Воспоминание о будущем

В душе сразу и вместе возникли воспоминания, идеи, события, судьбы. Ассоциации сменяли друг друга. Позже стало понятно, насколько предмет разговора необычен: в нем немало внутренних, граничащих с самым сокровенным, о чем не говорят вслух, нитей. Вся моя жизнь на виду – рядом те, кто тебя поддерживал, кто тебе помогал, с кем надолго соединились дороги жизни. Но по большому счету (пусть не обижаются на меня друзья и коллеги) – только наедине с собой, через свой опыт, свое видение, а часто и через размежевание с близкими тебе людьми, через сопротивление “не видящим и не слышащим” тебя совершалось событие, некое таинство, имя которому “Школа Л.Н.Толстого”.
Как-то один из слушателей попросил рассказать о Толстом в моей жизни. Оказалось, я не готов к ответу. Собственно, не готов к нему и сейчас. Знаю только, что первым был Пушкин, потом было много серьезной классики, прочитанной в раннем возрасте.
В 10 лет начал читать “Детство” Толстого, читал медленно, и по мере чтения появилось желание не спешить дочитать до конца: не хотелось уходить от мира тебе близкого, полного поэзии, родственных тебе переживаний. В зрелые годы ко мне пришло понимание того состояния души. Это – “первообраз гармонии”, который еще не был разрушен. Это рай до искушения дьявола. Потом придут сомнения, внутренние разломы, отчаяние от безысходности существования, откровения жизни, оказавшиеся сильнее страха смерти. Но с “Детством” Толстого (как и с воспоминаниями холодного октябрьского пронзительно солнечного утра, когда тайком убегал из дома, чтобы выкупаться в речной воде) где-то там, внутри меня, зазвучал тот камертон, относительно которого начала выстраиваться вся моя собственная жизнь, возникло ощущение того высокого и прекрасного, что неуничтожимо временем, что всегда напоминало о себе, когда, казалось, все плохо и жить не хочется.
“Чистота нравственного чувства” – редкий дар. Толстой обладал им. Он совершил 20 тысяч лье вокруг себя самого, знал правду о мире и душе человека. Никогда не был сентиментален. Напротив – суров, сдержан. Ведомы были ему соблазны плоти, тщеславия, гордыни. Падал и воскресал. Знал силу покаяния и прощения. Грехи и соблазны жизни не миновали его, но и в старости он оставался по сути все тем же Левочкой, в котором неиссякаема была потребность любить и быть любимым.
Он и в старости смотрел на мир такими же чистыми глазами, как и в детстве. В 90-томном собрании его сочинений каждая строка измерена чистотой нравственного чувства. “У ребенка, – пишет Толстой в 71 год, – есть смутное и верное представление о цели этой жизни, которую он видит в счастии, достигаемом любовным общением людей”.
С обращения человека к ранней поре жизни, когда ему были ведомы горние выси, начинается его второе рождение – рождение духом. Оно не есть повторение пройденного. Оно есть истинное начало жизни. “...Человек в период своего детства делал бессознательно дело Божие. Пробудившись к сознанию, он делает его сознательно” (Л.Толстой. Дневник. 1896 год).
В ребенке все есть, только все это пребывает в скрытом состоянии. Подобно тому, как у Пушкина воспоминание разворачивает свой свиток, и вся жизнь человека есть разворачивающийся процесс самораскрытия. Важно только создать условия для личностного самопроявления и самовыражения. Все остальное ребенок (а потом и взрослый человек) совершит без сторонних подсказок и внешнего вмешательства.
Но сами условия не есть нечто спонтанное, произвольное. Парадигма их задана самой сущностью жизни, где каждое разумное существо наделено потребностью любить и быть любимым. Да и кому же хочется, чтобы его унижали, чтобы на него кричали, чтобы изо дня в день совершали над ним насилие?
Суть жизни и в извечном борении со смертью, ибо она, жизнь, сильнее смерти, и потому мир, несмотря ни на что, развивается и обновляет лицо свое. Суть жизни в созидании, а не в разрушении, отсюда добро неизмеримо сильнее зла. Разрушить легче, чем создать. Созидание – долгий процесс, но именно оно и есть непреложный закон живой жизни, ее внутренняя сила, ее всеизменяющаяся, но не исчезающая энергия. Эта энергия в каждом из нас и во всем, что нас окружает.
Созидание себя самого по законам живой жизни, лежащим в сердце каждого человека, а не навязываемым извне кем-то и как-то, проявление разума, согретого сердцем, – это и есть припоминание будущего, обнаружение, а подчас мистическое ощущение космической целесообразности и взаимоответственности.
Человек рано или поздно задумывается над тем, что есть он, окружающий его мир, каково его место в этой жизни. Ответов на эти вопросы великое множество. Их не минует ни гений, ни простой смертный. Формы выражения могут быть самые разные – от пьяной бессмысленности до “просияния ума”. Но главное – такова духовная сущность человека, что без поиска ответов на эти вопросы он рассыпается, утрачивает стимулы жизни, энергия оборачивается безволием и безумием.
Тоска по иной, более совершенной и счастливой жизни – это все тот же рай, когда человек не знал искушения дьявола, и это тоже воспоминание о будущем.
Сама природа человека крайне сложна и противоречива. Он в себе далеко не всегда в состоянии разобраться. А вокруг него, говоря словами Толстого, “бесконечный океан добра и зла”, и часто ему кажется, что зла в жизни больше. И общество делает все, чтобы так и казалось. Ханжество, ложь, разврат, бесчинствующее мещанство, войны, насилие, унижение человеческого достоинства на каждом шагу – и все это скрывается часто под маской благих намерений, лицемерного человеколюбия.
С детства человек пребывает в водовороте событий, мечется из стороны в сторону как белка в колесе не в силах разорвать сжатый вокруг него железный обруч железного века.
А рядом тысячи споров о сущности жизни, методах воспитания и образования. Сотни концепций и систем, как помочь бедному человеку, как решить за него его собственные проблемы, что ему надо и от чего отвратить его.
Всезнающая педагогика, всевластный учитель, всемогущие родители, покорствующий ученик. Подставляй формулы в уравнение – и оно решено.
Массовая безграмотность, массовая математическая запущенность, нравственный релятивизм, когда все относительно, вплоть до любви к матери, и вместе с тем невиданная амбициозность и авторитарность.
В одном из романов Толстого герой, оправдывая свое преступление, думает: “Всегда так, везде так, все так”. Действительно, вырваться из замкнутого пространства, того пространства, в которое с детства загоняют ребенка взрослые люди, под силу немногим. Недостает воли, задавлены стимулы духовной жизни, подрезаны крылья свободы. Живи как все. Так проще и легче.
Только тоска от такой жизни; и человек быстро осознает трагедию прозябания, вечного холопского послушания, прислуживания вместо служения.
Бессмысленность существования – отсюда многие беды...
Только мучает зов прошлого, воспоминание о будущем.

