Ситцевый рай

И все же главное в Иванове – не здания в конструктивистском стиле, не перипетии строительства Народного дома и не совместная советско-французская дивизия, а ситцевое производство и все, что с этим связано. Поскольку если бы не мастерские, а затем и фабрики текстильного характера, не было бы и города такого, а стояло бы вместо него на речке Уводи одно из многочисленных, ничем особенным не выделяющихся русских сел.

Начало истории

Впервые Иваново упоминается в шестнадцатом веке. Это тогда еще, естественно, не город, а село, можно сказать, сельцо. Однако в том сельце уже в то время ткали ткани из льна.
Впрочем, ничего в этом нет выдающегося. Подобным промыслом довольно часто занимались в русских селах.
Первая настоящая мануфактура здесь возникла в 1742 году. Основателем ее был предприимчивый крестьянин по фамилии Бугримов. Затем на его путь стали Грачев, Гарелин и другие впоследствии разбогатевшие и ставшие весьма известными промышленники.
А тогда все они были просто крепостными графа Петра Шереметева, владевшего селом. Как известно, эта графская династия была одной из наиболее передовых в России. Отец Петра, Борис Петрович, был, к примеру, первым в нашей стране рыцарем Мальтийского ордена госпитальеров. Сын же его, Николай Петрович, вошел в историю тем, что женился на собственной крепостной актрисе Прасковье Ковалевой-Жемчуговой и впоследствии построил в честь нее в Москве Странноприимный дом (в наши дни – Институт скорой помощи имени Склифосовского).
Биография же Петра Шереметева была менее броская. Зато именно он в середине восемнадцатого века был владельцем безызвестного тогда Иванова и, будучи все же прогрессивных шереметевских кровей, охотно разрешал обычным крепостным организовывать здесь собственное производство.
Это, кстати сказать, приносило ему выгоду материальную – “налоги”, собираемые с крепостных предпринимателей, были гораздо больше, чем доход от их работы, например на барском огороде.
А тем временем мануфактуры множились и развивались. Постепенно у села Иванова возникла слава “Ситцевого царства”, или “Русского Манчестера”, в котором также был в ходу текстильный промысел.
Правда, Иваново было, пожалуй, все-таки приятнее для жизни. О Манчестере английском Фридрих Энгельс с возмущением писал: “Здесь улицы… узкие и кривые, дома грязные, старые и ветхие, а постройки в переулках совсем отвратительны. Если пойти от старой церкви вдоль улицы Лонг-Миллгейт, то справа сейчас же начинается ряд старомодных домов, в котором не сохранилось ни одного не покривившегося фасада… Даже магазинам и трактирам на главной улице никто не пытается придать сколько-нибудь опрятный вид. Но это все еще ничто по сравнению с переулками и дворами, которые расположены во втором ряду и куда можно попасть только через узкие крытые проходы, в которых даже два человека не могут разминуться”.
Село Иваново, хотя и изобиловало всевозможными фабричными постройками со свойственными им дымящимися трубами и закопченными фасадами, все-таки оставалось достаточно просторным и вполне озелененным русским сельским поселением.
После отмены крепостного права рост мануфактур, естественно, еще усилился. Спустя десятилетие селу Иванову и прилегающему к нему Вознесенскому посаду был присвоен статус города (хотя и не имеющего своего уезда, а относящегося к уезду Шуйскому). А в начале двадцатого века численность нового города – Иваново-Вознесенска – достигла 150 тысяч человек. По тем временам очень даже немало.

