Наивные, смешные, мудрые слова...

Началось!
Я сама не знаю, почему стала учителем, почему остаюсь в школе. Когда я думаю про это, в голове и сердце все путается, переплетается.
Может, мною руководил страх выйти из привычного, знакомого мира. Ведь, кроме школы, я почти ничего не знаю в жизни. Как пришла в нее семилетней, так все не уйду «со школьного двора».
Может, я больше всего не хотела делать изо дня в день одно и то же. А где, кроме школы, каждый день так полон сюрпризов и неожиданностей, так не похож на другой. Мне не удалось провести и двух одинаковых уроков – ведь нет двух одинаковых детей.
Может, я ни на что больше не способна. И порой мне стыдно отвечать на вопрос какого-нибудь давно не встречавшегося на пути знакомого: «Неужели ты все еще в школе? Ты ведь неглупая». Вроде все куда-то стремятся вперед, в науку, в бизнес, а я застряла сзади, занимаюсь ерундой, вечно без денег.
Может, мне хочется заниматься в жизни чем-то важным, что обязательно надо делать. А что важнее и неизменнее во все времена, чем дети? Конечно, и без меня найдутся люди, и даже лучше, талантливее. Но в школе есть место всем и не бывает слишком много народа, потому что детей, которым нужны учителя, все равно бесконечно больше.
Так как же все началось? С моего дедушки, страстного книголюба, покупавшего книги на последние деньги тайком от жены, но только настоящие, лучшие. Он читал каждую свободную минуту, и я глядя на него тоже стала читать беспробудно, даже с фонариком под одеялом. С моей первой учительницы, которой я до сих пор побаиваюсь, потому что она не прощает небрежности и суеты. С моих пионерско-коммунарских «старших друзей» (так они называли себя, но были-то все равно учителями, только не в классе). Они окунули меня в иную жизнь, радостную, осмысленную, полную игры, фантазий. С моей учительницы литературы, утонченной, изысканной. Я помню ее интонации, до сих пор перечитываю записи ее уроков. Как неожиданно и мудро она говорила о книгах, героях, людях.
Короче. Я поступила в пединститут на факультет русского языка и литературы. Насколько интересны были все филологические дисциплины, (от языкознания до античной литературы), настолько скучны и непонятны всякие методики и педагогики. В школу я пришла филологом.

