Там, где он смеет любить

Тень и гротеск в судьбе Эдгара По

Удивительно и в то же время чрезвычайно ловко удается нам, обитающим где-то в расщелине невесть каких тысячелетий, перебирать разноцветные камушки бисера – в точности такие, на какие прозрачно намекал Герман Гессе в небезызвестном романе. Берешь одну горошину, отливающую перламутром (пусть это будет Америка, Бостон, 1809 год), бережно ставишь ее на шахматное поле света и тени. И, как может всем показаться, имя, событие заведомо всем известны, только шепни. Нет-нет, ни Герман Гессе, ни его магистр Кнехт – знаменитый игрок в бисер – вовсе не думали, что люди, за спинами которых остаются бездны бездн лет и эпох, становятся мудрее и прозорливее. Напротив, человек, как это ни звучит банально, во все времена остается человеком, а именно существом несовершенным, во многих смыслах сомнительным и трогательным и, более того, трагичным и одиноким.
Тем не менее слишком уж соблазнительно зачерпнуть пригоршню песка, сияющего от холода времени и нетерпения, выговориться и бросить его в огонь.
Ведь воспоминание – это пробудившийся, оживший горячий запах, а знание – тяжелый камень, так и не ставший пухом легчайшей мудрости.
Что такое имя человека, давно умершего, тем не менее известного нам всем достаточно хорошо? Это не только символ и дорожный указатель эпохи, в которой он жил, в которой он участвовал, но и заклинание и даже проклятие, разворачивающее навстречу испуганным влажным глазам легионы лиц и судеб. То бишь, если произнести определенное имя – Эдгар По, перед нашим опытным взором промелькнет не его красивое лицо, преисполненное меланхоличного блеска, а время, темный его след и великолепный почерк, с самоуверенной мрачностью проходящий через Атлантику, бурлящую так, как если бы все случилось на прошлой неделе. На самом же деле это было начало XIX века, 19 января 1809, 1811 или же 1813 года – три даты рождения Эдгара По (сам он настаивал на последней, игнорируя официальные документы и случайные свидетельствования). Какая звезда сопутствовала рождению младенца, также определить трудно, ибо никто по сей день не удостоверился, какая из жизней наиболее счастливая – длинная или короткая (сам По писал об «умении быстро жить»), безвестная или же знаменитая. Мы лишь вправе заглянуть в “черную дыру” его имени, и нам видится одинокий странник, нежный и суровый лирик, сумрачный чудодей и метафизик, пьяница и кутила, страстный и безрассудный молодой человек, баловень судьбы и одновременно повод для ее злых насмешек.
Надо нам понять, что счастливые в ту пору родители младенца и вовсе не могли рассуждать на такие трудные темы. Отец – Давид По, потомок древнего ирландского рода, сын генерала, почетного жителя Балтимора, отличившегося в войне за независимость Соединенных Штатов, и мать – Элизабет Арнольд, замечательная актриса изумительной красоты и дарования, «без роду без племени» (поскольку ее одинокая мать умерла при родах, случившихся посреди океана, на пути из Англии в Америку). Давид уже было смирился с наставлениями родителей и должен был осваивать юриспруденцию, как вдруг на одном из шумных гульбищ он познакомился с блистательной юной особой, которая вдохновила его на жизнь странствующих актеров, чем они благополучно и занялись, отмахиваясь от порицаний и угроз родителей.
Воспетый самим Эдгаром По «дух страсти» сыграл немалую роль как в его появлении на свет, так и в трагической и даже жестокой развязке общей судьбы его нежно любимых и любящих родителей: едва ему исполнилось два года, как его родители один за другим умерли от чахотки. Театр, в котором они оба играли, вскоре сгорел, что послужило хорошим поводом для перетолков да мрачного сказания в актерских кругах о том, как погибли на сцене страшной смертью прекрасная Элизабет и Давид По... Возможно, эта легенда о гибели родителей произвела немалое впечатление на глубокое поэтическое воображение их сына, оставшегося круглым сиротой.
Эдгар был довольно быстро усыновлен богатым шотландским купцом Джоном Алленом и его женой, которые приметили его с первого знакомства еще в приюте.
По, если верить воспоминаниям многих, рос самым настоящим баловнем. Не имея своих детей, Аллены обрушили изголодавшуюся любовь на мальчика, который с самого раннего возраста отличался ясным умом, небывалой артистичностью и художественными способностями. Красивый, находчивый и смелый ребенок всегда умел завоевать внимание родителей или избежать заслуженного наказания. Новые же родители души в нем не чаяли, одевали его, как маленького принца, давали ему немало на карманные расходы, задаривали подарками.
Вскоре семья покинула Штаты, и маленький По впервые совершил путешествие в Старый Свет, через океан, к берегам Англии, где он провел целых пять лет.
Надо сказать, океан и море подействовали на По гипнотически. Биографы указывают на несомненную связь его путешествий через океан со знаменитыми рассказами – «Манускрипт, найденный в бутылке», «Нисхождение в Мальстрём», «Остров Феи».
Отрочество По пролетело в том же ореоле лучезарной и счастливой поры, когда все школьные учителя прощали ему забавные и хулиганские выходки довольно странного свойства (более всего По любил пугать одноклассников какой-нибудь живой тварью вроде змеи или же притворялся привидением, накидывая на голову белую простыню). Так или иначе, родители уже тогда привыкли к некоторым странностям приветливого и ранимого отрока – неожиданно убегать в лес, прихватив с собой верного пса, и пропадать там до вечера нелюдимым.

