1000 вопросов о мировой литературе

Как самому читать книги. Руководство для «чайников»

Страх “нажать не ту кнопку”

Вдруг стало заметно, что из речи ушло слово «миллениум». Как будто после новогодних праздников все на самом деле шагнули в новую реальность так дружно, что о ней забыли. По крайней мере ощущение, что модные темы, которые казались знаками XXI века, остались в прошлом столетии, повторяется все чаще… Одна из таких тем – конец книжной цивилизации, замена письма визуальным образом, отмирание самих навыков чтения. Эту проблему точнее и ближе видят даже не культурологи и социологи, а школьные учителя, первыми сталкивающиеся по роду деятельности с умным, практичным, информированным, но преимущественно не читающим юным поколением, старшие представители которого учатся на младших курсах вузов, а младшие – в младших классах.
...Я долго не могла понять, что меня раздражает в справедливом возмущении коллег, в этих дружных возгласах: «Дети не читают! Дети не любят книгу!» Может быть, это еще из детства идущая неприязнь к лозунгу «Любите книгу – источник знаний!» Так любить книгу не хотелось. И потом – какую книгу?! Но дело даже не в этом. Мне кажется, что, бесконечно обвиняя компьютер и телевизор в грехах перед культурой, мы упускаем поразительный шанс, предоставленный сегодняшней ситуацией. У этой ситуации действительно есть своя внутренняя драма – инерция культурной традиции перестала спасать. Отказываются работать и старые методы, призванные «прививать любовь к чтению», как это называлось на школьном языке. Именно поэтому с некоторых пор в жалобах на нелюбовь юношества к чтению мне чудится жалоба на эти самые методы, а не на саму проблему.
А тем временем наши отношения с бытовой средой действительно изменились в сторону двадцать первого века, новой реальности. Изменились окружающие нас вещи. Отношения с ними перестали быть простыми. Когда в доме появляется компьютер или «навороченный» телевизор, не получается так сразу запустить желанную программу или предаться блаженно-идиотическому переключению каналов. Нет, вот она, вещь, стоит на отведенном ей месте так, как будто всегда тут была, мигает огоньками индикаторов, попискивает в ответ на всякую мелкую неосторожность, и пройдет не один час, а может быть, и день, прежде чем удастся избавиться от страха что-нибудь нечаянно в ней сломать, нажать не ту кнопку... Приходится бросаться за помощью к инструкции, к современному катехизису вроде «1000 вопросов о Вашем компьютере», обзванивать друзей, вызывать специалиста… Ничего нет естественнее всех этих хлопот.
Но почему-то мало кому приходит в голову, что художественный текст в его единстве материи и духа, видимого и незримого, – такая же «умная вещь», тот же телевизор или компьютер, микроволновка, наконец. Сравнение, конечно же, кощунственное, но разве меньшее кощунство то, что, открывая книгу, мы не испытываем страха «нажать не на ту кнопку»?! Наоборот, нас ведь воспитывали так, что, казалось, стоит прочесть только первую страницу, и перед тобой сразу откроются сказочные горизонты… А если не открываются?! Среди людей, обладающих вроде бы волей к чтению и даже отмеченных любовью к художественной словесности, наибольший процент составляют так называемые поклонники классики, которые не читают современные тексты якобы из-за «чудовищно низкого уровня»: вот, мол, купил новую книжку Н., перелистал и отложил, чушь какая-то… Не помню владельца телевизора, который выбросил бы свой телевизор из-за того, что «умная вещь» требует настройки. Принято говорить о том, что эта литература нескольких последних десятилетий изначально рассчитана на образованного, подготовленного читателя. На самом деле литературные эксперименты ушедшего столетия просто напоминали о том, что всякое художественное произведение – чрезвычайно сложный организм (или механизм – кому как удобнее), и даже если нам кажется, что мы все понимаем, то это понимание – мнимое. За утрату страха перед этой сложностью (из лучших, конечно же, побуждений – из жажды моментальной всеобщей образованности и всеобщей любви к искусству) мы сейчас и расплачиваемся кризисом большинства жанров, кризисом литературы и ее общественной роли…
Как следствие – превращение чтения художественной словесности из обязательного атрибута образованности в некое изысканное хобби наподобие разведения экзотических рыбок или коллекционирования старинных фонарей… В этом принято видеть катастрофу. Или по крайней мере явное унижение. На самом деле это – способ спасения читателя. Человек, имеющий хобби, – это просвещенный дилетант особого рода. Его просвещенность равна уровню профессионала или стремится к нему. И даже тогда, когда дилетантство останавливается на уровне среднего владения домашним компьютером, оно все равно вызывает уважение, потому что приобретено по внутренней потребности, а не по необходимости. Воспитание просвещенного дилетанта начинается с приватного интереса, так же как всякое увлечение. Учебник здесь уступает место самоучителю и справочнику. Поскольку учебники пишутся для людей, объединенных в группу, а справочники и самоучители – для одиноких вопрошателей, которые надеются на помощь в конкретной ситуации. Так что если рядом с изданиями вроде «Windows» для «чайников» или «Электроника в быту» появляется книга с названием «Как читать современную литературу. Введение», это не свидетельство пошлости и упадка. Это нормально.