“Восточный огурец”

Иваново-Вознесенск был городом международного значения. Сырье, к примеру, закупали в Средней Азии, в Египте и в Соединенных Штатах. Рынок сбыта также не был ограничен нашим государством. Немалая доля ивановских ситцев продавалась в восточные страны. Для этого даже был разработан особый рисунок – так называемый “турецкий” или же “восточный огурец”. Правда, тот самый “огурец” весьма охотно покупали и в России.
Вообще разнообразие рисунков было потрясающим. Названия же им давали прямо на мануфактурах, и они, эти названия, были довольно умилительны. Например, “серпик”, “дунька”, “пчелка” или же “глазок”, “коса”, “листочек”. Те же, кто не придавал значения рекламе, старались выбрать имена поярче: “Глория”, к примеру, или “Мальта” (вероятно, в память о пристрастиях старшего Шереметева).
А на границе девятнадцатого и двадцатого столетий выбор рисунка был вообще поставлен на научную основу. К примеру, на одной из фабрик исполнял должность торгового приказчика некто Николай Францевич Яшке. Он постоянно отслеживал все изменения в моде и с регулярностью снабжал свое начальство сведениями: “темные тона начинают прискучивать”, “рисунок горохом не следует работать ни в коем сорте”, “наш шевиот пойдет своей дорогой, поэтому обязательно мы должны вводить в него свои сорта – более яркие и темные, которые можно будет продавать дороже”.
Следил тот Яшке и за отношениями с покупателями – в первую очередь оптовиками и посредниками. И здесь он был более чем строг со своим собственным начальством: “У Щукина говорят, что отделку на бумазее полосатой обязательно нужно сделать мягче, тогда каждая полоса будет больше отливать, прошу приказать сейчас же сделать”. А иногда случались и такие замечания: “С.И.Щукин весьма недоволен выпуском рисунков на нашем кретон-креме и розе. Если они вышли неудачно, то их ни в коем случае высылать не следовало бы, этим роняется достоинство фирмы”.
Руководство же мануфактуры к требованиям Николая Францевича относилось с пониманием – конъюнктуру рынка этот строгий немец чувствовал прекрасно.
К началу двадцатого века стали научными и технологии. Ушли те времена, когда для получения особо качественных результатов краски готовили на хлебном уксусе, ткани вываривали в мыле с отрубями, после чего клали их на снежный наст или на травку и поливали из леечки водой. Ивановские фабрики были вполне цивилизованными, производительными и конкурентоспособными.

“Мефодка-сиротка”