Урок и…

Первый мой класс. Как мне тебя жаль, как же тебе было трудно. Представьте урок. В моих руках тетрадь с огромным подробным конспектом, составленным в ночи на основе методички, институтских лекций и еще парочки толстых книг. Всю эту премудрость я энергично впихиваю в головы шестиклассников и строго слежу, чтобы не пропало ни зернышка. К счастью, от послушных малышей меня направили в брошенный посреди года непутевый девятый класс. Тут-то мне пришлось отложить тетрадочку и заметить девочек, рисующих принцесс, на первой парте и мальчишек, кидающих девчонкам записки, на последней. И еще человек двадцать в три ряда. Это, вероятно, банальная история. Я без тетрадочки начала просто разговаривать с детьми на уроке, что-то рассказывать, обсуждать, слушать, сочинять.
С тем девятым мы сделали пушкинский вечер, на который почти никто не пришел из других классов. Зато девочки были в бальных платьях, взятых напрокат в театре, мальчики во фраках оттуда же, расстроенное пианино играло вальс, свечи, стихи, пародии на стихи. Пожалуй, этот вечер запомнился всем, несмотря на полное отсутствие каких-либо записей в тетрадях. Даже сценарий не сохранился. Сочиняли, переделывали, все было на листочках. Листочки потерялись. Пушкин, похоже, остался. По крайней мере на выпускных экзаменах многие писали сочинения про Пушкина, а не про будущую профессию или что-то в этом роде.
Впервые классное руководство я получила в десятом классе с углубленным изучением математики. Потрясающе талантливые мальчишки, выдержавшие большой конкурс, всего две девочки проскочили. Великолепные, опытнейшие учителя математики, физики, информатики. Они занимались допоздна, изо всех сил. А тут я со своей литературой.
Мы почти каждый урок выясняли, зачем вообще нужны эти книги. С точки зрения будущих светил науки все литературные герои были просто недоумками. И Катерине не следовало бросаться с обрыва, и Раскольников зря так мучился, и «легкое дыхание» – просто физиология, прав Базаров, хотя тоже не сумел и не победил. Устная и письменная полемика велась аргументированно, «с опорой на текст», с привлечением личного опыта. Расходились с ощущением «недоспоренности». Я благодаря этим ребятам прониклась симпатией к Базарову, которого раньше терпеть не могла за грубый материализм и дурные манеры.
Страсть к познанию, гордость за силу своего интеллекта – десятиклассникам это было очень близко. И я прониклась. Помню еще, читали Достоевского и спорили про теорию Раскольникова. Большинство находили ее верной. Как-то неуютно становилось от прагматичных расчетов, готовности вершить судьбы, а одну жалкую человеческую жизнь не учесть. Но голос Сонечки, боль Свидригайлова, видимо, что-то значили. На одном из последних уроков разговор зашел о проблеме смертной казни. Тогда вопрос о ее отмене впервые обсуждался в обществе. Естественно, и в классе мнения разделились. Я ожидала, что мои разумные ученики выскажутся в основном за сохранение этого удобного наказания. Неожиданно один мальчик сказал, что он против смертной казни, а почему – не понимает, просто чувствует: этого нельзя делать – и все. Ни доказательств, ни логики. Такое редко случалось. Пауза. Спор продолжился. А я успокоилась. Достоевский – сила.
Я не уверена, что учу на уроке. Пытаюсь выяснить нечто важное, интересное для себя и присутствующих. Кто-то задумается, кто-то поймет, кто-то услышит, запомнит. ...Я пытаюсь организовать встречу человека со словом, книгой, другим человеком, с самим собой. Иногда встреча чудом случается.

