу. И родители читали ее вместе со мной, а отец, Милослав Балабан, именно тогда благодаря соловейчиковскому рассказу о Коменском и совершил свое открытие об устройстве школы по принципу мельницы, которое до сих пор не дает многим покоя.
К окончанию института я уже привыкла к мечтам отца о том, что, для того чтобы люди смогли понять, что такое Школа-парк и почему она нужна, нам необходим не только еще один ум, но и талант писательский – Соловейчика. Мы обсуждали этот вопрос после выхода каждой его новой статьи, думали, насколько близки наши позиции в педагогике и жизни. И – о чудо! – именно Симон Львович решился впервые напечатать книгу «Школа-парк», правда, сказал, что изменять ничего не хочет: мол, прочитал первый раз – ничего не понял; прочитал еще – принял, задумался; пробовал написать про то же своими словами – не получилось, терялось что-то важное.
Мостиком между нами стал Антон Зверев, работавший в те времена с Соловейчиком, а ныне наш добрый друг и журналист “Новых Известий”. Именно он был одним из первых «посторонних» гостей (я имею в виду людей, не относящихся к школьной и районной администрации) на моих уроках в подмосковной школе. Приехал, посмотрел, позанимался на уроке как один из новых учеников уехал – и ничего не написал... Это сегодня, став журналистом, я осознала, что трудно «описать» новое в педагогике, но еще труднее эмоционально понять учителя и его работу: учитель профессионально меняет маски, порой лучше, чем актер. Понять его по-настоящему могут лишь его ученики и соратники, работающие рядом, видящие взлеты, падения, переживания. Антон ничего не написал в тот раз и решил привезти ко мне Соловейчика – уж тот, конечно, напишет, сумеет.
Я очень волновалась: смогу ли, не растеряются ли дети? И тут произошел первый казус. Часть моих коллег, а точнее, все мои друзья-учителя были приятно удивлены этим событием и взволнованно обсуждали, можно ли будет с ним познакомиться, поговорить о школе. Его статьи хранились у них, их цитировали, обсуждали с детьми и родителями. Другая половина коллег удивленно спросила: «А кто это такой?»
Гостей я специально встретила заранее, чтобы объяснить, что буду показывать, но Симон Львович мягким покровительственным тоном остановил: «Вы, деточка, показывайте, я сам все пойму». И спросил, можно ли делать заметки во время урока, не испугает ли это меня. На моих занятиях разрешалось писать, если это кому-то необходимо, лишь бы не мешать остальным. Я согласилась и посадила гостей в круг: мы давно переставили парты в классе так, чтобы те не мешали общению, было легко подойти к каждому человеку и видеть глаза любого выступающего.
На первом уроке Симон Львович молчал, что-то записывал. Я все ждала, когда же он не выдержит и вольется в занятие – мы любили новых людей, которые могли поделиться своими мыслями. Это случилось в следующем классе, когда мы обсуждали проблему происхождения человека. Дети спорили, каждый доказывал свою точку зрения. И тут гость попросил... мячик. Ребята быстро его раздобыли, и он плавно покатился по полу. Все смотрели с интересом, пытаясь понять, что этим хотят сказать. Оказалось, нам пытались объяснить еще один подход к анализу эволюции: так просто катится мячик, так сложно описать его движение. До конца урока оставалось мало времени, многие ребята еще не успели поделиться своими мыслями. А их рассуждения бывают такими интересными, оригинальными, важными – не только для самих авторов, но и для других.
Однако Симон Львович продолжал свои рассуждения. Ребята внимательно слушали, и тут я, может быть, не вполне корректно по отношению к взрослому человеку, но по-заговорщицки шепнула, что нужно еще дать слово детям. Я была уверена: уж он-то непременно поймет, что мне важно дать слово детям, а не заканчивать урок рассуждениями взрослых. Соловейчик был сильно и, кажется, неприятно удивлен, ведь он пытался объяснить детям свою истину, а тут... Но остановился, замолчал, нашел в себе силы дослушать детские мысли. А потом побеседовал с учителями, поблагодарил за прием, уехал и... ничего не написал. Только отцу сказал в ответ на вопрос “Ну как там моя дочка?” странные слова: “Это не дочка, это сильный учитель”. Сомневаюсь, что это был комплимент.
Прошло время, я перевелась в другую школу, где каждый учитель знал, кто такой Соловейчик. Так уж случилось, что нас попросили описать свои методы работы, чтобы опубликовать книги «Игры на уроках». Было интересно попробовать, и я написала такую книгу. В издательстве все тянули время, текст никто не видел, и я отправила его в “Первое сентября”. Люда Рыбина отвезла его Соловейчику (это была осень 1996 года, Симон Львович уже очень плохо себя чувствовал) и сказала, что нужно ждать его решения. Потянулись трудные дни ожидания.
Я не очень терпеливый человек, поэтому где-то через неделю начала звонить, узнавать, что там с моей книгой. И вот Люда говорит – как сейчас слышу ее голос и фразу: «Соловейчик прочитал текст... (пауза). И сказал (пауза), что наконец-то понял, что ты делала на тех уроках». Ему понравилось то, что я написала. С тех пор я начала писать в газету все чаще и чаще, напоминая себе, что «я могу».
На мой текст выделили целый разворот. Я жадно читала вступление Симона Львовича, которое потом стало предисловием к моей книге. Оно действительно было посвящено книге, а не тому, что он видел за несколько лет до этого на моих уроках. Вопрос о его отношении к тем занятиям оставался неразрешенным, а для меня это было очень важно: если уж Соловейчик не понял, а точнее, не принял, то, может быть, я делаю что-то не так, неправильно. При этом я была убеждена, что работаю хорошо, что мои методы позволяют развиваться не только знаниям детей, но и их миропониманию, самостоятельности, творчеству.