***

В 1825 году Эдгар По поступил в Шарлоттесвильский университет. Воспоминания однокурсников о нем остались самые противоречивые. Майлс Джорж, сосед по комнате, вспоминал, как в первые же дни знакомства Эдгар вызвал его на дуэль «из-за какого-то пустяка», уговорившись драться до первой крови (правда, встретившись рано утром, они примирились и дело закончили теплой дружбой), другие вспоминали о нем как о любителе гимнастических упражнений, третьи – как об азартном игроке в карты, четвертые – как о скрытном и молчаливом юноше. Преподаватели же сходились в едином мнении, что это был весьма благовоспитанный и очень способный студент, которого невозможно было встретить ни на пьянке, ни на дебоше.
Впрочем, немногочисленные его друзья подмечали, что хотя к алкоголю По и не был пристрастен, но, выпив, ничуть не смакуя, залпом любой напиток, По сильно менялся, принимался читать стихи кому ни попадя, зорко и грозно наблюдая за произведенным эффектом. Меж тем товарищ по университету Том Боллинг писал: «Мое впечатление было и есть, что никто не мог сказать, что он знал его. У него было меланхолическое лицо всегда, – даже его улыбка, потому что не припомню, чтобы он когда-нибудь смеялся. Когда он принимал участие вместе с другими в гимнастических упражнениях, причем превосходил всех способностью прыгнуть высоко и прыгнуть далеко, По все с тем же грустным лицом, казалось, проделывал это все не для забавы, а как обязательную задачу».
Но тем не менее его близкие друзья отзывались о нем несколько иначе, называя его веселым и изобретательным, азартным до невероятия и интереснейшим собеседником.
Недоучившись, уже спустя год По неожиданно решил покинуть университет. То ли он поиздержался на карточных долгах, то ли там скрывалась иная причина.
В 1827 году в Бостоне выходит первый поэтический сборник «Тамерлан и другие поэмы бостонца» в сорока экземплярах, в который вошли совсем ранние, детские стихи, по словам самого Эдгара, написанные в 12–13 лет.
Человек взрослеет, и его судьба принимает все более четкие очертания, увлекая за собой в морок неизвестности, как зеленоглазая Ундина, ведущая свою искусную песнь. Так и Эдгар По, томимый неведомой жаждой, сладчайшим ядом предвкушения, неожиданно ссорится со своим любимым отчимом и уезжает воевать с турками на стороне греков, – прочь от благополучия семейной жизни, безмятежного детства, удачливого, но скучного, казалось бы, еще недавно предопределенного будущего.
На комментарий некоего газетного критика, обратившего внимание на стихи юного По, он тотчас отвечает длинным письмом: «Я молод, мне нет еще двадцати, я поэт – если глубокое почитание красоты может меня сделать таковым – и хочу быть им в общепринятом смысле. Я отдал бы мир, чтобы воплотить хотя бы половину моих мыслей, которые проплывают в моем воображении... Я праздный и с детства был праздным. Поэтому про меня не может быть сказано, что

Я оставил призванье для
этого праздного дела,
Долг презрел, повеленья
отца не свершил...
ибо у меня нет ни отца,
ни матери».