Поход за синей птицей

И все-таки моя работа не только уроки. Почти каждое лето я на две-три недели уезжаю с очередными детьми в путешествие. Мне хочется, чтобы это был отдых и работа, новые люди и старые друзья, города и горы – словом, все сразу и погуще. Получается по-разному. Летом в начале 90-х, время смутное и неопределенное, мы заключили договор с одним калининградским совхозом (тот Калининград, что в Прибалтике). Совхоз обещал нас поселить в пяти километрах от моря, кормить, отпускать на выходные в походы по окрестностям. А мы обещали полоть колхозные поля целый месяц. С трудом собрав деньги на билеты туда-обратно, мы поехали.
“Мы” состояли из 30 детей 12–15 лет, двух учительниц (я и моя подруга), моей семилетней дочери, двух родителей и четырех выпускников. С собой взяли одну палатку для воскресных экскурсий, босоножки, купальники и карманные деньги. Первый день на новом месте оказался хуже кошмара. Жилье – сырой подвал в двух часах ходьбы от моря при отсутствии транспорта, грязная столовая. Первая рабочая смена закончилась срочной госпитализацией одной девочки. Поля обработали перед нашим приездом какой-то химией. Стало ясно, что надо бежать. Как? Куда? На какие средства? У нас ни денег, ни снаряжения, ни карты. Уезжать домой? Я была в панике.
Мы собрались вечером на пороге подвала (внутрь идти невмоготу) и долго сидели. Говорили, молчали, даже плакали. Каждый должен был подумать о себе, о других, от каждого зависел итог. Решили с отъездом в Москву подождать, а пока отправиться куда глаза глядят в поисках счастья и красоты. Собрали вещи, вышли рано утром, пошли к морю, потом вдоль берега. Где ночевать будем?
Шли-шли, видим – поляна, заросшая цветами, а посредине шалаш, будто специально нас ждет. Этот подарок судьбы воодушевил. Мы прожили на поляне три дня. В шалаше ночью спали, днем в его зеленой тени читали вслух «Волшебника Земноморья». За это время раздобыли карту, выслали разведчиков в разные стороны и наметили примерный маршрут, обзавелись самым необходимым для странствий: котелком, ложками, крупой. Купили самую дешевую под названием “ячка”. Для многих это было новым продуктом в рационе. Так, весь месяц поглощая ячку, мы обошли пол-Прибалтики, повидали удивительные чудеса, пережили множество приключений, сочинили целую оперу.
По вечерам у костра прокладывали завтрашний путь, не загадывали далеко вперед, делили все поровну – и ответственность, и права. Мечтали о домашних вкусностях, на последние деньги покупали сувениры друзьям, а себе – только значки с изображением белой мышки. Родилось общество белых мышей, которые на все смотрят и ничего не покупают. Им и так хорошо. Конечно, спорили, уставали ужасно, все время хотелось есть. Но каждый сам так решил, это был честный договор с собой и другими, его честно выполнял каждый в меру сил и немножко сверх того.
Я не помню, чтобы когда-нибудь еще так мало спорили по пустякам и так много помогали друг другу, чтобы, несмотря на голод, так без суматохи раздавали обед. Завхоз, двенадцатилетняя Маша, наизусть знала, сколько конфет у нас есть на неделю.
К нам на помощь приехали друзья из Москвы с палатками. Их вносили на специально сооруженных носилках, как царственных особ. Один мальчик захватил с собой, не доверяя родителям, аквариум с домашними ящерицами (думали-то жить в совхозе). Ящерица-дама была на сносях. Ее трепетно оберегали от опасностей и, проснувшись утром, интересовались, не разродилась ли мадам. Детки родились в последний день и разбежались, не сказав “прощай”. В лесу подобрали голодного раненого котенка и таскали с собой. Не бросать же. Он и сейчас живет у меня дома. В середине похода почему-то возникла идея пройти испытания. Одно и сегодня поражает: три часа молчания. Да! Чтобы такая толпа молчала три часа подряд ради испытания себя, ради погружения в себя? Непостижимо. Когда мы шли, то представляли странную картину. Пестрый табор с кошкой наперевес, аквариумом и экзотическим кактусом, его прикупила девушка-эстетка и не осмеливалась запихать в рюкзак – носила в руках всю дорогу. «Это было счастливое время», – вздохнул недавно один из участников того путешествия.
Время путешествия – время образования. Образования собственных представлений о мире, о людях, о себе (что можешь, что – нет, чего ищешь «в стране далекой» и что там «кинул в краю родном»). Несколько продуманных путешествий – и можно получать аттестат зрелости. География, биология и прочие науки в походе «проходятся» по-настоящему, не ради цифры в журнале, одни письма да путевые заметки чего стоят. А про зрелость личности и говорить нечего.

«Наша крыша – небо голубое»