Естественно, что бывшие крестьяне, выбившиеся в предприниматели, притом в предприниматели преуспевающие, жизнь вели, что называется, на широкую ногу. “Московский телеграф” писал об этом в 1827 году: “Побывайте на пирах жителей Иванова… Огромная зала, украшенная мебелью красного дерева, обитая штофною материей и раззолоченная в новейшем вкусе, наполняется жителями села Иванова обоего пола. Везде видите люстры, лампы, богатейшие ковры, горки, уставленные серебряной посудой, драпировку штофную с золотыми кистями и бахромою, богатые зеркала; везде лак, серебро и бронза, и все в удивительной чистоте. Не только полы, окна и двери, но и лестницы в некоторых домах покрыты лаком; все это бывает освещено; множество прекрасных молодых женщин, одетых в бархатные и шелковые платья, сшитые по последнему вкусу теми же мадамами с Кузнецкого моста, которые шьют и на лучших московских щеголих… В Иванове на угощение ничего не жалеют… Официанты разносят блюда, а хозяева за каждым блюдом подчивают разными винами гостей своих, подавая им сами. Не считая этого подчивания, пьют за здоровье каждого сидящего за столом и всегда одним шампанским”.
Естественно, что среди ивановских промышленников, тяготеющих к довольству, роскоши и сибаритству, находились, мягко говоря, оригиналы. Одним из них был Мефодий Гарелин, прозванный горожанами “Мефодкой-сироткой”.
Вроде бы он получил эту странную кличку после своего не менее странного выступления на заседании городской Думы. На том заседании высшие городские чины стали просить Мефодия Никоновича, одного из наиболее богатых жителей Иваново-Вознесенска, пожертвовать некоторую сумму на социальные нужды. Гарелин долго и неубедительно отнекивался, после чего вдруг снял сюртук, швырнул себе под ноги и заплакал:
– Грабьте, грабьте сироту!
Но, по другим рассказам, он ссылался на свое сиротство даже в разговорах с собственными подчиненными рабочими. Якобы, когда сотрудники гарелинской мануфактуры неожиданно встречали его в коридоре управления и, жалуясь на всяческие бытовые обстоятельства, упрашивали о прибавке жалованья, Мефодий Никонович прибегал к проверенному трюку. Он срывал с плеч свой сюртучок или пальтишко, швырял его обескураженному работяге и опять-таки кричал:
– На, грабь! Грабь сироту!
И пользуясь смятением просителя, быстро скрывался.
Старого, изношенного сюртука было действительно не жалко, новую же одежду господин Гарелин носил крайне редко. Он вообще был скуповат – ходил в обносках, стол его был беден, а карета – старая и полуразвалившаяся.
Как-то раз, когда Мефодий возвращался с фабрики домой, он обратил внимание на странную монашку. Она непрерывно крестилась и притом приговаривала:
– Дай тебе Бог доброго здоровья! Родителям твоим царство небесное.
– Кого это ты поминаешь, монашка? – спросил удивленный “сиротка”.
– Да добрую барыню вот из этого дома, – сказала она и указала на собственный дом Мефодия. – Пять рублей мне подала, царство небесное ее родителям.
И показала Гарелину дорогой свой трофей.
Тот в ужасе выхватил из рук монашки ассигнацию, сунул ей двугривенный и убежал с криками:
– Ой, как много! Не за что! Не за что!
Монашка, разумеется, решив, что перед ней простой грабитель, стала звать полицию. Но дворник разъяснил ей, кто был этот странный человек, и незадачливая попрошайка поплелась домой, коря себя за собственное хвастовство.
Естественно, гарелинской супруге в этот день досталось от хозяина.
Известен случай, как Гарелин нанимал себе нового дворника. Он устроил ему небольшой экзамен-провокацию, описанную современником Гарелина Иваном Волковым: “Между хозяином и работником происходит разговор:
– У меня, брат, хорошо, вольготно служить. Утром чай…
– Это уж как полагается… – почтительно басит мужик.
– К чаю краюшка белого хлеба… Ешь, пей вволю…
– Знамо дело, рабочему человеку надо сначала подзакусить...
– После чаю, немножко погодя, обед… Хороший обед, жирный… Ешь вволю, не торопясь…
– Это уж как полагается… Знамо дело, надо пообедать…
– После обеда можешь отдохнуть…
– Знамо дело, надо отдохнуть…
– Отдохнувши, садись за вечерний чай, пей вволю, не стесняйся… – продолжает соблазнять Гарелин простоватого мужика.
– Знамо дело, как полагается… – вторит мужик, зачарованный хозяйскими речами.
– После вечернего чаю полагается ужин… Хороший ужин, сытный…
– Знамо дело, надо поужинать… – бубнит распустивший уши мужик.
– После ужина сейчас же ложись спать… – продолжает соблазнять простеца хитрый Мефодушка.
– Знамо дело, рабочему человеку надо и отдохнуть… – поет уже совсем разлакомившийся на такое вольготное житье работник.
– Ах ты сукин сын! Когда же ты работать-то будешь?.. – вдруг гаркает на мужика “cирота”.
Впрочем, возможно, Волков был немножечко предвзят. Забавно, например, сравнить характеристики, данные другому предпринимателю Иваново-Воскресенска – Константину Ивановичу Маракушеву. Одну из них дал московский купец Варенцов, а Волков – другую.
Варенцов: “Маракушев был высокого роста, полный, с круглым лицом, бороду брил, а имел усы; глаза у него были большие голубые, и мне казалось, что в них сквозило какое-то недоверие к Николаю Павловичу (другому московскому купцу), с боязнью, чтобы он его не “объехал на кривой”; держал себя сначала с некоторым апломбом, выцеживая слова с предварительным обдумыванием и, когда говорил, откидывал свою голову назад”.
Волков: “Фабрикант К.И.Маракушев только что окончил утомительный обход своей громадной фабрики. Еле втиснув свое огромное, жирное тело в массивное кресло, Маракушев сидит, тяжело отдуваясь, в кабинете при фабричной конторе. Фабрикант Маракушев по обыкновению вернулся с обхода фабрики сильно не в духе: на фабрике он заметил много всяких “непорядков”: в одном месте рабочие не совсем усердно относились к работе, в другом месте явно небрежничали старшие, проявляя недостаточно строгое наблюдение за младшими. Наконец, он видел примеры небрежного отношения и тех и других к хозяйскому добру: на фабричном дворе он нашел старый железный ржавый обруч, который, кажись, третий день валяется “без призора”.
Сейчас фабрикант Маракушев сидит у себя в кабинете и “пушит” за этот злосчастный обруч дворового приказчика… Могучие раскаты хозяйского голоса долетают через растворенную дверь в фабричную контору, заставляя сидящих за конторками людей еще ниже гнуть спины и еще быстрее скрипеть перьями”.
Впрочем, Маракушев был и впрямь весьма высокомерен со своими подчиненными. В частности, когда его доверенный влюбился в маракушевскую дочь и захотел на ней жениться, Константин Иванович просто прогнал его со службы. “Полез не в свои сани, многого захотел,” – объяснял свое решение предприниматель.
Дочка Маракушева так и осталась одинокой. А после революции судьба с ней поступила еще более жестоко. Для того чтобы установить, где именно хранятся маракушевские ценности, один из чекистов разыграл свою влюбленность в девушку. Операция закончилась успешно, и ее руководитель был представлен к ордену Красного Знамени. О чувствах комсомолки Маракушевой (вступившей в “ленинский союз” только лишь из симпатий к кавалеру) никто и не подумал.

