Принц удачи

О поэте удивления и любви

Когда читаешь Жана Кокто, поражает удивительная свежесть, отсутствие напряжения. Здесь господствует французский стиль отношения к миру, когда трагедия становится песенкой, а долгая драма выглядит безвкусно. Как-то он жаловался в интервью: «Стоит мне купить где-нибудь галстук, как на другой день распродадут все такие галстуки, сославшись на мое имя. Стоит мне похвалить какие-нибудь чулки, как мое имя появляется на рекламе. Стоит мне засучить рукава во время работы, как множество молодых людей сделают то же самое. Я бегу, я постоянно бегу от самого себя». Действительно, страшная история. Нынче, чтоб оказаться в подобной роли, писатели, политики и журналисты платят большие деньги, и специальные конторы по общественным связям работают над имиджем, стилем и раскруткой своих клиентов. Как бы Кокто хохотал, как бы он радовался! – поделом им, скучным и однообразным данникам единожды выбранной роли, пресного и повторяющегося сюжета. Жили бы интереснее и яснее, никакой нужды в том не было бы.
За несколько месяцев до смерти Жан Кокто написал себе «Эпитафию»:

Прохожий, я по жизни сей
Шел от опасности к опасности,
И путь мой стал всего ясней,
Когда совсем не стало ясности
(пер. Вл.Васильева).

Вспомним, что европейская культура почти начиналась с «Еxegi monumentum». «Я памятник себе воздвиг нерукотворный» – это уже первые шаги русской словесности. Человеку казалось достойным быть самому себе обелиском, грандиозной фигурой из мрамора или из бронзы, возвышающейся в назидание потомкам. Даже прекрасный Пушкин не удержался от этого искушения. А вот французы (вернее, лучшая часть их) быстро выяснили, что не такая уж большая честь собирать экскурсии равнодушных чужестранцев и быть лучшим городским отхожим местом для воробьев, голубей и воронов. Они рассмеялись и пошли по пути снятия пафоса монументальных поз, отрицали саму возможность подвести основательную мораль к быстрой и изменчивой жизни; не оспаривая серьезности задач, навсегда отмели серьезность и окончательность возможных решений:

Преврати мой бред в то самое Древо,
Под которым Змей любезничал с Евой
(пер. П.Антокольского).
Кажется, этого достаточно.

В ХХ веке было очень модно говорить об упадке. И только распрощавшись с этим столетием, мы видим, сколь много оно дало фигур, по масштабам сравнимых с гениями и героями Возрождения, а порой и превосходящих их – от русского философа и монаха Алексея Лосева до британского мага и поэта Алистера Кроули. Жан Кокто из их числа.

Когда 4 апреля 1908 года восемнадцатилетний тщедушный паренек с изысканными манерами на сцене парижского театра «Фемина» прочитал с феноменальным успехом свои стихи, даже когда он получил титул «легкомысленного принца» и заметил, что вся его жизнь уйдет на то, чтобы «заставить забыть этот дебют», – ни хваливший его Андрэ Жид, ни покровительствовавший ему Лоран Тайяд не могли предположить, что этот мальчишка скоро будет объявлен единственным наследником Оскара Уайльда, станет властителем дум и тел, оставит свой след не только в литературе, но и в музыке, и в изобразительном искусстве, и в театре, и в кино. Впрочем, Кокто всегда везло.

Знаменитый мастер биографий Андре Моруа как-то заметил, что Кокто выпала опасная удача – счастливое и обеспеченное детство. Поэт вырос в богатой семье, среди людей, увлеченных искусством. Его отец, музыкант-любитель, играл с Сарасате и приятельствовал с Россини, его матушка, известная красавица, была без ума от театра, ни дня не проводила без премьеры. В чем-то воздух детства Кокто напоминал атмосферу романов Пруста – тот же высший свет, те же изысканные манеры, те же долгие беседы о прекрасном и трудноуловимом. Но в отличие от своего современника и ровесника Жан не страдал многочисленными хворями и не чурался новых впечатлений. Напротив, он хотел заниматься всем тем, что интересно, надеялся внедриться в самую гущу жизни.
Желание писать пробудилось в нем очень рано. «Поэзия – врожденное бедствие», – скажет он, когда возмужает. «И вечное отрочество», – добавит он еще через несколько лет, когда первые печали и разочарования наложат легкие тени на его нежную и блистательную судьбу.