***

До 1829 года По теряется где-то в Европе, по некоторым версиям, в Лондоне, где якобы знакомится с друзьями Шелли и Лейгёнтом, перебиваясь кое-как литературными заработками. Неожиданно он возвращается домой, в Америку, где незамедлительно поступает в военную школу в Вест-Пойнте. Одновременно с этим умирает госпожа Аллен, и отчим женится во второй раз на совсем молодой женщине. По неизвестным, но вполне угадываемым причинам Эдгар ссорится со своим приемным отцом, а тот в свою очередь лишает его наследства.
Через несколько месяцев По выгоняют из школы за нарушения устава, и он снова направляется в Европу.
Легенда – это очень надежная и прочная история. Благодаря ей можно путать и заметать следы, так что равно ничего толком не известно об Эдгаре По как с 1827 по 1829 год, так и с 1831 по 1833-й. Из письма некоему полковнику Тэеру следует, что По намеревался уехать в Париж, откуда он рассчитывал получить назначение в польскую армию. Спустя год и более, объявившись ненароком в России, в Петербурге, без паспорта и денег, По чудом и усилиями знакомого английского дипломата избегает долговой тюрьмы или же каторги по политическим делам. Счастливое спасение от русской тюрьмы (ни один друг По так и не узнал в подробностях, в чем же состояло дело) поторопило его отъезд в родную Америку, где его не ждал ни единый человек и которая теперь казалась ему чужой и враждебной страной.
Именно с 1833 года Америка предстала перед По в совершенно новом обличье. Это была та самая Америка, которую так страстно поносил Шарль Бодлер в эссе «Жизнь и творчество Эдгара По»: «...для меня стало ясно, что Соединенные Штаты были для По лишь громадной тюрьмой, по которой он лихорадочно метался, как существо, рожденное дышать в мире с более чистым воздухом, громадным варварским загоном, освещенным газом. Внутренняя же, духовная жизнь По как поэта или даже пьяницы была постоянным усилием освободиться от давления этой ненавистной атмосферы. Мнения демократического общества – суровая диктатура; не требуйте от него ни жалости, ни снисхождения, ни известной эластичности в применении своих законов к многообразной и сложной духовной жизни...»
Но Эдгар По, сошедший с корабля осенью 1833 года на берег Америки, без денег, малейших перспектив на будущее, разумеется, не мог быть согласен с пылким декадентом. Едва сойдя на берег, он, полуголодный, отправился в забегаловку в поисках спиртного и удачи. Его однокурсники, подтрунивавшие когда-то давно над его манерой выпивать залпом всякий напиток, и не подозревали, что именно это окажется тем «чеховским ружьем», которое непременно должно выстрелить по окончании драмы. Спиртное, как и удача, подвернулись сразу. Подвыпивший поэт наткнулся на объявление литературного конкурса с приличными премиальными в 100 долларов в известной балтиморской газете «Субботний гость». Он не замедлил отослать в редакцию серию рассказов и поэму «Колизей», в результате чего жюри единогласно признало его победителем. Это был поворотный момент в жизни По.
И совсем скоро, едва успев поработать помощником редактора во всевозможных литературных изданиях, принося им славу и прибыль, сам сделался знаменитым. Литературная среда никогда не была гостеприимна для ярких людей, и тем более когда на всем, чего ни коснется рука, очевиден отсвет гениальности, – этого она и вовсе не прощает. Эдгар только и успевал кочевать из одного журнала в другой, то редактируя чужие статьи, то ведя отдельные сказочные и таинственные рубрики за гроши, то ссорясь с работодателями, расходясь врагами.
Не успел он жениться на своей кузине, как в печати появляются провокационные и обидные заметки – выдумки об их «срамной болезни», намекающие на сифилис. Многие литераторы с презрением отзывались о его бедности и пьянстве, хотя любящие друзья замечали, что По никогда не выглядел опустившимся, напротив, даже самая изношенная одежда сидела на нем как на настоящем джентльмене, и никогда – этого уже не могли отрицать и соперники – его возрастающее пристрастие к алкоголю не мешало По писать в срок блистательные критические и философские статьи, сказки и притчи. И несмотря на то, что здоровье его пошатнулось и По уже перенес первый приступ белой горячки, он мечтает о своем собственном журнале, где бы никто ему не мешал быть Эдгаром Алланом По... Исчерпав все возможности в Балтиморе, Эдгар с женой Вергилией отправляются на поиски счастья в Нью-Йорк, затем в Филадельфию, где ему кое-как удается продавать рукописи, что не приносит ему толком никаких денег.
Одновременно он пишет резкие критические статьи в адрес современников, что вызывает возмущение и волнение со стороны «зверюшек» – так он называет своих газетных оппонентов.
Дело доходит даже до суда и неприятных сплетен, но, несмотря на явную стороннему глазу одержимость, двойственность, надломленность Эдгара По, никакие склоки не могут подточить его ясный и острый ум: «Художник есть художник только в силу изысканного чувства красоты, чувства, доставляющего ему восхищенный восторг, но в то же самое время включающего в себя или подразумевающего равно изысканное чувство безобразия. Никогда поэты не видят несправедливости там, где ее не существует, но очень часто они видят ее там, где люди, не поэтически настроенные, вовсе не видят никакой несправедливости. Таким образом, поэтическая раздражительность не имеет никакого отношения к темпераменту в заурядном смысле слова, но она просто связана с более чем обычным ясновидением».
В притче «Тишина» отчетливо передано состояние пробуждающегося демона, который лицезреет запустение и развал кругом, а мечтает о тишине и покое. Но вместо тишины все приходит в оцепенение... Так и Америка пришла в оцепенение, когда в 1845 году появился «Ворон». Это был молниеносный и окончательный взлет Эдгара По. Сам он, как ворон, мог сумрачно кружить над Америкой, нагнетая ужас толпы и собственный ужас перед самим собой.
Вергилия, его милая жена, уже давно была тяжело больна, денег никогда не было, вражда и короткие литературные перепалки его измотали, одиночество и мрачные кошмары подступали к нему, высохшему от бессонных ночей. Сюжеты мрачных рассказов приходили в промежутках коротких мутных снов, заставляющих ходить по опасной грани смерти и безумия.
И как ни сетовал Шарль Бодлер в своем сочинении о По на то, что «истинный поэт не может найти себе подобающего положения ни в демократическом, ни в аристократическом обществе, ни в республике, ни в монархии», главной бедой Эдгара По была болезнь и смерть его Вергилии. Единственной, кто осталась с По, была мать покойной, которая не дала ему никакой возможности отправиться вслед за своей возлюбленной, повторяя судьбу его родителей. «...Тогда я разгневался и проклял проклятием тишины реку и лилии, ветер и лес, небо и гром и вздохи водянистых лилий. И они стали прокляты и затихли. И луна перестала карабкаться ввысь по небесной тропе, и гром заглох, и молния не сверкала, и тучи недвижимо висли, и воды вернулись в берега и застыли, и деревья более не качались, и водяные лилии не кивали друг другу и не вздыхали, и меж ними не слышался ропот, не слышалось и тени звуков в огромной, бескрайней пустыне. Я взглянул на письмена утеса и увидел, что они гласили: «Тишина».

