Пересменка, или История России в судьбах последних поколений

Ученые назвали это социализацией. Слово дурное, жестяное, ржавое. А на самом деле люди ощупывают разные пути в жизни, оглядывают их и выбирают себе по вкусу, порой перекраивая, порой сужая, порой расширяя, порой просто перерабатывая в утиль все те одежды, надежды и стили, которые достались им в наследство, которые считались до них приличествующими случаю. В сущности, каждое поколение несет с собой особую культуру, модели поведения, язык, оно произвольно кроит героев среди отцов или ровесников и, не считаясь ни с какими предостережениями и оговорками, тиранически воспитывает детей на их благородных примерах. Так течет история.
В сущности, постигая окружающий мир в любое время и в любом месте, люди сталкиваются с одним и тем же набором мифов – эпическим повествованием о ценностях родителей, трагикомическим – о жизни соседей и назидательным – о воле богов. Впрочем, эти установочные предания постоянно находятся под угрозой. Ибо под них подостлана реальность, конкретное поведение конкретных людей, бросающие вызов перемены, личный опыт; и если эта реальность входит в очевидное противоречие с мифологией, поколение бунтует. Случается кризис, отцы не успевают взяться за ремень, а деды ломают в отчаянии руки, так как им мнится, что их жизнь прошла зря.

Отошедший ХХ век – своего рода ботанический сад поколений. Тут можно увидеть самые изысканные растения – «потерянные колена» бесстрашных беглецов, пугливых солдат, безграмотных законодателей, нежных и чадолюбивых убийц. Вызовы времени – войны, идеи, открытия были настолько мощны, что в разных странах они провоцировали самые непредвиденные реакции. В США до сих пор переживают историю «детей доктора Спока», во Франции рассуждают о наследниках 1968 года, а в России поколения настолько перемешались и так дурно понимают друг друга, что глядеть на это было бы весьма забавно, особенно со стороны. Однако никому еще не удавалось наблюдать течение времени со стороны, и, быть может, это даже к счастью...

Итак, обсуждать русские поколения последних десятилетий мы можем только из своей временной ниши, исходя из своего общественного опыта. И обсуждение это неминуемо вызовет споры, ибо затрагивает всех и каждого, не интересы, нет, нечто куда более существенное – самоощущение во времени и пространстве.

Социологи говорят, что поколение меняется раз в пятнадцать–двадцать лет. Но, как кажется, здесь не стоит быть в плену цифр и демографических выкладок. Начиная со второй половины прошлого века каждое десятилетие несет с собой новую атмосферу. А теперь, возможно, и эти сроки сжимаются, ибо модели компьютеров модернизируются быстрее, чем модели автомобилей, а расширяющееся виртуальное пространство действует на сознание сильнее и определеннее, нежели открытые границы...

Однажды бард знаменитого «потерянного поколения», английский писатель Р.Олдингтон заметил, что свои лучшие мысли человек формулирует в шестнадцать лет, а потом на разные лады повторяет, варьирует, переиначивает их, сопрягая с чужими соображениями. Не будем обсуждать эту идею по существу. Возможно, природа и более гуманна к старшим. Но на формирование ценностей, на образ когорты одногодков решительное влияние оказывает именно атмосфера ранней юности – ее идеи, ее нравы, ее авторитеты. Поэтому в России 1991 год становится решительным водоразделом: те, кому исполнилось шестнадцать или даже двадцать пять, после крушения СССР выросли, почти не ощущая давления системы – старая рухнула, новая была слишком слаба, но зато испытали на себе все прелести смешения мифов и понятий.
Другие временные границы четко провести очень сложно. Здесь царствует субъективность, ибо порой кажется, что люди, которых разделяет десятилетие, принадлежат к одному поколению, а почти ровесники – к разным. И это понятно. Ценности выбирают, социальный опыт многообразен, и каждый волен разделить образ жизни старших или младших, учителей или учеников, хотя такой переход и сопряжен со многими потерями (прежде всего потерями социального статуса в среде «своих»). При всем при том хронологические пределы таинственным образом подталкивают общественные изменения – у каждого десятилетия свое лицо, у всякого столетия – свои радости и свои печали.