Слон на веранде, или О фантоме образования

В детстве я мечтал стать укротителем зверей. И почему-то чаще всего мне представлялся слон на веранде. На той самой веранде, где в теплые зимние дни нас, малышей, закутанных в ватные одеяла, укладывали на дневной сон. Через много лет, будучи совсем взрослым, я вспомнил цирковую фантазию детства – моего слона на веранде; и образ этот неожиданно для меня вдруг связался с моей юношеской страстью к футболу – не как игрока, а как болельщика, когда все жизненное пространство было занято футболом, и главное – ожиданием того или иного матча. С негодованием я гнал зиму, с надеждой встречал весну – начало сезона. Чертил таблицы прогнозов, следил за результатами матчей, знал историю футбола, историю союзных чемпионатов, вел статистику – и все это в течение нескольких лет. Поистине слон на веранде.
Люди сами создают себе предмет обожания, держатся за него и, как правило, не расстаются с ним до конца жизни. То, что вне меня, важнее меня самого.
Помню, мне было лет шесть, когда я впервые увидел похороны, очень людные: хоронили убитую мужем жену. Кто-то тогда объяснил мне, что значит умереть. С того времени я начал мучиться сознанием, что придет день, когда солнце будет вставать, а меня не будет.
В каждом ребенке – рано или поздно, в той или иной форме – возникает недоумение перед неведомым. Смерть не заставляет себя ждать, она везде – в увядании цветка, в угасании дня, в уходе из жизни близкого человека. Ребенок спрашивает нас, взрослых: что это? почему? “Вырастешь, Саша, узнаешь”. А Саше хочется знать сегодня, сейчас, в ту минуту, когда сама жизнь пробудила в нем (в ней) эту потребность в знании, когда оно, знание, согрето внутренним опытом, внутренним переживанием.
Когда Саше будет 13–14 лет, он (она) уже не будет задавать этих вопросов. Ему (ей) объяснят, что после смерти семь разновидностей червей будут есть его (ее) тело. Жизнь коротка. Соблазны велики. Лови миг. И миллионы Саш идут в объятия этих соблазнов. Все вроде бы нормально. Так создан мир. Только потом почему-то жизнь не складывается, оборачивается, к сожалению, драмами и разломами для большинства людей.
Разгадка, казалось бы, лежит на поверхности. В то время когда в душе Саши совершается революция и вешние воды сметают все на своем пути, мы изо дня в день ведем борьбу за предметное знание. В детстве мы не развили в детях памяти, образного видения мира, культуры общения, логического мышления, музыкального слуха. Равнодушны к тому, что многие из наших учеников не могут рисовать, не имеют красивой осанки, не слышат дыхания земли, головки их не подняты к небу – великому, вечному, постоянно изменяющемуся небу. С нас за это не спросят. Спросят за качество знаний. И потому с иступленной настойчивостью, а то и с небрежением будем вколачивать эти знания, попутно унижая тех (а их немало!), кто не способен усвоить программу, растаптывать достоинство человека, только готовящегося вступить в большую жизнь. Можно подумать, что в этой жизни не нужны няни, шоферы, краснодеревщики, художники, музыканты, просто порядочные люди, которые завтра станут взрослыми людьми, и у них будут свои дети.
Кого ни спрошу из школьников, ответ один: школа – тюрьма.
Толстой не отрицал важности предметных знаний, но они мыслились им как результат целесообразного отбора, как части единого целого, как части гармонии, организуемой верховным знанием. Он полагал, что “Первое и главное знание, которое свойственно взрослым прежде всего передавать детям и учащимся, – это ответ на вечные и неизбежные вопросы, возникающие в душе каждого приходящего к сознанию человека. Первый: что я такое и каково мое отношение к бесконечному миру? И второй, вытекающий из первого: как мне жить, что считать всегда, при всех возможных условиях, хорошим и что всегда, и при всех возможных условиях, дурным?” И далее он писал: “Ответы на эти вопросы всегда были и есть в душе каждого человека; разъяснения же ответов на эти вопросы не могло не быть среди миллиардов прежде живших и миллионов живущих теперь людей. И они действительно есть в учениях религии и нравственности – не в религии и нравственности какого-либо одного народа известного места и времени, а в тех основах религиозных и нравственных учений, которые – одни и те же – высказаны всеми лучшими мыслителями мира, от Моисея, Сократа, Кришны, Эпиктета, Будды, Марка Аврелия, Конфуция, Христа, Иоанна-апостола, Магомета до Руссо, Канта, персидского Баба, индусского Вивекананды, Чаннинга, Эмерсона, Рескина, Сковороды и других. И потому думаю, что до тех пор, пока эти два предмета не станут в основу образования, не может быть никакого разумного образования”.