Чай с черным хлебом

Жизнь рабочих на ивановских мануфактурах еще в середине девятнадцатого века была довольно безмятежной и веселой. Праздников и выходных было немало, и рабочие охотно ездили на пикники на берег речки Талки, устраивали посиделки вечером, иной раз посещали кабаки.
Однако же уже к концу столетия условия не то чтобы ухудшились, но стали весьма заметно различаться. Зарплата чернорабочего была 7–8 рублей в месяц, а рабочего квалифицированного – приблизительно в два раза больше. При этом была развита система штрафов. В частности, “за нарушение тишины и благочиния, за несоблюдение чистоты и опрятности” могли оштрафовать на рубль, а “за неисправную работу, порчу материалов, машин и других орудий производства” штраф составлял до трех рублей. При этом некоторые предприниматели вводили и свои, весьма оригинальные законы. Например, в “Особых правилах” фабрик Грязнова было сказано: “Рабочие и мастеровые обоего пола и всякого возраста должны ходить по воскресным и праздничным дням в церковь. Виновные в неисполнении сего подвергаются денежному взысканию”.
Что ж, атеисты могли выбирать себе другое место – это правило от соискателей никто скрывать не собирался.
Жизнь рабочих чаще всего проходила без излишеств. Это признавали и сами предприниматели. Один из них, Яков Гарелин (родственник “сиротки”), записал в своем труде “Город Иваново-Вознесенск или бывшее село Иваново и Вознесенский посад”: “Мясо является на столе рабочего только по большим праздникам, в будни и небольшие праздники он ест что Бог послал: пустые щи, кашу, горох, редьку и т. п. незатейливые блюда простонародной кухни”.
Некоторые рабочие питались на так называемых фабричных кухнях. Например, “Северный край”, газета далеко не революционная, описывала эти общепитовские заведения: “Кухня помещается в мизерном, тесном и грязном здании. Когда я входил в кухню, то меня прежде всего поразил запах: смесь кухонного, донельзя удушливого и прокислого воздуха с сильным, бьющим по носу воздухом”.
Ассортимент подобных заведений, разумеется, роскошеством не отличался: “В обед и ужин – щи из серой капусты с небольшой подправой из пшеничной муки, каша гречневая или пшенная с одной ложкой постного мяса; к чаю два раза в день черный хлеб”.
Условия жизни неквалифицированных рабочих были под стать их питанию. Газета “Старый Владимирец” сообщала об одном из фабричных районов Иванова: “На “Ямах” грязная, зачастую холодная, тесная избенка, где ютятся нередко от 10 до 25 человек обоего пола… санитарные и гигиенические условия прямо ужасны. Спят по всему полу, плечо в плечо… Для рабочего имеются только кабаки… да десятки пивных. Словом, целая паутина пьянства… Ни город, ни фабриканты ничего для здорового отдыха и удовольствия рабочих не сделали”.
Однако в этой отповеди фабрикантам есть одно слабое место. Действительно, в таких условиях в то время проживали самые низкооплачиваемые рабочие, к тому же регулярно пьянствующие и, видимо, систематически подверженные штрафам. Рабочие квалифицированные жили в достаточно удобных квартирах и домах, имели собственные огороды и скотину.
Люди целеустремленные, а в досуг предпочитающие кабакам театры могли сделать в Иванове вполне успешную карьеру.