В 1912 году Кокто познакомился со знаменитым русским балетным антрепренером Дягилевым. «Удиви меня», – сказал Дягилев. И Кокто удивлял, удивлял всех окружающих долгие годы, не позволял им скучать, равнодушно листать тексты, с глупым видом глядеть на сцену. В его истории сплошной балаган, но ни единого банального поворота. Если с самого первого акта настойчивый режиссер повесил на сцене ружье, то надо во что бы то ни стало помешать ему выстрелить – вот его девиз.

Чудовищную проверку поколению Жана Кокто устроила Первая мировая война. Не зря говорят, что она разорвала время, покончив со старой Европой. Впрочем, наш поэт был готов к любому перевороту. Его поведение во время войны – своего рода фундаментальная метафора жизни. Еще одна, в ряду тысяч прочих.
От военной службы Кокто освободили по состоянию здоровья. Он отправился на фронт добровольцем – санитаром полевого госпиталя. Воевал вместе с морскими пехотинцами. Был отважен. Представили к награде. Однако, когда поэта решились наградить крестом «За боевые заслуги», выяснилось, что он не один раз нарушал дисциплину, занимаясь любовью в самых непредусмотренных местах и с самыми неподходящими людьми. Решили арестовать и судить. Жандармы уже стояли на пороге. От расправы его спас начальник штаба, а само разбирательство спасло его от смерти: весь полк морской пехоты, при котором находился Жан Кокто, был уничтожен немцами.
Впрочем, времени, проведенного на фронте, Кокто хватило, дабы придумать замечательный роман «Самозванец Тома», который понравился всему свету – и испанскому художнику Пабло Пикассо, и американскому бродяге Генри Миллеру, и советскому наркому Анатолию Луначарскому.

Кокто вернулся с фронтов в Париж, чтобы вновь удивлять публику. Первым делом он устроил грандиозный скандал. Труппа Дягилева поставила балет на либретто Жана. Музыку написал Эрик Сати, декорации сделал Пикассо. Теперь уже трудно понять, что так возмутило народ – балаганный парад перед ярмарочным театром, на глазах публики, которой невдомек, что настоящий спектакль – внутри. Все это сбивало с толку. А потребитель любит ясность. В общем, не присутствуй на спектакле герой Гийом Аполлинер в военной форме, Кокто с Сати пришлось бы худо. Их бы просто побили. Впрочем, авторов это не расстраивало. В своем знаменитом эссе на театральную тему «Петух и арлекин» (1918) Кокто написал: «Художник должен жить, пока жив, а слава пусть будет посмертной».

Однако слава оказалась прижизненной. Почти все опыты Кокто, которые открывались широкой публике и в 20-е, и в 50-е годы, имели успех. Но поэт не обольщался. «Любое значительное творение непонятно, – говорил он. – Я пишу, ни на кого не рассчитывая. Едва ли пятьдесят человек могут понять мои книги, но теперь, когда они разошлись тиражом в сотни тысяч экземпляров, их поймут человек пять, не больше. Я горько расплачиваюсь за то, что подмешиваю к чернилам свою кровь».

Человек, достаточно обеспеченный, чтобы иметь дом, множество домов, он прожил почти всю жизнь странником – в гостиницах, у друзей. И только к старости стал любить свою квартиру, устойчивый быт. Во время Второй мировой войны жил в Париже. Писал, ставил пьесы. После войны тоже жил в Париже. Снимал кино, писал. «Если я пишу, я пишу, если рисую, то рисую, если работаю для экрана, покидаю театр; если обращаюсь к театру, оставляю кино, и скрипка Энгра всегда казалась мне лучшей из скрипок». Это и было его главным путешествием – от материала к материалу, от сюжета к сюжету, во имя единственной и неповторимой темы, которая зовется жизнью на фоне смерти. Он не считал себя прозаиком, драматургом или режиссером. Он мыслил себя только поэтом – поэтом романа, поэтом театра, поэтом кино.

