Школа для белых ворон

Подход с оптимистической гипотезой…

«Дорогая Лен Санночка! Вы мне, как родная сестра или мать…»
Сижу у натопленной печки и читаю третье Шурочкино письмо, подсунутое под дверь моей комнаты. В первом она писала, что всех ненавидит и из спецшколы все равно сбежит.
Мне двадцать лет. Я только что окончила Московский пединститут и работаю в Красноборской спецшколе для педагогически запущенных девочек – взяли пионервожатой, учительницей словесности и воспитательницей в четвертый отряд.
Пионервожатая из меня плохая: все время путаю, какой рукой отдавать салют и не умею громким голосом сдавать рапорт начальнику спецшколы. Но надо мною, педагогом, никто не смеется – не положено. Нежно пытаются учить. (Потом оказалось, что жалеют за молодость и мало кому нужную здесь образованность.)
Но одно в работе пионервожатой мне нравится: все мои воспитанницы за плохие дела раньше были исключены из пионеров, и вот теперь я сама должна ответственно решать, исправились они или нет, чтобы принять в пионеры обратно.
А еще мы с воспитанницами ведем переписку. Кажется, у Корчака я прочитала, что детям бывает легче написать о своем счастье-несчастье, чем вслух сказать. И оказалось, что дети еще больше, чем взрослые, любят не только получать, но и писать письма. Вот я и предложила им переписку. Очень откровенные получаю письма. Складываю по мере поступления и перевязываю ниткой: это от Шурочки Гвоздык, это от Галки Ануфриевой, это от Наташи Зиновьевой…
«…Когда я отсюда выйду, надо будет окончить школу после восьмого класса, потом устроиться на работу, найти мужа и родить детей. Я хотела бы трех: двух мальчиков и девочку. Как Вы думаете, это мое правильное решение? Наташа Зиновьева».
Через десять лет я случайно встретила Наташку на бульваре Варошлигет в Будапеште. Она окончила школу, вышла замуж за венгра и родила ему к тому времени двух детей. Маленький был еще в коляске…

В Красноборской спецшколе был замечательный хор. Николай Иванович, который им руководил, слыл среди местных знатоков хорошим музыкантом. Как любой хор, наш вместе со своим руководителем мечтал о гастролях в столице. В мастерских были даже сшиты 200 концертных костюмов «белый верх, черный низ». (Двести потому, что именно столько девочек учились в спецшколе и все пели в хоре «Красная гвоздика».)
И вот однажды зимой мне как единственной в нашем Красном Бору столичной барышне было поручено такие гастроли организовать. Но как это делается? Как организуют гастроли хора из двухсот воришек и бродяжек?
Видимо, я так гордилась своими воспитанницами, что решила: главным залом, где им необходимо выступить, должен стать зал министерства просвещения. Я пошла в здание на Чистых прудах и, попросив разрешение у каких-то чиновников, повесила объявление: мол, в среду в три часа в актовом зале будет выступать детский хор.
И еще решила после концерта привести к девочкам какого-нибудь знаменитого человека. Иногда случайная встреча остается в памяти на долгие годы. Вся педагогика может заключаться в одной такой встрече – я была в этом уверена.
Автобусы ждали нас на другом берегу Волги. Темным заснеженным утром мы двинулись к ним длинной, тихо шуршащей колонной прямо по льду. Девчонки заметили, что Николай Иванович шел в тоненьких концертных ботинках, и стали передавать по колонне, чтобы нашли ему сапоги или валенки большого размера и передали вперед. Когда сапоги пришли, Волга была уже взята.
В Москве поселились в окраинном интернате, всю ночь репетировали, а на следующий день поехали в министерство выступать.

Я сидела в первом ряду, и, кажется, от волнения и гордости у меня поднялась температура.
– Это вы мне вчера звонили и приглашали прийти на концерт? – услышала я шепот около уха.
– Да! Да, Симон Львович! Я вас звала к моим девочкам! Смотрите, как хороши! Сейчас допоют, и мы будем говорить…
Так произошла встреча красноборских правонарушительниц с Симоном Львовичем Соловейчиком. Встреча, которую они, возможно, запомнили на всю жизнь. Он рассказывал им о талантливом юноше Мише Гринине, который написал повесть «Пароход идет в Ростов», но потом трагически погиб в день выпускного бала. Ему было шестнадцать лет, столько, сколько многим из моих девчонок. Симон Львович подарил им эту повесть со своим предисловием и надписью.
Через много лет Шурочка Гвоздык, которая работала к тому времени телефонисткой на одном из московских телефонных узлов, показала мне эту книжку, переписанную ею собственноручно в тетрадку и хранимую в заветном месте…

Вот в какую странную педагогику я тогда верила. Шел тысяча девятьсот семьдесят первый год.

