ОБРАЗ

Адольф Шапиро:
«В сущности, всю жизнь можно
ставить одну пьесу»

Московский Художественный театр за свою историю обращался к пьесе Булгакова трижды: в 1936-м, 1988-м и в 2001 году. Спектакль 1936 года репетировался почти пять лет, был выпущен 11 февраля, а 11 марта после разгромной статьи в «Правде» запрещен. Мхатовский спектакль 1988 года «Кабала святош» в постановке Адольфа Шапиро с Иннокентием Смоктуновским – Людовиком XIV, Олегом Ефремовым – Мольером, Олегом Табаковым – Бутоном стал театральной легендой. Наконец, для новой постановки булгаковской пьесы во МХАТ вновь приглашен Адольф Шапиро, а Мольера играет Олег Табаков. В спектакле заняты Ольга Яковлева (Мадлена), Андрей Ильин (Людовик), Андрей Смоляков (д’Орсиньи), Владимир Кашпур (королевский шут)...
Мы беседуем с Адольфом Шапиро о его «мхатовской булгаковиане».

– Чья идея заново поставить этот спектакль на мхатовской сцене? Ваша или Олега Табакова?
– Идея, чтобы Табаков сыграл Мольера, принадлежит Олегу Николаевичу Ефремову. Последние годы, когда он по болезни не мог выходить на сцену в этой роли, он настойчиво заговаривал со мной о вводе Олега Табакова. Но я, честно говоря, не видел возможности подобного ввода. Тому было несколько причин: спектакль ставился в расчете на актерские индивидуальности Ефремова и Смоктуновского. Табаков – индивидуальность другая. И рисунок роли, подходящий Ефремову, ему не подходил абсолютно. Потом, спектакль шел более десяти лет. И мне он казался устарелым по смыслу, по взгляду на пьесу Булгакова. Слишком многое упало на эти годы, слишком многое пришлось пройти и пережить, чтобы обновлять спектакль простыми вводами. Ефремов относился к тем редким людям, которым сказать «нет» я не мог. Поэтому хитрил, как часто поступают режиссеры, и просто оттягивал ответ. Он на некоторое время забывал о своем предложении, потом опять звонил, предлагая встретиться, мы шли обедать – и так это длилось…
В день похорон Олега Николаевича в Табакерке играли «На дне». После третьего акта я стоял в курилке, настроение было понятно какое. Ко мне подошел Табаков и сказал: «Давай сделаем то, что Олег хотел, сделаем Мольера». И я ответил: «Давай! Только условие, что это должен быть абсолютно новый спектакль. С новыми исполнителями, с новым художником, с новым композитором. Все заново». Так и произошло. Были приглашены художник Юрий Хариков, композитор Эдуард Артемьев, практически поменялся весь актерский состав спектакля.
– Вы в своем интервью для книги «Режиссерский театр» сказали, что для вас при выборе пьесы решающее условие – не знать, как ее ставить, не иметь никаких априорных представлений об этом. Трудно ли отойти и «забыть» собственное прочтение и собственный спектакль?
– Я не стараюсь его «забыть». Мы репетируем в полемике с прошлым спектаклем. И процесс репетиций бесконечно интересен. Особенно интересно с актерами, которые помнят тот спектакль. Мы с Табаковым на репетиции то и дело повторяем: «Господи, да какие же мы дураки были! Да как же мы это не видели?» Тот спектакль был поставлен в период социального неоромантизма. Было такое единение, такие радужные надежды. А теперь вроде понятно, что ничего не изменилось. Что «власть» и «художник» по-прежнему конфликтные понятия. Поскольку у власти главная забота – поставить границы. А художник всегда стремится выйти за рамки.
Когда-то Анатолий Эфрос мне сказал, что, в сущности, всю жизнь можно ставить одну пьесу и находить все новые и новые смысловые повороты. Тогда я пожал плечами, а с годами все больше понимаю правоту этого утверждения. Изменяется воздух, изменяется время, изменяемся мы. И мы по-новому читаем булгаковский текст. К тексту добавляется дополнительный сюжет: Булгаков и МХАТ. И сегодняшний спектакль вступает в сложный диалог со спектаклем 1988 года и тем, легендарным, 1936 года...
