Слишком открытая тема

Заметки на полях выпускных и вступительных сочинений

Нормальная тема – “Война”

В этом году выпускники школ, лицеев, гимназий писали о лермонтовской странной любви к отчизне, о военной прозе и поэзии – следовательно, о той же любви, одним из главных доказательств которой всегда было принято считать военные подвиги. Рецензировали Виктора Петровича Астафьева – не «Прокляты и убиты», разумеется, и не пронзительного «Веселого солдата», а старые, «надежные» вещи – «Царь-рыбу», «Печальный детектив». То есть тоже с самого начала ни у кого не возникало сомнения, что «патриотизм и беззаветная любовь к Родине – одно из главных качеств замечательного русского писателя» (цитирую по какому-то несомненно «пятерочному», кажется, даже «медальному» сочинению).
Как одобрительно сказал один выпускник, «темы нормальные – «Родина», Астафьев и «Война». Интересно, что о других темах (там были и Чичиков у Ноздрева, и русская историческая проза, и свободная тема – нечто о совести) предпочел умолчать. Видимо, по причине их «ненормальности». «Война» (кодовое название «военной» темы) в классах была встречена ликованием и даже дружным «ура» – угадали!
Как спрашивали друг друга учителя (что характерно – тем самым, полузабытым шепотом): «Вы заметили, как всё возвращается?..»
Все, кто старше двадцати пяти, знают, что такое это «всё». И я знаю, конечно. Прежде всего вернулись шпаргалки моей школьной поры. Словно перешли по наследству от пап и мам к детям. Все эти казенные фразы о «величии народного подвига», «наивысшем патриотическом подъеме», «знамени нашей воинской славы, гордо развевающемся…». И так далее. Их писали на узких полосках бумаги более чем убористым почерком, потом складывали гармошкой. Потом эти гармошки валялись в школьном туалете рядом с окурками, спичками и прочим привычным мусором. Так вот, как будто кто-то их собрал, отряхнул и отложил – вдруг пригодятся… И – пригодились.
В прошлом году, когда пришлось впервые вплотную столкнуться с абсурдным механизмом вступительных экзаменов в вузе, мне казалось, что ничего более тупого и опасного для нормального человека, чем все эти «1000», «500» и прочие количества «золотых сочинений», просто не существует. Оказалось, «золотые сочинения», наспех создававшиеся своими безымянными авторами, – это еще «цветочки». Там можно было прочитать и о «великом классике русской поэзии Пастернаке», и о том, что «трагедия Марины Цветаевой была трагедией всей России», и о «сокровенных людях Андрея Платонова». «Золотые сочинения» спешно создавали каталог новейших штампов, канонизировали новейшее казенное слово, делали казенным неказенное и драгоценное, потому что сам жанр сочинения требовал этой казенности. В этом году мне попалось абитуриентское сочинение, заканчивавшееся примерно так: «Наш великий советский народ победно шествует к новым вершинам под мудрым руководством коммунистической партии». Как выяснилось потом, автором оказался вполне вменяемый юноша. Просто сочинение для него всегда представляло собой процесс автоматически-бездумного списывания со шпаргалки.
Конечно, это был результат замешательства. Первая реакция той самой толпы анонимов – сочинителей «золотых сочинений» на то, что «все возвращается». К следующему вступительно-выпускному сезону, возможно, появятся свежие брошюрки, в которых, может, и не будет про «мудрое руководство», но уж точно через строчку будут чередоваться «патриотизм» и «русский»…
Иногда мне кажется, что мои страхи этого лета – напрасные страхи, что я просто себя накручиваю. В конце концов, ну и что из того, что одиннадцатиклассники радуются «военной теме», значит, напишут о прозе Константина Воробьева, о «Сашке» Вячеслава Кондратьева. Писал кто-нибудь в 1984-м оруэлловском году моего окончания школы такие сочинения? Да и Астафьев тогда не был канонизированным классиком, так что это скорее всего сказывается моя субъективная, наверное, целиком и полностью несправедливая нелюбовь к этому писателю, так и оставшаяся со времен забытой всеми ныне его переписки с Натаном Яковлевичем Эйдельманом… А лениво жующий свой «орбит» акселерат с таким же старанием скопировал бы на листок со штампом инструкцию по пользованию стиральной машиной или тостером, если бы ему сказали, что это шпаргалка. Наоборот, стоит только удивляться тому, что сегодня выпускные и вступительные экзамены сдают те, кто родился в том самом оруэлловском году, и бойко излагают, как некогда мои сверстники о Шолохове и Фадееве: «Великий русский писатель Александр Исаевич Солженицын родился…» А скучающий экзаменатор нетерпеливо перебивает: «Ну, биографические факты всем нам известны, ваш вопрос – «Один день Ивана Денисовича»… Но вот здесь-то и возвращается страх, когда встречаешься с холодным, уверенным взглядом семнадцатилетних глаз: «Солженицын – за смертную казнь? Да?.. Я вообще-то телевизор не смотрю, только MTV иногда, но я тоже – за…» И в ответ на недоумение – как же так, а как же все, что вы сейчас говорили – о ГУЛАГе, о невинно осужденных – молчание. Молчание, у которого совершенно определенный смысл: что, не понимаете, что ли, я вам сейчас пересказывала главу из учебника, как по программе требуется, а про смертную казнь – это то, что думаю, и то теперь тысячу раз пожалею, что проболталась, вдруг оценку за это снизите, подавай потом апелляцию…
И вот здесь шепотком произнесенное «всё» обретает конкретные очертания, объединяющие нас, закончивших школу, и их, родившихся в том же году. У нас была вынужденная привычка к двоедушию, к абсолютной дешевизне огромного количества слов, произносимых по телевидению и радио, на пионерских сборах и комсомольских собраниях, тиражируемых в сочинениях. У них опасная готовность к этому двоедушию, его извинительное приятие.

