МОНТАЖ
“Так же я надеялась на ветер”
Из дневника Розы
Солоухиной-Заседателевой
ВЛАДИМИР И РОЗА СОЛОУХИНЫ. СЕЛО АЛЕПИНО,
1956 Г.
«Если цензор не знает русского языка, он
выбросит мое письмо в окно, и сильный ветер
унесет его. И кто-нибудь там, на Родине, подберет
его, прочитает и расскажет о нас, невольниках...
Адреса следования и обратный были написаны
размашистым почерком гитлерюгенда Гельмута”.
Семизначный номер 3500497 принадлежал школьнице из
Орла Розе Заседателевой. Ее прадед был головой в
дореволюционном Козельске, а все родичи –
заседателями. Фамилия Розы по мужу станет
Солоухина, будущая жена известного писателя
Владимира Солоухина, автора книг “Владимирские
проселки”, “Черные доски”. С ним она пройдет
этими проселками 625 км за 42 дня. С ним будет
находить и открывать черные, порой неразличимые
лики древних икон.
Но сейчас в журнале “Юность” № 4–5 за этот год
речь о совсем других временах – о приходе немцев
на Орловщину. Записки Розы
Солоухиной-Заседателевой называются “На
задворках Победы”. Они из дневника, который она
вела в фашистской неволе в свои 14 лет. “Бумажные
мешки из-под удобрений, комбикорма, не раз
вымокавшие под дождем и высушенные на ветру, я
разрезала на листы и сшивала тетради”. У записей
– подзаголовок: “Хроника заклятых лет. Орел –
Кенигсберг”. И даты: 1943–1945.
И еще одна географическая точка – Крайний Север,
Нарьян-Мар. Туда ее распределили после
медицинского института. Корреспондент
“Огонька” Солоухин приехал в Нарьян-Мар искать
белого оленя. Нашел ее. Они поженились. В дни
смерти мужа (1997 г.) она вспоминала, как он учил ее,
молодого детского врача, не вмешиваться в
питание местных детей, маленьких ненцев, – она
тогда запретила давать им сырую оленину. “Это
единственный вид живых витаминов, – горячился
В.А.Солоухин, – вы что, хотите их держать только
на сушеном картофеле и сушеном луке?!”
В те же смертные дни она отыскала в бумагах мужа
(для журнала “Россия”) две его страницы,
написанные в 1996-м и еще никому не известные, –
письмо в администрацию Владимирской области:
недалеко от Алепино, родного села Солоухина, уже
были вырыты ямы для химических отходов. “Люди
писали и шли к Володе”, – вспоминала она.
Несколько строк из письма Солоухина: “Никто не
задумывается, почему хотя бы в нашем частном
случае французская фирма не может устроить
могильник промышленных отходов у себя во
Франции, а лезет на нашу владимирскую землю. Я
бывал во Франции не раз и объехал ее всю. Это
большая, просторная страна, поверьте, нашелся бы
там квадратный километр земли для могильника. Не
хотят. Им нужна чистая, благополучная жизнь, а не
ядовитая мусорная свалка. Строя этот могильник,
вы лезете в стодвадцатилетнюю кабалу, и
расплачиваться придется не вам, а нашим потомкам.
Остановитесь!
Только теперь, к 60-летию начала войны, Роза
Солоухина-Заседателева опубликовала свои
записи, сделанные подростком. По ее признанию,
четвертую часть написанного. “Теперь эти записи
воспринимаются мною так, будто они из жизни
другого человека, другой эпохи”. Но когда
сопоставляешь то, что было пережито ею в полном
объеме ее судьбы, то дистанция между эпохами
словно бы сходит на нет, спокойно вживаясь в
простор ее характера.
Поле и простор в этой публикации существуют как
сквозной образ. В жесточайшей безысходности она
сохраняет ничем не стиснутый взгляд на вещи.
Пространство способно давить, но дает и взмывать.
“Нас, работниц, около 50 человек, привели на
огромное поле. Поле уже вспаханное, бороненное.
Поверх ровной взрыхленной почвы – россыпи
разных размеров комков земли. На этом огромном
пространстве мы растирали землю руками, каждый
комочек, вылезший из ровного поля.
Через несколько страниц: “В утренних заморозках
необозримое поле сахарной свеклы с синей ботвой,
покрытой инеем, казалось океаном, который нужно
переплыть вплавь. Корчевать свеклу начали в
теплые дни, а сейчас вытягиваем ее из-под снега.
Мерзнут ноги в колодках. До локтей стекает
обтаивающий иней с листьев ботвы. На помощь им
пригоняют из соседнего концлагеря русских
военнопленных. Они вгрызаются “в твердую массу
бурака, торопливо глотая ее вместе с прилипшей
землей. По подбородкам, по ртам стекала земля,
перемешанная со свекольным соком”.
Стекающий иней и стекающая земля в синем океане
свекольной ботвы – эти текучие мазки одного
мучения. Ее взгляд, чуткий к подробностям,
поразительно удерживает хоровое начало,
массовидную боль, страдание целого. Подробности
у нее обозначаются как внезапный рельеф
беспощадной всеобщей реальности. Она не
привязана ни к параметрам, ни к берегам, она
отрешена от “позиций сторон”. Ее антенны
улавливают добро и зло в полной независимости от
их порта приписки. В череде ее персонажей:
мечущееся население Орловщины, оставляемое
своей армией, брошенный интернат для глухонемых;
“Побросали одних баб с детьми”. – “Ничего, мать,
сдюжишь, – крикнул кто-то из рядовых”; “При мне
Райхманам немец принес кастрюльку горячей
каши”; “Тетенька развернула нашу скатерть с
красными розами по черному полю, вздохнула и
сказала: “Несите, ребятенки, эту красоту обратно.
Мне она не надобна. А мамка ваша пусть вспоминает
свою жизнь. Я вам и так крупки насыплю”;
“Принесла Райхманам кастрюльку рисовой мясной
каши. Курт постарался. <...> “Эй, русская, –
крикнул солдат из коридора, – не оставайся долго
у юдов. (Вей, руссише медхен, блайб нихт зо ланге
бай юден!)”; “Эта работа изуродовала мою
комплекцию. Понимаю, что уже никогда не смогу
вернуться к балету. “Ушла” гибкая спина, “ушли”
руки, которыми я умела парить, как лебедь”; “Мы
помним шаткий решетчатый пол, черное днище под
ним. Газкамера это или нет, никто из нас не знает.
Но я Риве сказала слова Якова Осиповича: “Немцы
такие интеллигентные... не может быть никаких
газкамер...”; “Их, полуживых, заставляли выносить
носилки с трупами, нести в крематорий... Когда в
лагере объявили набор в армию к генералу Власову,
выполз кто мог. Некоторые умирали, не успев
доползти до калиток лагеря”; “30 августа 1945 года
я приехала домой в город Орел и 1 сентября пришла
в 10-й класс бывшей моей школы, где бессменным
директором была Татьяна Георгиевна Василевская.
Она за руку ввела меня в класс. Проучившись один
год, я за три класса – 8, 9 и 10-й сдала экзамен и
получила аттестат зрелости”.
Калейдоскоп ее впечатлений сумрачен и очень
подвижен – да и каким ему быть в этом круговороте
трагедий? Но ее способность помнить всякий
добрый порыв, с чьей бы стороны он ни исходил –
врага или друга, ее неудивление добру в схватке
кромешностей порождает иную реальность – вне
этой схватки и над ней. Добро она видит трезво и
просто.
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|