Раздача бесплатной муки

В Иваново-Вознесенске, как и практически во всех крупных российских городах, была довольно ощутимо развита благотворительность. К примеру, упомянутый уже Яков Гарелин, будучи городским головой, добился сбора средств и соответственно реализации многих весьма полезных начинаний. В городе были открыты женская гимназия, реальное училище, больница на 50 коек. Появилось училище мастеровых и рабочих, где в течение пяти лет молодые ивановцы обучались русскому языку, арифметике, Закону Божьему, а также бухгалтерии, черчению, истории промышленности и торговли, “понятию о машинах” и прочим профессиональным дисциплинам.
На базе собственного книжного собрания Гарелин открыл в городе общедоступную библиотеку. Ходатайствовал Яков Петрович об открытии музея (правда, эти планы воплотились в жизнь лишь после смерти городского головы).
А еще ранее Яков Петрович открыл при своей фабрике больницу и училище и лично финансировал покупку всяческих приспособлений и лекарств, а также деятельность персонала.
В феврале же 1877 года в городе было создано Благотворительное общество. В соответствии с уставом новое общество должно было помогать бедным и больным, “и оказывать им такого рода пособия, которые приносили бы существенную пользу и не могли быть бы употребляемы во зло по легкомыслию или по предосудительным наклонностям”.
В первую очередь конечно же заботились о пропитании больных, детей и немощных. Открывались специальные столовые, в которых давался бесплатный обед, состоящий “из ковша щей – мясных, рыбных или постных, каши гречневой, пшенной, иногда гороха и 1 фунта черного хлеба. По предписанию врача для больных или детей обед заменялся белым хлебом или молоком в цену обеда”.
Кроме того, ежемесячно раздавали ржаную муку тем ивановцам, “которые по дальности расстояния или по старости и слабости не могли ходить в столовую за ежедневным обедом”.
Естественно, особое внимание здесь уделялось детям, тому, чтобы, как было сказано в одном из годовых отчетов общества, “сохранить более или менее здоровыми и трудоспособными будущих граждан и, беря на себя часть заботы о детях, тем самым облегчить наиболее нуждающиеся семьи и самим им дать возможность честным путем искать себе пропитание”.
Для этого устраивались ясли и приюты (в том числе и с профессиональным обучением). Для девочек же это обучение состояло в том, чтоб научиться “стряпать, подавать на стол, стирать, гладить, шить на машинке”.
Естественно, не забывали и о стариках – для них существовала богадельня.
“Неустанно заботясь о бедных, а в особенности о детях этой бедноты, будущих гражданах нашего города, они… сами жертвуют личным своим собственным трудом, отдавая дорогое время, необходимое и для своего дела” – так писал “Ивановский листок” об активистах общества, среди которых были представители ивановской интеллигенции, так называемые отцы города, а также предприниматели и члены их семейств.
И вправду деятельность членов общества была довольно кропотливой. Об этом говорят не столько перечисленные здесь глобальные свершения, сколько такие “мелочи”, как сбор и выделение денег “на похороны”, “на лекарства”, “на лечение глаз”, “на поправку дома”, “на приданое бедной невесте” и даже “на проезд восьми бедных татар до Чистополя”.

