Поворот к реализму

Еще раз о том, что бывает с первого взгляда

Непостижимо огромно бывает воздействие печатного слова. Особенно в юности. Особенно в нашей доверчивой стране.
Фразу, о которой пойдет речь, я прочитал много лет назад, в школьные еще годы, и до сих пор числю ее почему-то за Достоевским, хотя никогда потом у него не встречал. Вот она: “Только дурак не судит по внешности”. 

Вполне возможно, что фраза эта принадлежит вовсе не Достоевскому и уж во всяком случае дело не в его авторитете. В юности за каким угодно интеллектуалом можно было пойти, лишь бы вопреки общепринятому мнению. Так по крайней мере было во времена моей юности, когда государство не без успеха пыталось запрячь в свою упряжку ум, честь и совесть каждого своего гражданина.
Тут еще дело в демонстрационной природе того возраста, когда мы круглосуточно не сходим с подмостков. Как это так – “по одежке встречают, по уму провожают”? А зачем же тогда мама старательно перешивает для меня куртки старшего брата и я свои непослушные волосы старательно мучаю бриолином? Нет, все это имеет отношение именно что к чему-то главному во мне. Вернее, во мне все главное, потому что все – мое, и мой внешний вид, голос, жест и есть Я в самом при этом неоспоримом своем проявлении.
И ни одна девочка не согласится с песней, что вот, мол, “не родись красивой, а родись счастливой”. Каждая хочет быть красивой и знает: это и есть самый короткий путь к счастью. А дурнушки пусть читают на школьных вечерах Заболоцкого про то, что такое красота: “Сосуд она, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде”. Скучно и нужно только для тех, кому не повезло.
Фраза Достоевского (или не Достоевского) очень в то время пришлась кстати. Вот, например, в книге или в кино сразу видно, когда появляется предатель или бандит. Руки потеют у него, улыбка фальшивая, наигранный смех, а взгляд при этом отводит в сторону – обдумывает, как бы лучше обмануть. Остальные герои просто очень наивные, не сразу замечают. Но мы-то видим это сразу.
Да и в жизни тот, кто нам неприятен, имеет, как правило, отталкивающие манеры, внешность и даже фамилию. Тут мы все сатирики в эстетике ХVIII примерно века, каждому пороку подбираем свой прыщик на лице, “стереоскопичности” в нашем восприятии не больше, чем в пьесах Фонвизина.
Но все мы еще при этом и идеалисты, ибо свято убеждены в собственной нравственной непорочности. Искренне верим в то, что говорим, и думаем, что думаем то, что думаем в данную минуту, а хотим того, чего хотят все хорошие люди на земле. Тут и соображать ничего не надо – достаточно посмотреть в глаза, которые ведь никогда не лгут (эта поговорка годилась). Боже, с какой наивностью и бесстрашием можно было тогда предложить посмотреть в глаза и как хороша была жизнь в лучезарно-одномерном мире!
Были и тогда, конечно, всякого рода комплексы, отчаяние, внезапно накрывшая ум мизантропия и ощущение собственного изгойства, даже муки совести... Но все они были так очевидны, скоротечны и так нуждались в зрителе и слушателе, что их невозможно было долго таить в себе, а значит, ты снова оказывался даже в дурном честен, искренен и, в сущности, очень даже неплох.
Потом, конечно, жизнь усложнилась, да и сам успел натворить бед. Узнать позорное несоответствие прекраснодушного замысла, истинных намерений и реальных сил. Узнать силу обманного женского взгляда и вопросительно приоткрытых губ. Познакомиться с подлостью, дышащей здоровьем и благодушием. Увидеть смеющееся лицо, в котором проступает гримаса плача. Да мало ли!
Весь этот процесс молодого еще взросления сопровождало, конечно, чтение нашей великой литературы, начатое в школе. Она учила сложной диалектике соотношения внешнего и внутреннего. Но, в сущности, тоже приучала к строгой обязательности такого соотношения. Это называлось “художественная деталь”.
Ноздрев, например, при первой же встрече стал говорить Чичикову ты – от него ничего хорошего ждать не приходилось, потому что прохвост; Рудин уже в начале романа заговорил таким тонким, высоким голосом, что каждому понимающему становилось ясно: для своих революционных устремлений он слабоват, ну а о “голой Элен” в театре что и говорить.
Потом то ли наступила некая пресыщенность реалистической литературой, то ли просто стала доступна литература иная. Стали увлекаться потоком сознания, абсурдом, сюрреализмом, орнаментализмом, мифологемностью, философской притчей. Проблема соотношения внешнего и внутреннего представлялась теперь старомодной, тривиальной и даже нелепой, как противопоставление формы и содержания, например.
К тому же чем больше воплощений приобретала наша жизнь, тем более несовершенной представлялась всякая очередная реализация. Центр переживаний перемещался в некие элегические образы, в сферу внутреннего, экзистенциально бесконечного, но в силу разных причин не выявленного содержания. До соотношения ли тут внешнего и внутреннего, смешная забота, не молодые ведь люди.
Но поворот к реализму, видимо, неизбежен, и не только в литературном, но и в жизненном плане. Вновь хочется не то что простых ответов, но какой-то внутренней устойчивости и ясности. Душа натешилась, даже надеждой ее уже нет смысла обольщать. Нужен только трезвый свет и покой знания. И снова думаешь: а ведь и действительно – от летних барханчиков вокруг зрачка до похоронной походки стареющего юноши – каждый виден. Каждый вроде ошелушенной семечки на ладони под взглядом полуденного солнца – не обмануть, не скрыться. И – только дурак не судит по внешности.
Теперь даже приятно думать, что это Достоевский.

Николай КРЫЩУК

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"