Без последней страницы

Небольшая книжка, которая действительно так называется, выдержала в Германии уже два издания. Ее автор – профессиональный литературовед, профессор Лейденского университета Хорст Штайнметц. Это не учебник и даже не совсем самоучитель, а скорее инструкция, построенная по модному гипертекстуальному принципу – алгоритм чтения читатель задает себе сам в зависимости от своих потребностей и количества свободного времени: он может читать все подряд или сразу перейти от первой главы к четвертой, если ему не терпится заставить работать, «подключить», оживить такую «умную вещь», как, например, рассказ Кафки или роман «Улисс». Логика та же, что и в случае с новым телевизором или компьютером, – первым примитивным операциям можно научиться, не зная устройства и не будучи знакомым даже с основами программирования. А дальнейшее зависит все от того же приватного интереса. Самое главное, объясняет автор, – нормальность и плодотворность ситуации незнания и непонимания. Ситуация мнимого понимания гораздо хуже, когда читатель открывает книгу, читает «Мой дядя самых честных правил…» или «Все смешалось в доме Облонских…» и думает, что все поймет, потому что уже начал понимать. И тома комментариев, сотни и тысячи диссертаций о «Евгении Онегине» и «Анне Карениной», все эти миллионы страниц – такому читателю не указ. «В наше время, – пишет Хорст Штайнметц, – можно положительно чувствовать искусство, которое не понимаешь до конца. Английский писатель Брэндан Биэн сказал как-то о себе и о Беккете: «Я не знаю, о чем речь в его пьесах, но я знаю, что они несут мне удовольствие. Я не знаю, что означает купание в море, но я наслаждаюсь им. Я наслаждаюсь им, когда вода обнимает меня». Философ Маркузе утверждает, что современная поэзия не нуждается в понимании для того, чтобы любить ее. А знаменитый переводчик «Бесплодной земли» Т.С.Элиота настаивал, что перевел поэму, так и не разгадав ее смысла».
Отличие автора этой книги от комментатора в том, что он рассказывает не о том, что должно понимать в ситуации непонимания, а о том, как в этой ситуации себя вести и почему вообще она сложилась. Прежде всего, советует профессор Штайнметц, столкнувшись с абсолютно непонятным текстом, нужно избавиться от страха перед ним и задать себе вопрос: что мы делаем, когда читаем? Оказывается, делаем нечто, прямо противоположное законам здравого смысла или законам абстрактно-логического мышления, – движемся не от частного к общему, а, наоборот, оттолкнувшись от общего, как от берега, ныряем в океан мелочей, подробностей, частностей. То есть если идти от знаменитой фразы Борхеса о том, что «мыслить – значит забывать о подробностях», то, читая художественный текст, мы не мыслим. Потому что именно подробности и только подробности для нас важны.