Коммунарское воспитание

Знаю, что многие в образовательных кругах обидятся и даже рассердятся, когда я напишу, что никогда не воспринимала коммунарскую жизнь как специально изобретенную в конце пятидесятых гениальную педагогическую методу. Как же, скажут, ведь столько диссертаций про этот метод воспитания написано. Одно имя профессора Игоря Петровича Иванова чего стоит. Но ведь любой метод, а тем более система воспитания рождается силой ума, интеллекта, гениальной догадки, а мое коммунарство, думаю, держалось и держится до сих пор силой сердца. Именно силой сердца. Я и в прежние годы весьма легкомысленно относилась к обязательным атрибутам коммунарства – коллективным творческим делам, дежурным командирам и даже «огонькам», анализирующим прожитый день. Но меня всегда увлекало и завораживало, например, такое волшебство: все стоят в кругу, свечка в центре, и поют. Я не знаю ни одного слова в песне, но тоже пою. Пою со словами! И чувствую, что невероятно люблю этих людей и даже готова за них умереть. Как в церкви. Только Богу никто не молится, и ни перед кем не преклоняется. Разве может наука такое с человеком сделать? Только сердце! Говорят, современная психология это как-то по-своему объясняет. Хотя, конечно, что на коммунарском сборе сначала происходит, а что потом, описать нетрудно. Но выйдет примитивно, не как на самом деле.
В конце семидесятых в моей московской квартире по вечерам собирался круг молодых людей, которые днем торчали на шестом этаже в «Комсомолке». Умное, колючее, философствующее поколение. Они учились в старших классах московских школ, но числились там белыми воронами. (Думаю: называть или не называть их имена? Назову – может быть, прочтут и вспомнят себя юнцами.) Впрочем, вы многих из этих ребят знаете, читали их книжки, рассматривали картины, видели лица на телевизионном экране. Борька Минаев, Валька Юмашев, Сашка Фурман, Женька Двоскина, Андрюшка Максимов, Сашка Морозов, Шамиль Абряров, Машка Агаянц, Андрюшка Савельев (Папа Карло)… Они, конечно, простят мне столь фамильярное обращение – кто еще их так по-детски сейчас назовет?
Я любила печь им пироги и вповалку укладывать спать между моими собственными маленькими детьми, которых к тому времени было уже трое. Мне почему-то казалось, что их затянувшиеся дискуссии о смыслах человеческой жизни, коллективное написание романа с названием «Метрополитен» и попытки под влиянием старших друзей проводить коммунарские сборы в школах должны были кончаться моими пирогами и хоровым пением под две гитары на балконе нашего восьмого этажа. Они замечательно пели! Так что внизу собирались люди и раскрыв рот слушали…
Вот такая странная интерпретация коммунарского воспитания у меня получилась. А ведь, в сущности, может, и не воспитания вовсе. Просто мы жили, как жили. «Ревнуя, мучась, горячась…» Старшие и младшие. Ни по какой не по методике. Но след остался – не сотрешь, не выжжешь. До сих пор той старой меркой пытаюсь поступки людей мерить. И детям моим эта жизнь «ради счастья других», похоже, передалась. Если в таком доме растешь – само передается, по нематериальному наследству.

