Знак падающей ноты

Биография в темпе presto

Если попробовать назвать величайший шедевр всех времен и народов в жанре оперы, то после восхищенных слов о Вагнере, Верди и Чайковском всякий призванный к подобному выбору остановится в раздумье перед двумя музыкальными созданиями и в итоге назовет оба: “Дон Жуана” Моцарта и “Бориса Годунова” Мусоргского.
Моцарт – личность легендарная. О Мусоргском легенда как-то не складывается, хотя оснований, пожалуй, не меньше. “При цифре тридцать семь с меня в момент слетает хмель”, – пел Высоцкий. Моцарт относился к гениям “тридцати семи”. Но есть и другой роковой возраст – сорок один – сорок два года. Кажется, специфически русский. Гоголь, Мусоргский, Блок... Впоследствии в этом траурном списке оказался и сам Высоцкий.
В Мусоргском прежде всего поражает несоответствие могучей, опередившей век гениальности и наивного, какого-то детского неумения себя поставить. Мощь дарования и мягкость характера. Можно сказать (не всерьез, конечно, а метафорически), что его подвело крайне неудачное для гения имя – Модест. “Modestus” по-латыни – скромный, послушный, уступчивый. Скромных и послушных гениев не бывает, как не бывает круглого квадрата. Но по характеру – не творческому, а обиходному – Модест Петрович таким был. Во всем, что не касалось музыки, он роковым образом поддавался влияниям. В отрочестве, пятнадцати-шестнадцати лет, в школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров он попал под влияние разгульных старших товарищей и начал пить. В юности алкоголизм прогрессирует стремительно, и можно только удивляться тому, что Мусоргский на долгие годы сумел затормозить развитие этой неизлечимой болезни. В зрелые годы он оказался под мощным идейным воздействием художественного критика Владимира Стасова. Сегодня, читая воспоминания современников о композиторе (в том числе и самого Стасова), отчетливо видишь, что критик-народник, фигура вовсе не демоническая, в жизни Мусоргского сыграл роль демона.
И чтобы закончить о мистике имен... В старозаветной провинциальной дворянской семье Мусоргских с именами детей случилась драматическая история. Первенец Алексей умер в раннем детстве. Когда родился второй сын, родители опять назвали его Алексеем и тоже потеряли. Тогда они призвали на помощь древнее языческое поверье, что два имени способствуют долголетию: третий сын, окрещенный Филаретом, носил это имя только в официальных бумагах, а на самом деле его звали Евгением. Модест был четвертым сыном, последним ребенком в семье. Уже в начале ХХ века биограф Мусоргского попытался выяснить, какое же второе имя, кроме официального, было у композитора (и было ли оно?), но это так и осталось неизвестным. Филарет-Евгений надолго пережил младшего брата, но воспоминаний о нем оставил ровно одну страницу...
Высокая одаренность сама распоряжается своими “носителями”. Как-то само собой получилось, что юный Мусоргский, внешне – фатоватый офицер Преображенского полка, встретился с морским офицером Римским-Корсаковым, с молодым врачом Бородиным, с начинающими композиторами Балакиревым и Кюи. Их принял под крыло Даргомыжский, а после его смерти они оказались под крылом Стасова, который и назвал это творческое содружество предельно нелепым, но вошедшим в историю русского искусства именем “могучая кучка”.
Теперь о Стасове. Его художественная теория больше всего похожа на будущий соцреализм. Он требовал “народной правды”, против чего всегда трудно спорить, и от имени этой правды гремел и распоряжался. На закате долгой жизни теория привела его к постыдной выходке. Он написал статьи “Подворье прокаженных” и “Нищие духом”. Гремел: “Искусство гнилое, корявое, лживое, ненужное, оно должно быть истребляемо как вредный и напрасный продукт”. О ком это? О Врубеле, представьте себе, и о художниках “Мира искусства”.
“Кучкистов” он не истреблял – напротив, пропагандировал, но противопоставлял их “реалистическое, народное” искусство “идеалистической, правильной” музыке Моцарта, Шуберта, Шумана и “сладкой итальянщине”. А Мусоргский особенно любил Моцарта и его “Дон Жуана”.
Прекраснейшая сцена гадания Марфы в “Хованщине” вызвала идейное, а потому и музыкальное неудовольствие Стасова как мистическая и отступающая от народной правды. С какой стати гадалка предсказывает правильно? Мусоргский послушно стал переделывать либретто и предложил реалистическую мотивировку: раскольница Марфа на самом деле княгиня, хотя и скрывает свое княжеское происхождение. Она знает расстановку сил при дворе и говорит князю Голицыну то, что он, в сущности, и сам понимает, но не имеет духа признать. Стасов взвился еще пуще: что это у вас за княжеская опера получается? Старик Хованский – князь, его сын – князь, Голицын – князь, а теперь еще и Марфа – княгиня? Правде народной жизни князья без надобности!