***

В «Поместье Аренгейм» По писал, что есть четыре основных условия счастья: жизнь на свежем воздухе, любовь женщины, отрешение от всякого честолюбия и созидание нового Прекрасного. Последние два года более всего напоминали сладкое забвение ада, в который он был готов погрузиться безропотно и смиренно. Но судьба, с чьим противоречивым и неровным почерком мы уже знакомы, выбросила ему другой жребий. Это быстрое выздоровление, головокружительный роман с поэтессой Еленой Уитман, которая позже, после его смерти, защищала от нападок жестокой и несправедливой критики и клеветы, и крепкая лирическая, нежная дружба с некой Анни, к которой он был привязан всем сердцем, – «троицын свет», «незабудка», «там, где он смеет любить, а для других – мертвец». Пленник собственных полусуществующих, эфемерных, проклятых героев из рассказов, он молниеносно вернулся к жизни. Последняя его значительная вещь, которая была напечатана при жизни малым тиражом, – поэма «Эврика», которая не отвлекла его от замысла попытаться-таки основать свой собственный журнал. Переполненный надеждами и радостными предчувствиями, он отправился на юг, в Ричмонд. Там, в городе его детства, ранняя осень кружила ему голову, жаркий воздух разносил запах тления и увядания, а ночью на город опускалась блаженная тишина. Как вспоминала Уитман, никогда она не видела его таким светящимся и возбужденным, он носился по улицам, общался с друзьями из совсем раннего детства, там же он читал лекции «Основы поэзии», которые имели значительный успех. Он уже всерьез думал о том, чтобы остаться в любимом городе: «Юг! Индейское лето!»

Перед самым отъездом в Нью-Йорк в грязном кабаке с ним случился приступ белой горячки: все знали, что он пил, и пил крепко, хмелея с первого глотка. Как сокрушался Бодлер, это было практически самоубийством – чудовищная, но тривиальная смерть.

«И тень отвечала: Я тень, и обиталище мое вблизи от Птолемандских катакомб, рядом со смутными равнинами Элизиума, сопредельными мерзостному Харонову проливу. Тогда мы семеро в ужасе вскочили с мест и стояли, дрожа и трепеща, ибо звуки ее голоса были не звуками какого-либо одного существа, но звуками голосов бесчисленных существ, и, переливаясь из слога в слог, сумрачно поразили наш слух отлично памятные и знакомые нам голоса многих тысяч ушедших друзей».
«Тень. Гротески и арабески».

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"