«Читать – значит конкретизировать», – предлагает свою версию ответа Хорст Штайнметц. Странность самого процесса чтения состоит в том, что мы обречены бесконечно цепляться за мелочи, и чем талантливее писатель, чем сложнее художественная форма, тем дольше затягивается во времени этот процесс. Отличие хорошей литературы от плохой состоит в том, что именно хорошую книгу невозможно дочитать до конца. В том смысле, что начало и конец даже в отношении традиционных линейных сюжетов в самом чтении – вещи относительные. Можно закрыть последнюю страницу и вдруг по наитию вернуться к середине, вспомнив ускользнувшую деталь, которая теперь замерцала совсем иным светом. Вот почему настоящий художественный текст принципиально невозможно пересказать, тем более кратко (привет, привет всем авторам «мировой» и «отечественной» «литератур в кратком изложении»!). Речь не о том, что пересказ «обедняет, опошляет, искажает». Просто это изначально безнадежное дело. Можно «адекватно» и даже с учетом различных версий пересказать все мифы о Троянской войне, но пересказать «Илиаду» и «Одиссею» уже невозможно. Даже если не пересказывать, а читать наизусть, потому что произносимый и слышимый текст не предполагает бесчисленных скачков вперед и возвращений назад в погоне за еще неучтенными подробностями, которые выглядывают из-за угла, дразнятся, манят… Погружаясь в чтение, человек заболевает конкретизацией. Он начинает искать и достраивать подробности в своем воображении даже тогда, когда писатель намеренно не дает ему такой возможности. «Даже если некий рассказ начинается, предположим, так: «Каждое утро лесник уходил в лес», – помимо нашей воли этот лес начнет обрастать листьями или хвоей», – пишет Хорст Штайнметц. Поэтому бессмысленно искать единственно верное «правильное прочтение», из-за мысли о котором обычно и возникает страх перед непонятным. Возможно, оно существовало какой-то миг, блеснув светом божественного совершенства перед автором той книги, иначе бы он просто не написал ее. Но не более того. Все остальные прочтения, в том числе и авторские комментарии, если таковые имеются, проходят по разряду «одно из бесконечно возможных». (Что обещает долгую жизнь профессии филолога, невзирая на откровенный и нелепый архаизм самого занятия.)

Бертран Рассел и леди

Книга Штайнметца, конечно же, прежде всего очень хорошая литературоведческая книжка, написанная без какого бы то ни было намека на снобистское пренебрежение читателем-«чайником». Может быть, это идет от доступного только наиболее профессиональным филологам знания, что в конечном счете рядом с настоящей литературой все читатели – «чайники» лишь в большей или меньшей степени, и в этом все они равны.
По поводу этой книги, как неожиданная «рифма», вспомнилась коротенькая статья Эйхенбаума, датируемая еще 1918 годом, – «Речь о критике». Вспомнилась вот почему: «Искусство – «бесконечный лабиринт сцеплений». Критик должен говорить читателю, что «понять» художественное произведение нельзя. Он должен доказывать читателю, что не понимает, что удивлен и запутан, – тогда мы поймем, что он говорит правду, и прислушаемся… Господа критики и историки литературы! Давайте признаемся просто и искренно, что не понимаем литературы, так же как физик и химик ничего не понимает в природе, хотя прекрасно знает ее «законы»…Мы должны улавливать в искусстве то, что делает его лабиринтом, чтобы не думали уважаемые читатели, что оно похоже на коридор, приспособленный для гуляния в антрактах».
Что заставило филологов ХХ столетия независимо друг от друга обрушиться на понимание как таковое?
Возможно, дело не только в литературе и книгах или даже вообще не в них. Художественный текст существует в культуре как модель мира, как «глобус Вселенной», какие любили делать в старину. Поэтому вольно или невольно на отношения с читаемой книгой переносятся отношения с миром, в котором мы живем и о котором по этому поводу обязаны что-то думать.
Еще одна «рифма». Одновременно с книгой Штайнметца на моем столе поселилась книга знаменитого американского физика, рассказывающая о пространственно-временных парадоксах. Ее открывает предисловие другого знаменитого американского физика, которое начинается так: «Мы живем, почти ничего не понимая в устройстве мира». А сам автор начинает с анекдота: однажды Бертран Рассел выступал с лекцией по астрономии и рассказывал, как Земля обращается вокруг Солнца, а Солнце – вокруг центра Галактики и так далее. После лекции к знаменитому философу подошла старая леди и сказала: все это неправда, Земля плоская и стоит на спине черепахи, та, в свою очередь, на спине другой черепахи, и так до бесконечности. Нам это покажется смешным, продолжает автор книги, но почему сами-то мы думаем, что наши знания ближе к истине, чем модель, изложенная Расселом, или старушкины черепахи, или то, что, будучи уверенным в своей правоте, собираюсь излагать я?
Вот это, кажется, и есть повседневность «новой реальности» – наконец-то достигнутое мирное сосуществование с тайной. Не средневековая восторженная вера. Не жестокая война вплоть до полного уничтожения всяких тайн, которую вел девятнадцатый век. Просто определенная жизненная данность. Приходится жить в одном жилище рядом с вещами, в устройстве которых большинство из нас ничего не понимают. Изучать законы мира, целое которого необозримо и непостижимо. Читать книги, которые невозможно понять и дочитать до конца…

Ольга ЛЕБЕДУШКИНА