– Вы не первый раз встречаетесь на репетиционной площадке с Олегом Табаковым. Вы ставили с ним в Табакерке «Последние» и «На дне»... Сейчас Табаков – руководитель МХАТа, не мешает ли Табаков – руководитель театра Табакову-актеру?
– У Табакова есть замечательное свойство: он оставляет за порогом репетиционной комнаты все свои административные и хозяйственные проблемы. «Кабала святош» репетировалась в сложный для него период вхождения в мхатовское хозяйство, но репетировал он на полную мощность, часто удивляя меня своей готовностью отказываться от каких-то наработанных «фирменных» табаковских приемов, ища и открывая в себе новые возможности и приспособления. Вообще же, вернувшись во МХАТ двенадцать лет спустя, я был потрясен, насколько изменился этот театр, и с особой остротой понял, какую тяжелую ношу взвалил на себя Табаков. И, по-моему, он и сам за этот год осознал, какой гигантский труд ему предстоит. Хотя я уверен, что если кто-то что-то и может сделать во МХАТе, то только он со своими организационными способностями и, как он сам говорит, «бульдозерным» упрямством.
– Сильно ли отличается Художественный театр от самого себя двенадцатилетней давности?
– Это просто совсем другой театр – и в административном плане, и в творческом. Пугает всеобщая рассредоточенность. И это не только во МХАТе. Опыт работы в БДТ, в Вахтанговском показывает, что это общая болезнь нашего театра. Театр перестал быть домом, перестал быть главным местом в жизни. Выпускающийся спектакль перестал быть главным делом даже для занятых в нем актеров. Что уж говорить об администрации!
По моим представлениям, весь театр должен работать на тот спектакль, который сейчас репетируется. А он сосредоточен еще на многом другом – на дальнейших планах, ремонте, административных проблемах. У актеров – гастроли, съемки, проекты, поликлиники...
– Я сейчас вспоминаю, что перед премьерой «Чайки» в питерском Малом драматическом театре актер Петр Семак получил серьезную травму шеи. Он настоял, чтобы премьеру не откладывали, играл в гипсовом воротнике, потому что не хотел подводить свой театр, своего режиссера...
– Значит, в театре у Льва Додина создана команда и сформированы определенные ценности. Художественный театр когда-то создавался как театр, где все для творчества и во имя творчества. Коммерсант Станиславский стремился организовать театр так, чтобы главным всегда оставалась творческая работа, а все остальное должно было помогать ей. Сейчас по-другому. Сейчас сама идея Художественного театра находится в полном противоречии с укладом его жизни. Сумеет ли Табаков изменить ситуацию – предсказать трудно.
– Существуют спектакли, которые складываются и репетируются легко и быстро, существуют работы, которые идут тяжело, с осложнениями разного рода...
– Я очень не люблю театральные суеверия, наделяющие те или иные пьесы «темной» силой. И тем не менее... Сначала болезнь Виктора Гвоздицкого, играющего Шаррона. Потом загадочная история с Натальей Гундаревой, которая совершенно неожиданно, после первого прогона, позвонила директору театра и сообщила, что уходит из спектакля... Сейчас, после трагедии, которая случилась с Гундаревой, мне совсем не хочется обсуждать эту историю, и я стараюсь вспоминать только хорошие моменты нашей работы. А работала она замечательно. Помню, как во время перерывов на репетиции она сидела и все время что-то писала. Я подошел, заглянул: записывает в тетрадку репетиционные наработки. И тут вот и вспоминается старый МХАТ, его репетиционная атмосфера, отношение к работе...
– От чего вы больше всего устаете, работая над спектаклем?
– Больше всего устаю от белиберды.

СЦЕНА ИЗ СПЕКТАКЛЯ “КАБАЛА СВЯТОШ”

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"