Все это сказано Толстым жестко, определенно. Как бы не в традициях свободной педагогики. Все так, если вырвать цитируемый фрагмент из контекста толстовских раздумий. А они начинаются с заверения в верности идее свободы: “То, что свобода есть необходимое условие всякого истинного образования как для учащихся, так и для учащих, я признаю, как и прежде, т.е. и угрозы наказаний и обещания наград (прав и т.п.), обусловливающие приобретение тех или иных знаний, не только не содействуют, но более всего мешают истинному образованию. Думаю, что одна такая полная свобода, т.е. отсутствие принуждения и выгод как для обучаемых, так и для обучающих, избавила бы людей от большой доли тех зол, которые производит теперь принятое везде принудительное и корыстное образование”.

“Я помню свой голос”

Свободен или несвободен человек? Вот тот страшный вопрос, который, как считал Толстой, человечество задает себе с разных сторон. Желание осмыслить философскую сущность проблемы пришло к Толстому уже после того, как он на практике в Яснополянской школе почувствовал удивительные возможности свободной педагогики. В чем-то он отталкивался от идей Руссо, но в главном, как всегда, был самобытен.
Толстой направил свой “метод выводов из наблюдений” против уставной, схоластической и рутинной по своей направленности педагогики. Он освобождал “образовывающего и образовывающегося” от идеологического насилия и канонов, всевозможных “обязательных” правил обучения. Он выпустил педагогику из тисков метафизики, поставив на первое место природу и опыт ребенка.
Это позволило ему сделать акцент не на развитии как таковом, не на культе тех или иных знаний или воспитания, а на соразмерности всех сторон развития и образования личности каждого ученика. Гармония как педагогическая целесообразность – в этом контексте свободная педагогика наполнялась живым дыханием.
Каждый ребенок неповторим, обладает только ему присущими задатками, способностями, возможностями. У каждого есть свои потребности, интересы, мотивы деятельности. Физическое и духовное взросление ребенка всегда индивидуально, и потому трафарет здесь крайне опасен. Общение с учеником выстраивается на основе его индивидуальности, его хотения, его “природного стремления”. Свобода становится у Толстого “главным критериумом образования”.
Многогранна свобода в толстовской школе. Это равенство в образовании, это и духовное равенство, это “непосредственное отношение к явлениям жизни”, искренность восприимчивой натуры, чувство радости, уверенность в силе образования, это свобода в оценке явлений жизни и в самооценке.
В других случаях свобода предстает как познанный порядок, как акт творчества и сотворчества, как рождение знания в опыте, как свободная метода обучения и поведения, как собственный независимый выбор, как возможность объединения единомышленников, как свободный союз учебных организаций при сохранении специфики каждой из них, как волеизъявление народа, жаждущего образования, и т.д.
Работа в школе убеждала, что свобода выбора есть.
С педагогическими открытиями приходили открытия в области собственно философского и художественного постижения мира.
Как философ Толстой выстраивает теорию формирования понятия в сознании ребенка, тем самым приближая себя к “решению важных вопросов из начал разума”. Как художник он осваивает целый ряд особых форм эстетического самовыражения.
Педагогический класс Толстого – это звучание различных голосов в оркестре, исполняющем симфонию на свободную тему, но как любая талантливая импровизация она скрывает за собой опыт и мастерство создателя, она имеет определенную изначальную установку, предполагающую и результат построения. Читаешь – и ощущаешь, как в неделимой Вселенной сущего одно царство жизни сосуществует с другим, идет непрестанная борьба между жизнью и смертью, как временное превращается в вечное, а то, что, казалось бы, вечно, становится кратковременным.