Школа путешествий пока еще не открыта, а мне все время хотелось «скрестить бульдога с носорогом», соединить урок и путешествие, раздвинуть стены класса. И я очень активно начала работать в форме «выездных уроков». Чаще всего мы уезжали играть в какую-нибудь очередную книжку. (Спасибо, терпеливая, понимающая школа, не меняющая адреса, давала деньги, перекраивала расписание – словом, поддерживала.) В Подмосковье мы сыграли в русские народные сказки, «Хроники Нарнии», «Питера Пэна»; в Иосифо-Волоколамском монастыре – в «Бориса Годунова»; в Новгороде – в «Слово о полку Игореве»; в Торжке – в «Евгения Онегина»; в Костроме – в «Грозу»... В Волгу, конечно, никто не бросался, юных поэтов на дуэли не убивал, но странности случались.
Время перед закатом, осень. На стене монастыря, поглядывая в прорези бойниц, ребята слушают монолог Пимена. «Звонят к заутрене», – читаю я. В эту самую секунду – удар колокола, сначала медленный, басовитый, потом тоньше, быстрее. По дорожке внизу идет монах. Мы молчим. Времена сошлись.
Ярче всего помнится одна из первых попыток. Шестой класс читал «Хроники Нарнии» Клайва Льюиса, а заодно «Хоббитов», «Муми-троллей» и прочую детскую чертовщину. Абсолютно живой мир, куда хотелось попасть, герои, с которыми хотелось поговорить. Не выдумка, не символ, настоящее.
– Вы верите, что есть на свете волшебники, Дед Мороз например?
– Я могу доказать. Вот под елкой кто кладет подарки? Мне, конечно, мама. А маме кто? Не я. Значит, Дед Мороз. (Ну кто же еще?)
Мальчики и девочки выбрали себе роли фавнов, эльфов, нимф, разнообразных говорящих и мыслящих зверушек. Сто раз прочитали книжку, обсудили характер, манеру говорить, поведение, придумали костюмы. Объединились в семьи, нарисовали портреты родственников, вылепили из глины на занятиях керамикой фамильные сервизы, написали родословные и мемуары. Со всеми этими сокровищами мы оказались на два дня в корпусе пионерлагеря посреди весеннего леса. Взрослые нарядились богами (а кто же мы?) и сотворили красивый сюжет, который держали в тайне. Все должно было произойти само собой. Переход от первобытного языческого мира к христианской цивилизации в процессе саморазвивающейся сюжетно-ролевой игры. Прощание с детскими иллюзиями без разрушения, но с продвижением вперед, к истине. Дети не придумывали сюжетов, а потихоньку превращались…
Игра началась с устройства домов. Зайцы по-простому высыпали на стол баранки, накрыли лавки лоскутным одеялом, притащили корягу – получилась вешалка. В доме нимф – кружевные салфетки, акварели на стенах, младшая раскрашивает изысканные приглашения гостям на семейный праздник. Прошло два часа, три, четыре. Взрослые (боги!) забеспокоились. Игра не двигается, ничего не происходит. Народ копошится в своих домах, вылизывает, благоустраивает, воспитывает детей, навещает соседей. На главной площади праздник устроили с песнями и театральными представлениями. Богов почтили: позвали, угостили, но на заумные речи не среагировали, тайные шифрованные послания отложили на потом. Некогда. Жизнь кипит.
Под вечер наконец конфликт разгорелся. Небольшая стая волков свой неуютный дом забросила, пошла грабить, разорять.
– Вот когда перелом произойдет, – обрадовались заскучавшие взрослые. Всех собрали, стали совещаться.
– Нужна власть, законы, – вещают боги.
– Законы, значит, суд. Где суд, там и тюрьма, – рассуждали фавны. – Откуда же мы тюремщиков возьмем? Из наших никто не согласится.
– Как защититься от волков?
– Они почему чужие дома портят? Потому что своего нет. Давайте их в гости позовем, чаем напоим, конфетами накормим.
Волки смутились, но отказываться не стали. Украденные ранее конфеты пошли на общий стол.
Ночью никто в теплые спальни на втором этаже не пошел, в нормальные кровати, на простынки не улегся. «Можно мы будем дома ночевать?» Перевернутые столы и стулья, коробки, занавески. Холодно, тесно. Неудобно!! Зато в своем доме. В своей семье.
Из всего запланированного состоялся только разговор в конце игры. Зато долгий и обстоятельный. Во что, собственно, играли? Как связаны роль и исполнитель? Что открыл в себе, в одноклассниках? Оказалось, игра была в дом, семью. Кто-то доигрывал детство, кто-то примерял родительский облик. Но все хотели сыграть счастливую человеческую жизнь, которой, возможно, нет в их реальных семьях сегодня. Может, это завтрашняя жизнь, где все по-честному и по-доброму, где не закон внешний важен, а порыв души. Весь мир живой, и все в нем – радость.
В лесу нашли самую первую в этом году лягушку. Она грелась на солнышке и не успела спрятаться. В тридцать пар рук ее восторженно потащили «по домам» как символ весны. «Конец бедняге», – подумала я. Но руки были так бережны, что лягушка, осчастливив всех своим визитом и отказавшись от чая, благополучно вернулась на солнечный пенек. «Родоплеменной строй», – констатировала коллега-историк. Значит, этот исторический период, эту книжку мы проиграли, прожили, осмыслили сейчас. Я не хочу торопить их, «навешивать» взрослые представления. К средневековью перейдем в следующий раз, вместе с Вальтером Скоттом например.
Соединение жизни, литературы, времени. Соединение слова, образа, чувства, движения. Соединение себя. Целостный мир, который можно открыть и через книгу. В том числе.

