Серебряное сердечко кинематографа

О победителях, которые “не знали, как надо”

Так бывает: когда уже устает и выдыхается фестиваль, вдруг обнаруживаются фильмы, ради которых и стоит его устраивать. Так, за два дня до закрытия ХХIII Московского международного кинофестиваля был показан фильм Этторе Скола «Нечестное состязание». О коммерческом соперничестве двух торговцев, итальянца и еврея, на фоне набирающего обороты фашизма. Улочка в Риме становится ареной человеческих страстей и обсерваторией, откуда обозревает историю мира, где пишет свой «Амаркорд» будущий режиссер, младший современник «великих итальянцев».
Раньше фестиваль наступал в Москве раз в два лета, и в сердце суровой столицы СССР на пару недель появлялся мост, перекинутый между этим миром и тем. Кинолюбы и киноманы собирались со всех концов и стояли у гостиницы “Москва”, а потом у гостиницы “Россия” с лицами, горящими надеждой. Их ждали на экране Висконти и Феллини, София Лорен и Марчелло Мастроянни, Жан Маре и Элизабет Тейлор, и любой из них мог появиться в холле гостиницы, пройти перед толпой. Tempora mutantur, конечно, и прошло время гигантов первого века кинематографа. Когда вместо Этторе Скола его «Серебряного святого Георгия» за лучшую режиссуру передавали продюсеру, не нашлось итальянского переводчика. И публика так и не узнала, что Скола был на ретроспективе своих фильмов в США и не смог приехать, потому что только что скончался Джек Леммон, сыгравший свою последнюю роль в фильме итальянского режиссера.
Фестиваль должен открывать не только новые возможности кинематографа, но и новые имена. На XXIII Московском новых имен было больше, чем может позволить себе кинофестиваль, который не декларирует такой сверхзадачи – открывать новые имена.
Отчего же так смутно на душе, когда окидываешь взором фестивальное пространство? Потому что в большинстве показанных фильмов универсальный язык превратился в жаргон с убогим словарем, со стандартным набором аттракционов. Как «Мулен Руж» База Лурманна, гигантский капустник-попурри на темы Жоржа Мельеса и Жана Ренуара, кино- и музыкальных шлягеров всех времен и народов, нанизанный на шампур драматургии, изобретенной Томом Стоппардом для «Влюбленного Шекспира».
Создается впечатление, что эта продукция, рассчитанная на недорослей и рамоли, заказана и выполнена людьми, точно знающими, какое кино хочет видеть Зритель. Именно так, с большой буквы, как Человек в советской идеологии, чтобы не думать об обычном зрителе, который согласен смотреть ваши сны, вступать в диалог, сочувствовать горю и восхищаться красотой.
Когда несколько десятилетий назад стали пустеть кинотеатры, теснимое массовым удобством телевидения кино нашло себе убежище. Фестивали стали этим убежищем, территорией его лабораторных опытов, хранилищем традиций и сокровищ. Одно время казалось, что кино может переждать тут, как на вокзале, передел мира, все эти торопливые эшелоны соц-арта, постмодернизма и прочих порождений тоталитарного воспитания. И действительно, фестивали сохранили кинематографический генофонд. Но бармы ответственности за судьбу кинематографа оказались слишком тяжелы: фестивали уже не тянут на уготованную им и взятую ими на себя роль. Каннский дает «Золотую пальмовую ветвь» милому, человечному, но довольно беспомощному фильму Нанни Моретти “Комната сына”. Московский фестиваль отказался от своего девиза времен СССР – “За гуманизм киноискусства”, но так и не выработал с прошлого века какую-либо позицию, и теперь уже совсем непонятно, по какому признаку отбираются фильмы для этого фестиваля, входящего в редкую группу класса А.
Симпатичная Пета Уилсон из телесериала “Никита” больше соответствует статусу гостьи кинофестиваля, чем прошлогодний его почетный гость, усердный работник порнокино Тинто Брасс. Но тайное присутствие на этом фестивале французской кинозвезды Сандрин Боннэр, которую охрана не пускала на какое-то фестивальное мероприятие, но развязные телеведущие, чье амикошонство пришлось терпеть даже чудному, ребячливому и очень хорошо воспитанному Джеку Николсону, первому киноактеру, награжденному призом за покорение вершин актерского мастерства и верность принципам школы Станиславского (он называется «Верю. Константин Станиславский»), указывают на то, что вовсе не кино и не его звезды царят на Московском международном.
Однако самый безошибочный показатель уровня, до которого пал Московский фестиваль, – это, конечно, картины конкурсной программы. Большинство этих фильмов имеет общий, лишающий их кинематографической ценности недостаток. Они непрозрачны, сквозь них не видно времени. Это особенно заметно там, где формально присутствует современность. Даже Сандрин Боннэр, обычно с легкостью привносящая в фильм отблески времени и качества всегда конкретного мира своих героинь, не спасает положения в фильме Филиппа Лиоре “Мадемуазель”. И без того банальная история адюльтера, чувственного затмения, остается наглухо замкнутой от мира, в котором происходит эта история.