Все и каждый

Многомерность Толстого – это единство многообразия, это соприкосновение различных точек зрения, это хорал из множества голосов и инструментов, звучащих одновременно и в то же время не утрачивающих своей индивидуальной неповторимости. Такова партитура “Войны и мира”. По-моему, он шел к ней через опыт учителя.
Педагогические штудии в становлении моцартианского симфонизма Толстого сыграли особую роль. Как подтверждение этому – один из вечеров жизни Яснополянской школы. Только что была рассказана печальная история Хаджи-Мурата. Все молчали. “Лев Николаевич, – сказал Федька, – для чего учиться пению? Я часто думаю, право, – зачем петь?”
“Как он перескочил от ужаса убийства на этот вопрос, Бог его знает, но по всему, по звуку голоса, по серьезности, с которой он добивался ответа, чувствовалось, что он отвечал на мое объяснение возможности преступления необразованием (я говорил им это), или поверял себя, переносясь в душу убийцы и вспоминая свое любимое дело (у него чудесный голос и огромный талант к музыке), или чувствовал, что теперь время искренней беседы, и поднялись в его душе все вопросы, требующие разрешения, – только вопрос его не удивил никого из нас. И мы стали говорить о том, что не все есть польза, а есть красота и что искусство есть красота, и мы поняли друг друга”.
У каждого мальчика есть своя точка зрения, есть она и у автора описания. Все пребывает в поиске, и нет довлеющей силы, которая могла бы заявить о себе как об истине в последней инстанции. Так же выстраивается голосоведение в “Войне и мире”. Народы реализуют каждый по-своему свою судьбу; герои идут по дорогам жизни, пересекающимся где-то в пространстве, но каждый из них находит свою колею, свое продолжение в неизмеримом и невидимом Духовном Космосе. Природа, населенная мириадами существ, живых и мертвых частиц, являет собой пример единения неповторимостей – все это целокупность особенного и единичного.
Педагогический метод, открытый Толстым в общении с крестьянскими детьми, в мире писателя предстал как художественное открытие, как новая форма построения диалога во времени и пространстве.
Метод этот связан с искусством общения ученика и учителя, когда и тот и другой были бы в равных условиях – не равновелики по знаниям, но равновелики по способу овладения знанием.

Мир идей

Мир великих идей жизни – это огромный массив знаний и опыта. В этот мир можно войти, но его нельзя заучить. Нечто подобное человек испытывает, входя в реку, когда он не умеет плавать и когда научается этому. Задача учителя – научить плавать. Все остальное ученик выбирает сам – куда плыть, каким образом плыть, с кем плыть.
Так же и в современной “Школе Л.Н.Толстого”. Единство пространства – это атмосфера любви, добропорядочности, социального партнерства на основе уважения к индивидуальности человека. В каждом из нас есть энергия жизни, она постоянно заявляет о себе, ищет формы своего самовыражения и самоутверждения. В каждом есть “святое вечности зерно”. И каждому дана своя судьба поиска истины и своего места в жизни. Не навязывание ребенку идеологических клише, а создание условий, в которых возрастала бы потребность в духовном и физическом совершенствовании, в развитии культуры понимания и культуры общения.

Восхождение по ступеням жизни, от образования к непрерывному самообразованию – все это совершается усилиями самого ребенка, но все это возможно при одном условии – учитель, равно как и родители, вместе с ним пребывает в извечном поиске истины, в извечном движении к идеалу, который спускается к нему, как и к ребенку, не с небес, а постигается им изо дня в день в трудах, страданиях, радости.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"