ПОДОРОЖНАЯ ГРАМОТА

Тысячелетняя мольба о жизни

Короткое путешествие в страну,
где историю рассказывает сама земля

“Стена плача” как стояла в Иерусалиме, так и стоит. Полуразрушенная, сложенная из камней – шершавых или чуть сглаженных временем. Ветрами, дождями, зноем. Сколько веков прошло, как она горела и погибала вместе со Вторым храмом, простоявшим несколько сот лет. И Первый, и Второй сияли, словно солнце – столько белого камня пошло на их стены, золота и серебра на украшение. Теперь храма нет, но у Стены все равно люди. Подходят близко (мужчины и женщины стоят отдельно), касаются лицами или ладонями, что-то шепчут. Разговаривают как с живой и надеются как на живую. А в щелочки между камнями старательно прячут туго свернутые записочки. Можно не читать (нельзя читать), но все равно знаешь, что в них. Мольба о жизни. И тысячу лет назад, и тысячу лет спустя все та же мольба. Дойдет ли она до неба? Дойдет ли до нас?
Должна дойти – сегодня особенно. Слово “война” то и дело носится в Израиле в воздухе, говорится во всеуслышание, и не Бог в том виной, а люди. Их слепота, упрямство, их вековое нежелание обрести мужество и сказать себе тоже во всеуслышание правду. В войне нет победителей – есть мертвые дети, пылающий огонь, стон, разрывающий сердце. Есть исступление битвы, о которой, когда кости воюющих истлеют, будут говорить как о подвиге. Но когда на горе Масад в городе-крепости иудеи убивали жен, детей, себя, чтобы не достаться врагу, о героизме и грядущих веках не думали. Думали о хлебе, воде – они все убывали и убывали. И о римлянах, которые, уничтожая все на пути, достигнут вершины и закрепят победу над Иудеей.
Будут опьянены ею и не будут знать, что пройдет время, и победители окажутся побежденными, и огонь будет гулять по их городам.
Сейчас на Масаде пусто – туристы не в счет. Солнце жжет невыносимо, но под ногами не пыль, а крошево из острых камешков. Неужели не пришло им время стать пылью, а заброшенному, без окон, крыши и дверей зданию – рухнуть? “Дворец Ирода”, – бесстрастно поясняет гид, не сообщая, о каком из царей исчезнувшей в веках династии идет речь. Да это и не важно. Важно другое: столетья проплывут из темноты, и ты вдруг окажешься одним из тех, кого эти столетья коснутся.
В Израиле нет ничего, что считается нужным посмотреть и что, если повезет, на самом деле посмотреть надо. Для собственной радости и полноты бытия. Нет церкви Сан- Пьетро ин Винколи, в одном из темноватых приделов которой, словно таясь от любопытствующих глаз, высится микеланджеловский “Моисей”. Вправду высится, не сразу осознаешь, что он сидит, но высота не подавляет. Положив руку на скрижали, он думает о чем-то своем, и нарушить его глубокое молчание восторженным перешептыванием духу не хватает. Он такой, каким он был, в этом нет сомнения, и он живой. Говорят, что устрашающую эту реальность почувствовал сам мастер, когда окончил работу.
В синагогах нет изображения святых – бог Ягве невидим, но какая мать, очутившись перед Пьетой в римском соборе, не узнает себя в скорбной Марии, а в мертвом юноше, безвольно раскинувшемся на ее коленях, своего ребенка? Не испытает возможного горя и потери?
В церкви, если нет службы, тихо, не принято громко говорить и топать. В музеях тоже тихо, но порой тишина обманчива, и надо заставить себя в нее поверить. Заставить, потому что, когда входишь в берлинский музей и видишь фриз, опоясывающий огромный алтарь, его не только видишь, но слышишь шум битвы, ржание коней, крики и стоны умирающих. Они так реальны, так явственны, что первое желание – уйти, убежать, и надо пересилить себя, чтобы смотреть (часами смотреть, раньше не уйдешь) на пергамский алтарь. Фриз сохранился не весь и чудом (столетия прошли, когда он впервые открылся жителям греческого города), но сохранившегося достаточно, чтобы воображение восстановило кровавый пир, кровавую свадьбу, на которой хозяева и гости не пощадили друг друга.
“Битва лапифов с кентаврами” – так значится в истории искусства это великое творение.
В Израиле нет Лувра с Никой Самофракийской, нет, как в Испании, Веласкеса и Гойи с его “Домом глухого” – на одной из стен Сатурн, пожирающий своих детей (время, пожирающее своих детей, сказал про эту работу Георгий Свиридов). Нет и египетских барельефов, увезенных в Англию с берегов Нила. Если доведется посмотреть, ручаюсь за оптический обман: плоские фигуры будут казаться объемными, а лица, повернутые в профиль, будут смотреть на вас обеими глазами.
Всего этого и еще многого, чем наполнило мир искусство, не только радуя, но и поддерживая нас в тяготах жизни, в Израиле нет, но почему далекая эта страна привлекает к себе многих и желание побывать в Иудее не слабеет?
Для людей верующих вопрос звучит едва ли не кощунственно. В Иудее родился Христос, в Иудее он проповедовал, обрел учеников, был предан, принял мученическую смерть на кресте и воскрес, дав миру новую религию. Разве этого недостаточно, чтобы стремиться в Вифлеем, Назарет, а в Иерусалиме пройти по скорбному пути, который приведет к Голгофе и казни?
Достаточно, более чем достаточно, но если то, что для одних непреложно, нерушимо, для тебя в ряду преданий – что тогда? Что есть в Израиле останавливающее атеистическую реплику в разговоре и заставляющее умолчать о том, что свидетельствует в твою пользу?
Земля.
Та самая, из острых камешков на Масаде, из моря, которое из живого, переливающегося, готового окатить тебя тысячью брызг, стало Мертвым (трудно вообразить что-либо более противоестественное природе), из реки Иордан: вода ее кажется зеленой, такую густую тень бросают на нее ветви деревьев, растущих по берегам; из текучего Генисаретского озера и из пустыни Негеф, где безмолвно и одиноко, где жаркое марево заволакивает небо и отшельникам не только могут, но должны являться видения и слышаться голоса.
Земля и легенды земли, переходящие из века в век и обретающие реальность, принадлежащую истории и религии. Становящуюся общей. Искусство эту общность закрепляет. Сикстинская мадонна и стихи Пастернака соседствуют и не противоречат “Мастеру и Маргарите” Булгакова, воинствующему Христу Пьера Паоло Пазолини.
С пренебрежением судили богатые иудеи о нищих пророках, предсказывавших явление Мессии. Но те нищие и те “мессии” пропали в безвестности, и лишь один остался. Был ли он сыном Божиим или сыном плотника из Назарета, простым человеком, призывающим к справедливости и заплатившим за это жизнью – Бог ведает. Но люди сохранили память о нем и его заветах.
Не рискую даже предположить, как прозвучит и как отзовется, скорее всего никак, но, может быть, именно эта память сдерживает человечество от саморазрушения?
Когда б не страх того, что после смерти...

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"