Живые «Мертвые души»

Я думаю о преподавании классики в школе. Мы ведь с детьми ничего мало-мальски свеженького не читаем. Одна замшелая древность. Век восемнадцатый, «золотой» девятнадцатый. От «ужасного» двадцатого в лучшем случае первые 60 лет берем. Что из написанного за последние годы я обсуждала на уроке? Хорошо, если сама кое-что почитала. Разрыв между миром книги и современным читателю миром все больше, все непонятнее символы, намеки. Мы изучаем умершую культуру?
Нынешней весной, как положено «по программе», девятый класс читает «Мертвые души». Книга толстая, непонятная, сложная. А что в классике просто? Что рассчитано на 14-летних детей?
– Трудно читать, мало действия, много описаний.
– Только начал.
Вдруг посреди вялого обмена репликами – буря эмоций.
– Это лучшая книга! Это про нас! Про каждого! Про всех, про Россию!
– Там каждое слово играет, не оторвешься!
– Там тошнит от каждого слова, все засаленное, грязное!
– Люди сравниваются с тараканами, мухами, гадостью всякой! Так нельзя к людям относиться!
– Жизнь вокруг и без книги мерзкая, не хочу читать про низости, хочу, чтобы хоть в книге было все светло, красиво.
Но вдуг я отброшена к доске волной спора, даже слова не могу вставить. Да и нет у меня таких слов. Я вроде много знаю про поэму Гоголя, люблю ее, но так остро сейчас переживать… Странная сила пробилась со страниц через толщу непонятных реалий, отступлений и прочей премудрости. Не все ее ощутили и удивленно наблюдают за ситуацией. «Чего ругаться-то из-за книжки?» Но азарт заразителен. Прислушиваются, пытаются разобраться.
Еще одно воспоминание о дурацком предприятии. В 7 классе задала прочитать пьесы Шекспира. На выбор, кому что понравится. А что там может нравиться двенадцатилетним детям, когда они даже имена героев с трудом произносят?
– Ромео мне не понравился, просто нахал какой-то, явился на бал незваным, из-за него столько горя.
– Зато он так любил, он такой храбрый.
– Надо было послушаться родителей, они же добра хотели детям.
– Родители не поняли, не поддержали детей. Поэтому дети погибли, и родители остались одни.
– В мире столько зла. Трудно жить и любить.
– Эх, если бы письмо пришло вовремя! Ведь ничего не случилось бы?
– Все говорят про одну пьесу, а кажется, что про разные. Каждый про свое? А Шекспир хотел всем по-разному написать?

Крошечный фрагмент урока. Наивные, смешные, мудрые слова. О словах. О Шекспире, о Гоголе. Зачем-то это надо? Вряд ли такие уроки учат знаниям, готовят к экзаменам, на них нельзя поставить отметку. Мне приятно вспоминать именно такие уроки, путешествия. По-моему, дети, вырастая, тоже помнят не про выученные страницы учебника, не про ответы на пятерку или на двойку.
– Что мы делаем сегодня на уроке?

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"