РАЗГОВОР-ЭССЕ

Павел Мейлахс:
“Ах, я монтер, вы говорите? Я вам покажу, на что способен взбесившийся монтер!”

Павел Александрович Мейлахс – петербургский прозаик, автор повестей и рассказов, а также трилогии «Придурок», «Избранник», «Отступник». Публиковался в журналах «Новый мир», «Звезда», «Вышгород».

– Павел Александрович, во всех ваших произведениях читатель очень остро, даже болезненно сталкивается с вечной проблемой: поисками человеком смысла жизни в юные годы. Почему, становясь старше, человек перестает мучиться этой проблемой? Он обретает смысл? Или убеждается, что проблема была ложной?
– Это очень сложный вопрос. Могу высказать только свои отдельные, разрозненные соображения, которые не складываются ни во что целое. Прежде всего я вовсе не уверен, что, становясь старше, человек меньше размышляет о смысле жизни. Вероятно, он склонен возвращаться к этому вопросу на каждом следующем этапе своего существования. На нынешнем этапе своей жизни я считаю сам термин «смысл жизни» весьма сомнительным. Жизнь не может быть ни осмысленной, ни бессмысленной. Она есть, и все тут. Можно говорить о смысле – вернее, ценности – определенных наших действий, а не жизни в целом. Когда мы рассматриваем чью-то чужую жизнь, мы чаще всего так и поступаем: смотрим, что человек делал в жизни. Но, когда думаем о своей жизни, нам этого мало. Как-то обидно мерить ценность собственной жизни просто суммой ценностей наших поступков. Нам хочется, чтобы наша жизнь как таковая, независимо от того, что мы совершили и чего не совершили, имела какую-то свою, абсолютную ценность. И здесь наша участь весьма печальна. Не только бездушная, бессмысленная материя, но и нам подобные, такие же страдающие люди судят о нас только по каким-то нашим внешним проявлениям. Увы, помочь нам здесь никто и ничто не в состоянии. Поэт мечтал: «О, если б без слова сказаться душой было можно!» Нельзя! Единственное лекарство – выбросить всю эту ерунду из головы, не искать того, чего нет, не требовать для нашей единственной и неповторимой персоны каких-то исключений, поблажек, которых действительность все равно не даст. Как видите, я заменил понятие смысл жизни понятием ценность жизни. А вообще-то очень часто, даже в большинстве случаев, когда человек жалуется, что в его жизни нет смысла, он вовсе не имеет в виду никаких метафизических изысков. Под «высокой» проблемой скрывается нечто неизмеримо более простое и конкретное. Человеку надо, например, жениться. Или поменять работу. Это карикатура, но, подозреваю, карикатура только слегка.
– Значит, «избранникам» даны метафизические изыски, а большинство простецов остаются при своих маленьких конкретных проблемах?
– С детства я был яростным демократом. Я считал, что все люди почти одинаковы и если что-то причитается одному, то же самое должно причитаться и другому. Каждый человек был для меня вселенной. Это очень затасканное сравнение, но я не могу сказать лучше, да и не хочу. Далее. Все мы должны умереть. Но почему-то помнят только некоторых, хотя по мне – если уж помнить, так всех, а если не помнить, так никого. Почему, если человек умеет рифмовать, как Пушкин, или громоздить одну точную деталь на другую, как Толстой, то его надо превозносить и вечно помнить? Я был убежденным и непримиримым ненавистником искусства. Толстой кончил отрицанием искусства. Я с него начинал. Всякое избранничество отрицал напрочь.
– А теперь пришли к искусству и чувству избранности?
– Нет, подождите. Помнят автора «Смерти Ивана Ильича», но чем хуже сам Иван Ильич? И он видел солнце, воздух и воду, и у него было детство и отрочество, и он первый раз влюблялся, впадал в восторг или отчаяние. Чем его вселенная «хуже», чем вселенная Толстого? У Ивана Ильича не было так называемого таланта? Талант... Раньше избранность определялась по родовитости, потом по капиталам, теперь по таланту. По мне уж лучше капиталистические деньги, которые даются в награду за умение их зарабатывать, чем талант, который дается ни за что, вне зависимости от заслуг кому угодно...
– «Осеняет голову безумца, гуляки праздного»... Вы говорите с такой горячностью о былых заблуждениях или выражаете нынешние убеждения?
– Нет, подождите. С какой завистью читал я у Пушкина: «Являться муза стала мне». Никогда ничего похожего на музу мне не являлось. Не имея таланта, я испытывал обиду за себя, и не только за себя. Мне было мучительно жаль миллионы миллионов людей, сгинувших без всякой памяти. Сразу скажу, что других сверхчеловеков, кроме людей искусства, всяческих наполеонов и гитлеров, я в упор не видел и сверхчеловеками не признавал. Я был подлинным защитником униженных и оскорбленных. Я был Савонаролой. Я был зощенковским монтером, провозгласившим, что нынче теноров нету. Ах, монтер, говорите? Тогда я вам покажу, на что способен взбесившийся монтер. Я отомщу за себя и за миллионы миллионов. Я не тенор, но стану тенором, потому что я так хочу. Я напишу... я буду говорить правду, только правду и ничего, кроме правды. Все увидят, насколько даже самая маленькая, конкретная и простая правда огромна по сравнению со всей ерундистикой, называемой искусством. И это будет реквием по всем бесследно сгинувшим людям.
...Надо ли говорить, что из этого ничего не вышло. К миллиону романов я просто прибавил миллион первый. Мое отрицание искусства было не чем иным, как еще одним взглядом на искусство, к тому же далеко не новым. Искусство просто есть, и все тут.
– Так человек все-таки может высказать правду о себе, нужную другим людям, или нет?
– Хочется сказать – должен. Пока человек не высказался, мы не имеем возможности судить, ценно ли то, что в нем заперто, или нет. И, кстати, не важно, пишет он или говорит, от этого зависит только широта аудитории. Если он не хочет высказываться, он окажется замурован в одиночной камере своего «я». Но существуют ведь и другие способы самовыражения кроме высказывания. Подвижнический труд в больнице ничем не хуже, чем писательская карьера. И много думавший, много переживший человек найдет способ поделиться тем, что вызрело в нем.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"