Жан Кокто был из тех, кто никогда не делает лишних различий. Его любовь перерастала в дружбу, а дружба в любовь. Он часто говорил, что пишет только для своих друзей. Для Пикассо, например. Или для Жана Маре.
С ныне знаменитым актером Жаном Маре Кокто познакомился в 1937-м. Он вывел его в люди, устроил лучшие роли, восславил в стихах. Они долго жили вместе. Сам Маре рассказывал: «Моя комната была смежной с его. Нас разделяла дверь. Множество ночей под нее проскальзывали стихи. Утром я обнаруживал один или несколько маленьких листков, часто цветных, по-разному сложенных. Иногда в форме звезды. День, начинавшийся чтением этих маленьких лепестков, сулил мне счастье и удачу».
После смерти Кокто великий романтический актер, герой «Вечного возвращения», «Красавицы и чудовища» и «Орфея» издал эти стихи. И изумленные современники увидели перед собой один из самых изысканных шедевров поэзии на французском языке (перевод, увы, во многом проигрывает):

Пишу стихи, пока он спит, любовник мой,
Спит золото волос и пола знак златой.
Но скоро этот знак, завороженный снами,
Поднимется как ствол, как мраморное пламя,
Колонной золотой он встанет, чуть круглясь, –
Здесь мрамора с огнем так ощутима связь
                (пер. Ю.Покровской).

Французские поэты всегда умели писать о любви, не разделяя ханжески низкое и высокое, «чудное мгновение» со «скверными ногами» своей пассии, но преображая энергию желания в созидательную энергию торжествующей жизни.

В жизни Кокто было еще множество сюжетов – любовная связь с поэтом и прозаиком Реймоном Редиге (1903–1923), написавшим два гениальных романа в пятнадцать и восемнадцать лет («Бал у графа Оржельского» и «Бес в крови»), а в двадцать лет сгоревшим от тифа; роман с Французской академией с 1955 года – к «бессмертным» его сосватал Андре Моруа, и вопреки всем скандалам и разновкусию не нашлось ни единого персонажа, осмелившегося проголосовать «против»; и китайские фонарики опиума – трубку с зельем ему подарили после смерти Редиге, и он до конца так и не захотел справиться с этим увлечением; и прекрасная пьеса «Человеческий голос»: женщина говорит, говорит, говорит в трубку, и перед нами один из самых цепких, насыщенных и драматичных образов любви. Но все-таки самые главные его темы – дружба и смерть. Кокто удивительно сказал о дружбе под прицелом смерти:

Мои друзья, мои светила,
куда вас смерть определила?
Глаза смежу, и тут же вижу
его – в Анжу, ее – в Париже,
и только я отстал от стаи,
в больнице время коротая.
Как бы на шумном карнавале
мы все друг друга растеряли,
и больше я не жду вестей,
все смолкло, и пуста постель.
Где вы – Мадлен, Мари и Анна,
дружок Раймон и оба Жана?
Лишь забияка Даржело,
гроза забытого колледжа,
в руках комок сжимая снежный,
в палату входит тяжело
(пер. Г.Шмакова – Е.Остальской),

и еще лучше – о самой смерти:

По быстрине я свой направил плот
Вот на пикник семья плывет ликуя
Вот рыбаки плывут полны забот
Ни к тем ни к этим
не принадлежу я

Бескровное летит по быстрине
Став легким мое тело
Молодая Смерть нынче
покровительствует мне
И кланяется мимо проплывая.

Андре Моруа вспоминал:

«Похороны Кокто в Мийи-ля-Форе были тоже своего рода шедевром – так провожают в последний путь лишь человека, который был очень любим. Октябрьское небо с редкими крохотными облачками поражало своей чистейшей голубизной, казалось весенним. Маленький городок купался в лучах щедрого солнца. Друзья окружили гроб, покрытый трехцветным шелком и великолепными цветами. Площадь перед мэрией напоминала своими белыми домами и вывесками лучшие полотна Утрилло... В этой смеси официальных и сельских красок было волшебное очарование, которое пленило бы волшебника Кокто... Потом кортеж пересек город и направился к часовне, расписанной Кокто; позади нее, на поляне среди скромных лекарственных растений, которые Жан использовал в орнаменте своей фрески, была вырыта могила... Нам было грустно, потому что мы потеряли его, и радостно, потому что мы дали ему все, что он мог пожелать. Мы оплакивали смерть, мы проводили бессмертного, увенчанного не жалкими лаврами официального признания, а тем истинным и прочным бессмертием, которое живет в сердцах и умах».

Кстати, потустороннюю жизнь Кокто в своих прозаических и драматических текстах представлял всегда очень забавно. Ангел смерти является под эскортом мотоциклистов, вместо чертей в аду и ангелов в раю работают прилизанные бюрократы в галстуках и одинаковых костюмах, а по радио ежедневно транслируются зашифрованные новости лучших миров.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"