И вот трагическая весть – Симон Львович Соловейчик ушел из жизни. Люди, приехавшие с похорон (у меня были уроки в тот день), сказали, что в «Последней статье Соловейчика» есть строки обо мне. Но почти год статья так и не попалась мне в руки. Наверное, я сама оттягивала этот момент, подсознательно боясь увидеть эти слова и разочароваться в себе теперь уже до конца. Ведь больше нельзя было ничего исправить...
В августе 1997-го мы, как обычно, поехали на педсовет. Там Александр Наумович Тубельский показал недавно выпущенную книгу «Инновационное движение в российском школьном образовании» и сказал, что, являясь одним из авторов, хочет подарить экземпляр мне, так как там есть строчки о моей работе. Он открыл книгу и действительно начал читать:
«И, наконец, важно, что сотрудничество – совместный труд – это не совместное возделывание огорода учителем вместе с детьми, а совместный труд мысли. В чем труд мысли? Прежде чем окапывать огород, надо собраться всем вместе и придумать, как это будет сделано. Потом выполнить работу, а затем непременно провести сбор и обсудить результаты. Причем трудолюбивых отмечает не учитель. Все дети сидят в кругу (как на уроках у Ольги Милославовны Леонтьевой, о которой наша газета недавно писала), смотрят друг другу в глаза, и учитель если выступает, то обязательно не последним. Это очень важное правило в коммунарской методике. Учитель не говорит: «Я вас послушал, а теперь я вам скажу, как на самом деле». Он высказывает сомнения наряду со всеми, его слова равноправны».
Я заплакала. Никто не понял, почему: особой чувствительностью я никогда не отличалась. Но те несколько строчек прозвучали для меня как долгожданное понимание, пришедшее с другого, может быть, главного света. Симон Львович понял, почему тогда я его остановила (хоть и понимала, что это обидно), и нашел способ сказать об этом мне.

Как можно закончить эту статью? Я живу, работаю. Сейчас пробую себя в журналистике – пытаюсь писать о других: школах, учителях. Это гораздо труднее, чем писать о своей работе, пропущенной через сердце. Так страшно ошибиться, не договорить, не заметить, неправильно понять. А можно ли вообще понять другого учителя за один-два дня? Но это уже совсем другая история...

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"