Новейшая история

В 1918 году Совет народных комиссаров объявил всю ткацкую промышленность города Иваново-Вознесенска государственной собственностью. Не стало более ни ненавистных угнетателей-эксплуататоров, ни жалких угнетенных. Наступил новый этап в жизни города.
Уровень жизни стремительно падал. Хлеб отпускался по нормам, притом весьма скудным. Октябрь 1917 года – 200 граммов в день. Февраль 1918 года – 150 граммов. Осень того же года – уже 100.
Улицы и площади засеивались, превращались в огороды. Запасы тканей обменивали на плохенькую муку. Из грунтовой воды пытались извлечь соль. Это отчасти удавалось.
Начались эпидемии – сыпной тиф, оспа, испанка. На бывшей фабрике Гарелиных произошли рабочие волнения. Выяснилось, что при угнетателях и кровопийцах жилось лучше, чем при новой власти.
“Худые крыши, корпуса, залитые дождевой водой, развалившиеся сараи. Рабочих не было. Только был механик и ткацкий мастер” – так “Рабочий край” описывал одну из некогда преуспевающих фабрик Иваново-Вознесенска.
Финансисты вычислили стоимость, как бы сейчас сказали, потребительской корзины, точнее, пищевую ее часть. Интересна здесь не столько стоимость товаров, сколько представление о том, что именно нужно ивановцу употребить за месяц. А это 2 фунта ландрина (1 фунт приблизительно равен 400 граммам), четверть фунта чаю, 3 фунта соли, 7 фунтов круп, 20 фунтов капусты, 30 фунтов черного хлеба, полфунта сушеных грибов, одна восьмая фунта перцу, четверть фунта горчицы, столько же уксусной эссенции, одна шестнадцатая фунта лаврового листа, полфунта зелени сушеной, 3 фунта луку, 22 фунта картофеля, 2 фунта масла коровьего, столько же постного, 15 фунтов мяса, 24 яйца и 24 стакана молока.
Конечно, стоимость подобной “потребительской корзины” превышала средний месячный доход.
Усугублялась ситуация большим количеством налогов. Здесь был налог с недвижимости, со скота, квартирный сбор, сбор с заведений трактирного промысла, сбор с лиц, нанимающих домашнюю прислугу, сбор с теплиц питомников, особый сбор “с имуществ, получающих выгоду от советских мероприятий” и далее – с разносного и разводного торга, с извозного промысла, с реклам и объявлений, с лошадей и экипажей, с перевозного промысла, сбор “за остановку на улице и площадях возов с привозными для продажи сельхоз. продуктами и другими товарами, а также с пригоняемого на городской рынок крупного и мелкого скота и лошадей”, сбор за “санитарный осмотр производимого мяса”, за “занятие тротуара при построении новых и перестроении существующих зданий”, за “рассмотрение планов и разрешений на перестройку и капитальный ремонт и исправление существующих зданий”, за производство осмотров возводимых построек и капитальных перестроек, сбор с аукционных продаж, производимых при участии советских аукционеров, за употребление общественных мер и весов на торговых местах, с собак, с публичных зрелищ и увеселений, с велосипедистов, яхт и моторных лодок, а также с самодвижущихся экипажей.
Словом, жизнь становилась все хуже и хуже. И потребовались годы и десятилетия, чтобы наладить развалившуюся текстильную промышленность, понастроить домов для рабочих, привести в относительное соответствие зарплаты и цены. Но это уже не история Иванова, а история всего нашего государства.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"