Неопределенно-личные слова

…Может быть, он даже в меньшей степени циник – безымянный чиновник из министерства, добавлявший в заветный перечень из семи тем «побольше патриотизма». Наверное, это была даже какая-то акция в рамках той самой программы патриотического воспитания молодежи, в одном ряду с возвращением уроков начальной военной подготовки и игры «Зарница». Заодно чтобы и выпускные сочинения написали и поупражнялись в любви к родине…
Если тяжеловесная риторика сочинений на военную тему громыхала и бряцала, то рецензии на произведения В.П.Астафьева (одно по выбору) были сплошным плачем и жалобой. С обиженным указанием на некое зловредное неопределенно-личное начало. Русская природа, которую уничтожают. Душа русского человека, которую терзают и уродуют. И здесь иногда, помимо рекомендаций «золотых сочинений» по поводу «Царь-рыбы» или «Печального детектива», прорывалось даже что-то свое: «В Людочке отображен русский национальный характер: широта души, наивность, сострадание к ближнему, присущее русскому, как никому другому, стремление заглянуть в бездну».
Вот это, наверное, и был идеальный вариант того, что подразумевала тема: человек написал то, что думал, да еще и достаточно грамотно. Я долго не могла понять, что меня так раздражает и беспокоит в работе, которая отличалась уже тем, что несла на себе какой-то отпечаток личности в отличие от большинства аккуратненьких безликих текстов. Потом само пришло: интонация. Неестественная, потому что старчески-плаксивая, чужая для семнадцатилетнего человека, но глубоко осознанная как своя. Так что, будучи ровно вдвое старше, я вдруг почувствовала себя младшей школьницей рядом с этим образцом глубокой национальной скорби. Здесь, пожалуй, действительно проявилось искомое патриотическое чувство, искреннее, а не списанное со шпаргалки. Вопрос только – получил ли «заказчик» то, что «заказывали»? Ожидали ли составители этого блока тем, что синонимом любви к родине сегодня окажется ощущение обиды на весь белый свет? И нужно ли его культивировать, холить и лелеять в юной душе, в которой в иной ситуации запас юношеского оптимизма, здравого смысла и чувства юмора в отношении к жизни, возможно, и пересилил бы, чего желаю автору этого сочинения и во что все-таки верю…

«Любовь к Родине – детское чувство»

Вот взять бы и законодательно запретить такие «высокие» формулировки и «высокий штиль». В целях того же «патриотического воспитания», если вообще возможно воспитывать то, о чем Лермонтов сказал (точнее не придумаешь): «Люблю, за что не знаю сам».
Набором банальностей в ином случае могло бы показаться вступительное сочинение восемнадцатилетней армянки, воспитательницы детского сада, написанное на хорошем, может быть даже слишком правильном, русском языке. Сочинение о детстве, которое оказалось сочинением о родине.
«Родина моего детства… Я, наверное, чаще задумываюсь над этой фразой, чем многие другие, так как я родилась в Армении, где прошло мое детство, а живу сейчас в России. Родина для меня – это прежде всего дом, где я выросла, наш сад, где мы часто играли с братом, и дорога, по которой я шла к бабушке. Многие детство вспоминают с улыбкой, у меня же каждый раз появляются слезы. Это слезы тоски по знакомым, родным, соседям и просто по родным местам. Я бы все отдала за то, чтобы почувствовать запах Родины, прикоснуться к земле и поцеловать ее. Многие подумают, что я сошла с ума. Меня поймет только тот, чье детство прошло в одной стране, а жить он вынужден в другой… Я только сейчас начинаю понимать, как важно родиться и жить в одной стране. Чем дальше ты от Родины, тем сильнее она притягивается к тебе.
Говорят, что детство уходит от нас. Но это не так. В душе все мы – дети, а следовательно, и любовь к Родине у всех нас детская…»
Судя по бесконечным зачеркиваниям в черновике и попыткам начать писать что-то на другую тему, эти слова вырвались у автора сами по себе, и автор долго с ними боролся как с неуместными и слишком обнаженными. Думают ли составители выспренних тем, как дорого стоит вот такое – истинное – слово о Родине? Что за эти слова было заплачено горечью изгнанничества и переселенческой судьбы? Нужно ли говорить, что в памяти каждой русской (продолжаем дальше до бесконечности – татарской, украинской, еврейской…) семьи есть свои подобные слова, за которые плачено непомерно дорого. Есть ли у кого-то моральное право заставлять людей отдавать все самое дорогое по требованию первого встречного? И не закономерно ли то, что в ответ на насилие люди начинают хитрить и расплачиваться фальшивой монетой затертых фраз, сами того не замечая, как фальшивка и для них подменяет золото?
«…Любовь к Родине у нас детская…» Действительно, детские чувства сколь глубоки, столь и необъяснимы и абсурдны. В них нет логики и корысти. Как бы нам этого ни хотелось, заставить ребенка любить кого-то или что-то невозможно. Как бы мы себя ни тешили надеждами на воспитательные методики, воспитать любовь нельзя. Можно, наоборот, лишь порадоваться тому, что детские чувства остаются в нас вопреки логике окружающей действительности и что по закону, открытому восемнадцатилетней Асмик Манучарян, любовь к Родине – детское чувство.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"