В современной России живут и активно действуют пять поколений. Конечно, они существуют не обособленно, разумеется, они постоянно пребывают в общении друг с другом, но языки их столь сильно разнятся, что порой это разговор глухонемых, где всяк сетует на непонятливость и глупость собеседника.
Самые старшие – те, чья юность пришлась на 50-е годы, – люди 1930–1945 годов рождения. «Дети ХХ съезда», они выросли в постоянном диалоге с Большой Системой и ее ценностями. Многие из них стали классическими шестидесятниками, с известным пристрастием к пафосу преобразований, диспутов, общественного служения. Вместе с тем в большинстве своем они приняли правила игры, предложенные их отцами, страх оставил только некоторых избранных, а временная спаянность и корпоративные связи объединяли их, быть может, даже сильнее, чем фронтовое братство солдат Второй мировой войны. Это было последнее поколение, боровшееся за ключевые позиции в советском обществе. Оно их завоевало, но слишком поздно, слишком дорогой ценой, и потому в силу собственной сплоченности и в соответствии со своими идеалами никого больше к ним не подпустило, став, таким образом, коллективным могильщиком “совка”. Были среди них и люди, с удовольствием глядевшие на быт наших западных соседей, увлеченные европейским кино и европейской музыкой, но все это пока еще существовало где-то на втором плане, эмиграция казалась изгнанием и часто воспринималась сквозь призму порой ностальгического, порой хулигански-издевательского патриотизма: от «На Васильевский остров я приду умирать» у молодого Бродского до «В общественном парижском туалете есть надписи на русском языке» у зрелого Высоцкого.
1991 год шестидесятники встретили восторженно, но ожидали от него чего-то совершенно иного, того, что скудная реальность не могла даже предположить ввиду недостатка воображения. Ельцин был почти их президент, но выбрал в помощники себе людей помладше. Ему явно не хватило опыта кухонных посиделок.
В итоге ситуация разрешилась совсем не по их стандартам, и даже самые лучшие из них так и не вышли в безусловные эпические герои. А нашим шестидесятникам этого очень хотелось, они же мерили по себе костюмы Гражданской и Великой Отечественной, бездонных сталинских сроков и восторженной кубинской герильи. И ныне все они печальны – от Андрея Вознесенского до Сергея Ковалева и Михаила Горбачева.

Сменившие шестидесятников персонажи 1945–1955 годов рождения, чья молодость как раз пришлась на конец 60-х – 70-е, выглядят уже совершенно иначе. Их, наверное, с наибольшими основаниями можно назвать советским «потерянным поколением». В 70-е годы, когда они только начинали активную социальную жизнь, Система состарилась и все соблазнительные места были заняты. К тому же семидесятники окончательно отвергли советские мифы и ценности, причем либо предпочли им западные, навязанные полуподпольной литературой и коротковолновыми радиостанциями типа «Голоса Америки» и Би-би-си, либо укрылись за ширму иронии и ушли в тотальное отрицание (в личных судьбах одно смешивалось с другим во взрывоопасную смесь). Именно этому поколению более всего свойственно презрение к пафосу и уничижение восторга. Уставшие от лакировки и лжи времен их юности, они обратились к малой правде попоек и саморазрушения. При этом более или менее благополучно состоялись персонажи, имевшие конкретную техническую специальность, хотя докторов и кандидатов наук и тут было гораздо меньше, нежели в среде их старших товарищей. Куда солоней пришлось гуманитариям и людям искусства. Их культурные герои, преимущественно аутсайдеры предыдущей эпохи – от Вениамина Ерофеева до Людмилы Петрушевской (своими ровесниками семидесятники интересовались лишь в пределах малых групп), – проповедовали отчаянную дерзость вскрытия всех и всяческих подноготных, и после этих крутых хирургических операций во всей Вселенной, казалось, не оставалось живого места.
В среде семидесятников впервые слово «уехать» стало звучать как «облегчить бремя». Многие заметные представители этого поколения большую часть жизни провели вне России, но никакой ностальгии, столь свойственной их старшим товарищам, не описали. Можно сказать, что они были первыми русскими (не беря в пример большевиков, случай совершенно уникальный), часто ощущавшими свое русское происхождение лишь как балласт.
1991 год семидесятники восприняли как свою революцию, их лидеры нынче вполне на плаву во всех сферах социальной жизни – от бизнеса до искусства, но все, что они (и Пригов, и Чубайс) делают, скорее всего относится к сфере интерпретации, перепланировки и перепродажи. Вынужденные нонконформисты, всегда сокрушавшиеся о пределах своих возможностей, эти люди с невероятным трудом создают новые позитивные ценности и, добившись успеха, менее всего склонны им делиться.

Судьба поколения 80-х, то есть людей, рожденных где-то между 1955-м и 1968 годами, оказалась еще более сложной. Советский миф времен их ранней юности, добросовестно превращенный старшими товарищами в серию анекдотов, вовсе не давал возможности серьезного приятия Системы и мировоззрения «отцов» в целом. Здесь многие проводили юность с несколько циническим ощущением, что только с них все и начинается, что они умнее, образованнее и талантливее своих учителей. Из этой ситуации существовало несколько вариантов выхода: выраженная асоциальность (самые известные советские хиппи, панки и рокеры встретили на рубеже тысячелетий свое сорокалетие), альтернативный социальный, явно ориентированный на Запад тип социализации и, наконец, цинически конформистский путь: «Я, мол, профессионал и делаю карьеру, когда надо – совру, когда не очень надо – смолчу». Это поколение впервые поголовно слушало рок-н-ролл и известную часть информации черпало из ТВ и видео. Между тем наши восьмидесятники в отличие от своих американских сверстников еще отнюдь не ТВ-чада. Вспомним, что советское телевидение было весьма специфическим источником информации, а коллективный просмотр иностранных фильмов долгое время подпадал под статью УК. Так что они пока еще читали книги преимущественно восточные или западные. Среди их культурных героев сначала идут китайцы Лао Цзы и Ван Вэй, потом американцы Керуак и Сэлинджер, и только потом уже свои собственные Гребенщиков и Науменко. Чуть позже именно в этой среде популярной стала французская постмодернистская философия от Фуко до Бодрияра.
1991 год был для большинства восьмидесятников, так же как и для их старших товарищей, «нашей революцией». Однако в новую Систему легче встраиваются те, кто имел опыт взаимоотношений с Системой старой. Многие политики и политологи – от Гайдара до Павловского, бизнесмены – от Мамута до Абрамовича и деятели культуры – от Макаревича до Пелевина – принадлежат к этому поколению и несут на своей деятельности отпечаток его сильных и слабых сторон.