Под влиянием напористого, “мажорно общительного” критика Мусоргский усвоил более чем странные убеждения о сущности искусства. “Он горячо отрицал художество вообще и музыку в частности, уверял себя и других, что звуки служат ему только средством беседовать с людьми и высказывать им голую и горькую правду”. Об этом гневно вспоминает Арсений Голенищев-Кутузов, третьестепенный поэт, которого Мусоргский обессмертил, создав на его стихи два великолепных вокальных цикла.
Мусоргский, судя по всему, был влюблен в молодого поэта. Тот начал бороться против пропаганды Стасова и в свою очередь “повлиял”. Если “Картинки с выставки” нравились Стасову за горькую и голую правду, то Голенищеву-Кутузову не нравились за голый и горький натурализм. В итоге композитор отказался от издания этого сочинения, и шедевру пришлось дожидаться признания до ХХ века. Но, конечно, ни единой ноты ни под чьим влиянием Мусоргский в нем не переменил.
Сочинения Мусоргского мало издавались и исполнялись. Это общий закон судьбы для всех гениев-новаторов. Но вот изданный в Петербурге вокальный цикл “Детская” (на слова автора) попадает в Германию, а там – в руки всеевропейски прославленному Листу. Об этом позаботился вовсе не Стасов, кстати говоря, а книгопродавец Бессель. Престарелый композитор сразу все услышал, высказал свой восторг и через Бесселя изъявил желание посвятить молодому русскому коллеге одно из своих произведений. Казалось бы, сомнений нет: надо принять посвящение, вступить в переписку и ехать в Германию, так как в России постановке “Бориса” препятствует оперный комитет, а в Европе гарантирована поддержка могучего Листа.
Но скромный Модест ничего этого не сделал. “Мусоргский словно не верил симпатии Листа и глубоко ей дивился, – пишет Стасов и с поразительным простодушием проговаривается о причине недоверия: – Не он один дивился, а также и мы”.
Скромность, уступчивость и бессребреничество Мусоргского переходили всякие границы и превращались из достоинства в тяжкий порок, вводивший ближних в искушение. Свою долю отцовского имения он подарил Евгению: “Брат женат, у него дети, а я никогда не женюсь и могу сам пробить себе дорогу”. Остался нищим. И Вагнер в трагический момент был нищим изгнанником. Но вскоре все увидели, как он вьет веревки из баварского короля и строит собственный оперный театр. Мусоргский из нищеты не выбился. Влиятельный поклонник его таланта – славянофил Тертий Филиппов решил помочь и предложил композитору место канцеляриста. Трудно понять такое, но Мусоргский согласился и много лет служил в “должности Акакия Акакиевича”. Певица Леонова в свой бенефис решила исполнить две сцены из “Бориса” и должна была заплатить автору “разовые”. С уверенностью, что бедствующий композитор ничего не возьмет, если попросить, она поехала к нему и не ошиблась: с первого слова он отказался от гонорара. Еще и благодарил. Самое смешное, что этот скаредный сюжет известен не со слов каких-то врагов певицы, которые выводили ее на чистую воду, а из ее собственных воспоминаний, написанных с убежденностью, что Мусоргскому действительно было за что ее благодарить.
Некоторые мемуаристы (и особенно печально, что Стасов – первый) пишут, что в последние годы произошло творческое и нравственное падение Мусоргского. Друзья отшатнулись от “падшего” и спохватились, когда уже было поздно. Последнее сочинение Мусоргского – знаменитая впоследствии “Блоха” на слова Гете, но “Блохе” пришлось дожидаться Шаляпина. Что касается нравственного падения, то этими словами друзья называли прогрессирующую алкогольную зависимость, хотя никак не пытались помочь с лечением. Нравственно Мусоргский оставался патологическим альтруистом, и по-прежнему этим пользовались все кому не лень. Мусоргский был пианистом-виртуозом и выдающимся аккомпаниатором. Его постоянно приглашали выступать в благотворительных концертах (в пользу недостаточных студентов, например). Зная его характер, приглашали безгонорарно. Если человек позволяет так с собой обращаться, от искушения удержаться трудно.
Гений – фигура в высшей степени полномочная и сам себе высший суд. Поэтому “слишком человеческие” жалость и сочувствие бездействуют, хорошо это или плохо. Скорее хорошо: как можно жалеть Мусоргского?
Если напрячь фантазию и вычесть из личности композитора его музыкальный гений, то получится не кто иной, как “положительно прекрасный человек” князь Мышкин. Трагический облик “настоящего Мышкина” все видели в Третьяковской галерее – это предсмертный портрет композитора, написанный Репиным.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"