Кубики Никитиных, или Педагогика семейных клубов

Никитиных я увидела в первый раз в студенческие годы. У них тогда было только пять детей, и они притащили всех в Ленинскую аудиторию МГПИ (дети были в одних трусиках). Борис Павлович на себе и на детях демонстрировал достижения замечательного раннего развития детей. Абсолютное большинство слушателей в тот день решили, что Никитины сумасшедшие и что сами они никогда в жизни так своих детей воспитывать не будут. Просто мы не поняли самого главного. А это главное, как я потом увидела, называлось семейный уклад.
Входишь в никитинский дом, и сразу завораживает и увлекает особенный, ни с каким другим домом не сравнимый мир культурных предметов и человеческих отношений. Похоже на патриархальный сон: бревенчатый дом с крыльцом и верандочкой. Среди сосен участка какие-то сарайки, пристройки, насыпные горки, «гнездо» среди веток не для птиц, а чтобы дети туда забирались по канату. Отец тут – отец. Работает в настоящей мастерской, все время что-то подстраивает-подделывает. Читает умные энциклопедии и рисует схемы. Крутится на высоченном турнике и ест первую тарелку супа. А мама тут – мама. Она готовит обед на всех, печет самые вкусные на свете пирожки, солит-маринует овощи, шьет и стирает, рассказывает сказки и справедливее всех разрешает конфликты.
Надо сказать, что мне очень нравился такой замечательный жизненный уклад. Он вызывал в моей душе уважение и мечту о несбыточном. Как я ни старалась, с моими домашними такое не проходило: и я была постоянно занята работой то в школе, то в институте, то в редакции, и муж не знал, с какого конца взяться за молоток, и постоянно мотался по журналистским командировкам. Кое-что, конечно, мы по-никитински сделали. Детей растили голенькими, поставили чуть ли не первый в Москве спортивный комплекс в детской, а потом и аквариум, чтобы «плавать раньше, чем ходить». Четырехлетними наши малыши научились писать и читать по слогам. И все же это было не то. Не так, как у Никитиных.
К сожалению, подхватив внешнюю сторону их жизни и наполнив свои квартиры похожей мебелью и развивающими игрушками, мы все же свои семьи строили по-разному и чаще совсем не по-никитински. А еще через десяток лет, вырастив в основном своих собственных детей, особенно увлеченные клубные родители всерьез занялись детсадовской, а потом и школьной педагогикой. Со мной произошло почти то же самое. Помню, я пригласила Лену Алексеевну в детский садик, который мы с моими друзьями по родительскому клубу организовали в Москве и которым гордились. Она не пришла и даже, мне показалось, обиделась, посчитала, что мы изменили семейной педагогике…

Происхождение моей Монтессори-педагогики

Иногда бывает обидно, что Монтессори-педагогику придумала не я. Нет, правда, весь мой жизненный опыт и все мои наблюдения за детьми – собственными и теми, с кем я работала, – подсказывали мне, что взрослые чего-то серьезно недопонимают в отношениях с ними. И дело не в том, так или иначе устроена система образования, не в том, сколько лет наши дети проводят в школе, и даже не в придуманных нами новейших образовательных технологиях. Дело в принципиальном отношении к детству и нашему неизбывному стремлению к власти над ним.
Мне хотелось построить школу для самостоятельных детей. Но очень долго не приходил ее образ. К тому же я только догадывалась, что все дети, даже самые маленькие, мечтают о самостоятельности, что это дар природы, о котором люди не подозревали, когда придумывали школу образца Яна Амоса Коменского.
Образ возник в Голландии. Друзья привели меня в школу, на дверях которой было написано «Montessori-school». Я не знала, кто такая Монтессори, но с восхищением обнаружила, что дети в этой школе учатся сами. Абсолютно сами, а учителя-консультанты подходят то к одному, то к другому лишь по их просьбе. Никакой единой для всех программы обучения, а учебным планом называют обыкновенный календарь каникул. В расписании вместо названий предметов стоит время свободной работы, лекций и лабораторных занятий. Дети разного возраста занимаются вместе и без спросу входят в любую классную комнату.
Мне верилось и не верилось. Неужели такое возможно?! Но вот ведь своими глазами вижу, не сон, не волшебство!
И через год я стала делать такую школу в России. Не одна, конечно. Но с людьми, которые лучше других могли понять необходимость учебного заведения для самостоятельных детей. Среди них была Атта Валерьяновна Полинская, лидер московского семейного клуба «Созидатель», и Елена Литвяк – участница сборов политлицея в «Комсомолке», который организовывался в духе коммунарства последней волны.
Я повесила в классной комнате портрет итальянского педагога Марии Монтессори и спросила детей, как они думают, кто эта женщина. Одна маленькая девочка сразу ответила: «Это королева»…
Никогда не думала, что в моей жизни будет какой-нибудь культ. Но вот ведь как все обернулось. На целых десять лет эта великая женщина завладела моим разумом, заставила перевернуть все прежние представления о смыслах человеческой жизни, о детях и о педагогике, которая оказалась больше сродни науке, чем искусству.
Монтессори называла свою педагогику системой саморазвития ребенка в специально подготовленной взрослыми развивающей среде. Это потрясающе совпадало с моими представлениями о роли взрослых в жизни детей. Они не учат напрямую, а создают наилучшие условия для свободной и самостоятельной работы, которая у детей естественно совпадает с процессом взросления, саморазвития. Спонтанно, не специально это делают каждая мама и каждый отец. А профессионально – учитель, тьютор, наставник. И разумеется, в каждом возрасте ребенку необходимы разные условия для саморазвития. А поскольку нет на свете двух одинаковых детей, как и двух одинаковых колокольчиков или березок, то надо внимательно наблюдать именно тех детей, за которых ты отвечаешь, и обустраивать их «среду обитания» сообразно их интересам, увлечениям и способностям. А это уже метод научной педагогики. Значит, учитель должен быть исследователем, ученым, а не актером, проповедником или человеком, передающим знания.
Реально мне понадобилось 10 лет, чтобы такую школу в России создать. Сначала детский сад, а потом школу. Назвав ее именем Марии Монтессори, мы не лукавили – все, что требовало точной трансляции классической Монтессори-педагогики, было аккуратно выполнено. Компетентные иностранные педагоги придраться ни к чему не могли, только восхищались. Но сами мы знали точно: наша российская Монтессори-школа и похожа, и не похожа на другие подобные в мире, потому что в ней жил особенный дух вдохновенного сотрудничества маленьких и взрослых, дух высочайшего бескорыстного энтузиазма.