Участь людей, родившихся где-то между 1968 и 1976 годами, определил август 1991-го. Они почти не работали, не жили взрослой жизнью в советское время, но вполне еще успели воспринять и переварить полумертвый миф “совка”. Это первое откровенно не книжное поколение России. На время их взросления пришелся видеобум, на время их молодости – эпоха гласности и расцвет электронных СМИ. Однако когда им исполнилось 16, и даже когда им стукнуло 20, персонального компьютера на столе у большинства еще не было. Не существовало и Интернета. Таким образом, не имея никакой отдушины, кроме вдруг ставшей свободной сферы социальных игр, эти ребята бросились в нее с единственной задачей – преуспеть. Большинству из них, бандитам, полубандитам и совершенно законопослушным гражданам, и доныне абсолютно невдомек, что помимо успеха на потребительском рынке есть какие-то иные ценности. Но от этого они нисколько не страдают, ибо никогда не открывали Камю и словосочетанию «экзистенциальная ситуация» предпочитают другое, ненамного удобопроизносимое – «маркетинговое исследование».
Больше всего российские двадцатипятилетние первой половины 90-х похожи на американских молодых городских профессионалов – яппи: с тем же удовольствием носят дорогие деловые костюмы и бахвалятся своим социальным статусом. Отличает их от яппи только одно – отсутствие серьезного образования. В кризисные 1991–1995-й годы им нужно было деньги зарабатывать, а не по библиотекам сидеть.

Самое молодое и хотя бы уже потому самое деятельное и перспективное нынешнее российское поколение людей, рожденных между серединой 70-х и серединой 80-х годов, еще только входит в социальную жизнь. Его основополагающие черты проявятся позднее. Но уже сейчас можно говорить о некоторых особенностях.
Первое поколение ХХI века выросло в обнимку с персональным компьютером. Большинство знаний вне зависимости от школьных методик и оснащенности классов оно черпало из электронных источников информации, но не всегда при этом отбрасывало с остервенением книгу. Книга вернулась. Но в ходу теперь несколько иные жанры, так или иначе сопряженные с виртуальной реальностью, – фэнтези, сценарии, романы-головоломки. У этих ребят все в порядке с фантазией, они почти уже вступили в сказку «нового средневековья». Они играют в ролевые игры, и не исключено, что привнесут свои роли в жизнь «большого общества». Только не надо говорить, что все это свидетельства упадка, конца культуры. Является нечто новое, то есть хорошо забытое старое. Бердяев его предрекал, но конкретные обстоятельства представлял, разумеется, совершенно иначе.
Скорее всего нынешние двадцатилетние, точно так же как и их старшие братья и сестры, наденут костюмы, разучат социальные речевки, пойдут зарабатывать деньги. Вряд ли у них позиция аутсайдера будет так же популярна, как у семидесятников и восьмидесятников. Но опыт двадцати-, тридцатилетней давности им по крайней мере интересен, они его знают и помнят, и свои чересчур важные дела они будут делать чуть менее всерьез. К тому же и хаос, кажется, кончился, и советская система, очевидно, окончательно забыта. Скоро во всей своей красе явится к нам новая, западная Система – царство всеобщей страховки, кредита и законопослушания, структура, требующая уважения к частной собственности и к полиции. Она потребует своих защитников и своих бунтовщиков. И это будет новый вызов, предложенный всем ныне живущим российским поколениям.

...Разумеется, возрастной срез весьма отдаленно соответствует задачам глубокого социального анализа. Да и конкретные живые персонажи совершенно не обязаны соответствовать общим характеристикам своего поколения. Однако пройдет пять лет, мы явимся на привычное место и застанем там уже совершенно иных людей. Они будут иначе разговаривать, иначе нас понимать, делать совершенно иные выводы из наших нестройных речей. «Новое поколение, – вздохнем мы. – Приходит род и уходит род. Не зря Моисей водил сорок лет свой народ по пустыне. Какие милые ребята! Они совсем не помнят, да и не должны помнить того, что когда-то случилось со всеми нами».

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"