А милиционеры в школу никогда не приходили
В послевоенные годы конфликтов в классах было
не меньше, а может быть, и больше, чем сейчас.
И все-таки...
1 сентября 1947 года я пошел в первый класс 294-й
мужской средней школы. В том году в школе было
десять первых классов – от 1 «А» до 1 «К», в каждом
классе по сорок мальчиков, в подавляющем
большинстве – безотцовщина (в нашем 1 «В» отцы
были только у троих ребят). Если начальная школа
была еще похожа на детский сад или скорее на
детский дом, то 5–7 классы стали просто сворой
совершенно неуправляемых подростков.
На уроках учителю повернуться к доске было
опасно: из рогаток, из резинок, просто
накрученных на пальцы, шел прицельный огонь
бумажными или проволочными пульками – по буквам
и цифрам на доске, особенно яростный – по
географическим картам, попадало и в учителя.
«Встать!» – раздается крик. Все молча встают. А
что дальше делать? Резинки и рогатки у половины
класса, кто попал – неизвестно, да и проводить
дознание совершенно бесполезно: ябед быть не
могло. «Сесть! Встать! Сесть! Встать!» – урок
продолжается, но учитель уже не рискует
отворачиваться к доске.
Периодически раздавался хлопок указкой и крик:
«Сумку на стол!» Это означало, что сумка
(портфелей не было) остается в школе как залог –
за ней должна прийти мать провинившегося
ученика. Дозваться родительницу просто так было
невозможно («Мать приведешь!» – только эта
сакраментальная фраза указывала, что у мальчиков
были мамаши. Ни об отцах, ни о братьях и сестрах,
ни о существовании дома вообще никогда речи не
было). Идти же домой к ученику, жаловаться на него
на его территории было небезопасно – могли
побить.
К концу любого урока обстановка накалялась так,
что учительница по звонку пулей вылетала из
класса. Под дикий крик и гогот школьники
вываливались в коридор, играли в «жеску»
(подбивали ногой мокрую тряпку – кто больше?), в
«расшибалку» (переворачивали ударом монетки
другую монетку), в «пристеночек» (тоже монетками,
но отскакивающими от стены). На другие этажи во
время переменки заходить запрещалось, поэтому
подростки шли «на протырку» – пытались с разгона
пробить закрытые на лестницу двери, около
которых стояла нянечка с мокрой тряпкой и
яростно отбивала эти групповые тараны.
Но все это обыденность. Например, скандирование
во время драки с учителем на уроке – весь класс в
это время орал: «А-а-а...» или выкрикивал
односложные выражения и топал ногами. В редкой
тишине, стоило учителю повернуть лицо к доске,
вздымалась чья-то рука с вытянутым вверх одним,
двумя или тремя пальцами. Если на руке торчали
три пальца, то рявкали «Га-ри-ла» (на уроках
русского языка). Бывали и другие слова, но
разнообразием не особенно баловались. Учитель
быстро оборачивался и... видел замерших на своих
партах учеников – руки сложены на парте, рты
закрыты, на него спокойно смотрят сорок пар глаз.
Но тому, кто не успевал мгновенно закрыть рот,
доставалось за всех: «Сумку на стол!», «Мать
приведешь!»
В седьмом классе ввели новый предмет –
«Конституция СССР». В класс вошел небольшой
человек с огромным кривым носом. Он сел,
развалясь, на стул, оглядел своих учеников и
произнес: «Ну ты, на задней парте, иди сюда». Это
он сказал переростку Зубареву. Тот подошел и
мгновенно влип всем телом в доску – удар был
сокрушающим. Зубарев ошеломленно озирался, а
этот человек сказал: «Я был моряком, а теперь
научу вас Конституции СССР». За его чудовищный
нос он получил прозвище Шнос, его очень опасались
– дрался безжалостно. Второй мужчина в школе –
учитель географии Георгий ходил с металлической
указкой и на переменках пользовался ею, как
Чапаев шашкой, прорубая себе дорогу среди толп
учеников. Однажды Георгий вытер свои ботинки о
штаны поверженного и избитого им ученика.
Третьим мужчиной был физкультурник, но учителем
его не считали – с ним играли, бегали,
подтягивались на турнике.
Бывали и трагические случаи. Ученик Михин третий
год сидел в шестом классе. Он отличался полной
неспособностью к школьным предметам и особой
жестокостью в драках и «обломах». Однажды Михин
исчез, из классного журнала его фамилию
вычеркнули, а его приятели читали какое-то
письмо. Только потом шестиклассники узнали:
Михин зарезал двух человек под Свибловским
туннелем, сидит теперь в тюрьме.
«Блатными» считались ученики, получавшие по
письменным работам (диктанты, контрольные по
математике...) пятерки – ведь, по мнению
большинства, это было невозможно. Периодически
разносились слухи, что кто-то видел, как чья-то
мать давала «училке» деньги или продукты.
Милиционеры в школу не входили. Опасные игры
подростков регулировались самодеятельными
этическими правилами: «лежачего не бить», «до
первой кровянки», «голосом не определять» и т.д.
Появление милиционера сразу перевело бы школу в
разряд совершенно других организаций – колоний
для малолетних преступников. Оно заменило бы нам
время – сроком, а пространство и небо – решеткой.
Что это такое, мы, не по годам «развитые», знали.
Буйное поведение, опасные взаимоотношения
преобразовались бы в войну, партизанщину, в
которую неминуемо были бы вовлечены и сгинули бы
в ней и те мальчики, которым удалось не попасться
в более жестокую систему «три привода –
колония», которые сумели все-таки устоять.
Я говорю не о «приличных» школах в центре Москвы
или тихих деревенских, а о таких – слободских,
предместных, в которых не образование получали, а
оберегали и спасали жизни.
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|