Продолжение следует...

Недавно на многолюдной международной конференции мы отметили десятилетие движения Монтессори-педагогов России. Можно сказать, подвели итоги: существует ассоциация, работает фабрика по производству классических Монтессори-материалов, защищаются научные диссертации, есть несколько учебных центров для желающих освоить азы этой педагогики, издаются переводы работ М.Монтессори и ее последователей.
Но я заметила, что именно в момент, когда все наконец-то налаживается, обустраивается, будто и впрямь существовало уже сто лет, я начинаю тосковать, ожидать минуты, когда мне откроется нечто большее, начнется новая, более глубокая и точная эпоха жизни.
И вот недавно мне приснилась школа, о которой я стала теперь мечтать. Мои собственные выросшие дети подсказали ее идею. Я, конечно, сначала испугалась, потому что услышала слово «виртуальная», именно так эта школа была ими названа. Но можно ли ожидать иного от человека моего поколения? Виртуальная – значит, неживая? Без ежедневных звонков на урок, классных журналов, переменок и физкультурного зала? Без шумной беготни в коридорах? Без конфликтов и откровенных разговоров с любимыми учениками, без таких привычных дискуссий и чаепитий в учительской? Такой школе, наверное, не нужен будет и дом-то с длинными коридорами и кабинетной системой.
Господи, как трудно со всем этим расстаться! Но… Должны же мы признаться самим себе, что выученные нами дети за эти годы много чего наизобретали. Вот компьютер, Интернет… А ведь действительно если и стоит менять нашу школу в соответствии с летящим вперед временем, то хочешь не хочешь придется прислушаться к призыву современных детей. «Помоги мне это сделать самому!» Но ведь это… это главный девиз Монтессори-педагогики, рожденный еще сто лет назад! Моей Монтессори-педагогики! Да и кто, собственно, сказал, что в виртуальной школе все и всегда только и будут делать, что сидеть за компьютерами? Даже самые белые из всех ворон обязательно объединялись, например, в коммунарские отряды, или философские клубы, или музыкально-театральные кружки. И если люди отыщут друг друга в Интернете, можно и встречаться сколько угодно. Устраивать лагерь в лесу, путешествовать в вагоне поезда, бегущего из пункта А в пункт Б, да просто друг к другу в гости поехать. А взрослые?
Разумеется, роль их постепенно изменится. Всю полезную информацию и все свои авторские программы им придется переделать в компьютерные курсы. (Разработали же мы сотни дидактических материалов для детского сада и начальной школы М.Монтессори!) А начать, наверное, следует с составления тестов учебных достижений учеников виртуальной школы, потому что прекрасной информации для ответов на эти вопросы в Интернете можно найти великое множество страниц. Думаю, педагоги-ученые здесь хорошо помогли бы практикам. Предложив свои уникальные учебные курсы, учителя смогут найти с помощью Интернета своих и только своих учеников, а ученики – учителей. Ведь в виртуальной школе все всех и все выбирают самостоятельно.
Понятно, что сначала таких школ у нас в России будут единицы. И создаваться они будут, как у нас водится, лишь энтузиастами. Немало сил придется положить, чтобы отстоять юридическую сторону проекта. Ведь виртуальная школа должна, как и все другие, выдавать аттестат принятого в нашем государстве образца, а ее выпускники иметь право участвовать в едином экзаменационном тестировании…

В самом конце этого, можно сказать, автобиографического текста и возвращаясь к заголовку первой главки, который провозглашает главную гипотезу моей жизни – оптимистическую, предлагаю вам, дорогие читатели, записать своих детей в первую в истории российской педагогики среднюю общеобразовательную виртуальную школу и помечтать о ней вместе с нами. Ведь мечты, как известно, рано или поздно обязательно осуществляются. Согласны?

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"