Настоящими оазисами искусства стали на фестивале лишенные этой глухоты и непрозрачности фильмы. Как первый полнометражный фильм норвежца Пела Якмана “Детектор”. Несколько простых историй о любви, где драматическое изящно переплетается с прозаическим, где и то и другое исполнено неожиданного юмора и нежности, так что и не замечаешь переходов, дают картину или иллюзию того, чем является страна Амундсена в сегодняшнем мире. Два приятеля, психоаналитик Даниэл и радиоведущий Ронни (из его клиентов), увлекаются поисками металла в земле. И находят многое другое, что истлевает, как грубый металл, или никогда не ржавеет, как серебряное сердечко с женским именем Янне на нем. Их тайны человечны и трогательны, даже обязательная “озабоченность” здесь забавна и потому неагрессивна, жестокость на удивление небезжалостна. Как говорит пациент Даниэла, психопат и садист, к помощи которого прибегает зверски избитый доктор, чтобы вызволить из неволи свою возлюбленную, в ответ на просьбу быть помягче с его обидчиком: “В мягкости – наша сила”. Пел Якман был в числе 24 участников Молодежного форума претендентов на 10000 метров пленки «Кодак» за лучший дебют. Награду, однако, получил младший Бодров за фильм «Сестры».
Красота иранских фильмов, открытая Каннским фестивалем продолжала радовать глаз и в Москве. Не только в целой программе “Семейный бизнес: семья Махмальбаф”, но и в конкурсном фильме “Под кожей города” режиссера Ракшан Бани Этемад. Она поднялась на сцену получать специальный приз жюри, «Золотого святого Георгия», в длинном и широком платье цвета подсохшей вишни, в платке, почти закрывающем ее лицо, и тихим ясным голосом поблагодарила за награду, а потом сказала, что теперь должна уйти, потому что уже не может сдерживать своих чувств. И я вспомнила “Персидские ковры” Мехсена Махмальбафа, где женщины, молодые и старые, говорят, как поэты, а когда молчат, вплетают в ковер свои чувства и мысли, свое представление о прекрасном и вечном. Не потому ли так много женских имен в «новой персидской волне», что внешняя несвобода сочетается в этой культуре с древним способом самовыражения и художественной реализации. Да и сам процесс ковроткачества имеет сходство с работой над фильмом.
Главного «Золотого святого Георгия» получила картина Генри Бина «Фанатик» (США). Герой фильма, фанатичный богоборец-иудей, приходит к нацистам, чтобы в их рядах бороться с иудаизмом. С этой целью он возвращается к своей религии, став своего рода двойным агентом. Но когда дело доходит до теракта, он в последний момент сообщает собравшимся в синагоге о бомбе, а сам остается, чтобы погибнуть. И оказывается в аду «дурной бесконечности», где нет ответа, а есть только вопрос, повторяющийся на всех витках ведущей вверх спирали. Свою первую картину режиссер снял, чтобы разобраться в проблемах иудаизма и антисемитизма в США.
Этот феномен лишает оснований все объяснения по поводу отсутствия на фестивале российских фильмов. Нельзя же всерьез принимать за таковой немецкий фильм Сергея Бодрова “Ouicie. Давай сделаем это по-быстрому” – многократно использованную в художественной самодеятельности постсоветского кинематографа историю про то, как на своей вилле в Малибу ждет киллера русский преступник-миллионер. Владимир Машков, однако, получил приз за лучшую мужскую роль.
О том, почему трудно сейчас снимать кино в России, нужен специальный разговор. Но на этом фестивале российского фильма не было не потому, что их нет совсем, а потому, что кто-то взял на себя труд встать между фильмом и зрителем, выбрать за зрителя. Кино – не спорт, и включать в программы фестиваля российские картины нужно не только победы ради. Помимо открытий нового или чужого, кино существует в немалой степени и для того, чтобы зритель не выпал из своего времени, из своего пространства. Киноискусство – это нормальный процесс функционирования национального сознания, и зритель имеет право знать, в какой точке этого процесса он находится. Для чего российский фильм, пусть и без особого шума разворачивающий зрителя к иным горизонтам, определяющий новые тенденции в кино, мог бы очень даже пригодиться.
Впрочем, на этом фестивале беда не в российских фильмах. Как ответили в группе молодежи, выходящей из зала, на вопрос, почему они не досмотрели картину до конца: “Да ну их, они все какие-то озабоченные!..” А ведь именно на них рассчитывают те, кто говорит, что серьезное кино никому не нужно. Это ошибочные расчеты. Юность предполагает любопытство, но это любопытство не может быть узким. Юный зритель менее опытен, чем зрелый, но и он ищет в кино разнообразие, хочет видеть мир во всей его глубине, а не только пятна на поверхности. И если Московский фестиваль перестанет насыщать своего зрителя, это, конечно, повлияет на вкусы, но не отменит потребности в “идеальном способе общения”, как назвал кино оператор Георгий Рерберг. Зрители найдут другой фестиваль, который не угождать им станет или навязывать вкусы, а честно накормит их хлебом искусства, собранным на ниве современного кинематографа.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"