Гуманитарный, педагогический...

Новый институт? Нет!
Это новая образовательная идеология и новые учителя

Узнав, что в Москве затевают открытие Гуманитарного педагогического института, удивилась: судя по количеству выпускников педвузов, даже не заглянувших в школу, подобных учебных заведений и так уже слишком много. Зачем еще один? И почему “гуманитарный”? Заинтриговало и географическое положение. В центре Москвы, на Садовом кольце, красуется отреставрированный пока только снаружи старинный особняк с колоннами. Это одно из будущих зданий института. А сейчас он пока располагается в довольно потрепанном строении в глубине кривого переулка, заваленного строительным мусором. Что, на мой взгляд, уже ближе к тому неказистому образу пединститута, где училась сама.
Однако, войдя, сразу почувствовала отличие. Мы, будучи студентами, даже на небольшом факультете были массой, делившейся на группы, потоки, курсы. Сомневаюсь, что меня знал по имени хоть один преподаватель. А тут к ребятам обращаются по именам. Тебе улыбаются и готовы помочь. Чувствуется теплый, почти домашний, уклад, когда каждый человек не “один из”, а единственный, достойный внимания и уважения.
Атмосфера такая живет в мелочах: в коридорах – диванчики и пианино, далеко не новые, но без следов вандализма. Гостю предлагают чай, и не в безличной офисной кружке, а в фарфоровой чашке. С блюдцем. Отвечая по телефону, с вами прежде всего здороваются. Но самое главное – лица студентов. Думаю, они не будут чужеродными в том приветливом и уютном особняке с колоннами, о котором директор, Александр Геннадиевич КУТУЗОВ, в начале нашего разговора с гордостью сказал, что там танцевал на балу Лермонтов.
А потом показал старинную фотографию этого же дома с вывеской “Гимназия”.
– Зачем вам, автору популярных учебников, ученому, нужно было становиться директором педагогического колледжа, а потом преобразовывать его в Гуманитарный педагогический институт?
– Образование, как всякая нормальная система, должно иметь элементы стабильности. Начиная с идей и кончая положением учителя. Наше же образование в советский период постоянно донимали какими-то переменами: то раздельное обучение, то совместное, десять лет или одиннадцать, а теперь двенадцать. Но под какое содержание преобразовывалась форма?
Я много ездил по стране. Уровень профессионализма в последнее десятилетие стал катастрофически падать.
Сейчас существует огромное количество разных программ и учебников. И это прекрасно. Но задумался ли кто-нибудь, может ли учитель сознательно выбрать учебник и грамотно им пользоваться? Научили его этому в существующей системе подготовки и переподготовки? Нет, его готовят не к тому, что ему придется делать в школе. Чтобы решить проблемы образования, нужно начинать не с изменения сроков обучения, программ или введения единого экзамена, а с подготовки учителя.
– А чему вы учите своих студентов?
– Двум вещам. Первое: любить детей. И второе: знать глубинные основы своего предмета. Мы готовим не филологов, не преподавателей иностранного языка, а в первую очередь учителей. Ведь филолог-исследователь совсем не то же самое, что учитель. Вся система педагогических вузов – университетская: хороший уровень академизма при низком уровне владения профессиональными операциональными умениями. Методика всегда преподавалась как частный элемент дидактики, а она должна быть особым проявлением предмета, и настоящая методика заложена в самом предмете. Значит, учителю-филологу недостаточно прочитать необходимое количество книг и овладеть методами литературоведческого анализа, он должен уметь в самой ткани художественного произведения увидеть, как открыть его для учеников.
Сейчас большинство выпускников педагогических вузов умеют прекрасно анализировать произведение, но не могут донести его до ребенка. Мы поставили своей целью создать сильные методические кафедры. Наши выпускники должны понимать, что им нужно сделать каждое художественное произведение неотъемлемой частью жизни ребенка.
– Почему в названии вашего института появилось слово “гуманитарный”?
– Нам кажется, что гуманизация образования, о которой столько говорили, не нашла реального воплощения. А учитель, особенно гуманитарий, должен занимать особое место в школе, быть организатором особой гуманитарной среды, в которую входят и культ книги, и школьный театр.
– Взаимоотношения между ребенком и учителем… Обсуждаете ли вы эту проблему со своими студентами?
– Не только обсуждаем, но и стараемся создать особую среду в нашем институте. Для нас принципиально, что студенты – наши коллеги, по отношению к ним недопустимо давление или хамство. Мы надеемся, что, обучаясь в атмосфере уважения и сотрудничества, они захотят перенести этот дух и в школу.
Важно для нас и понимание того, что учитель не конструирует личность ребенка, а обогащает ее. Мы говорим об этом со студентами, но, в конце концов, любовь к ребенку и взаимоотношения с ним – вещь настолько тонкая и неуловимая, что научить этому нельзя: просто кому-то это дано, кому-то нет.
– Может быть, уже при приеме в институт возможно отбирать людей, которым показана педагогическая деятельность?
– При всем желании я не имею юридического права устроить творческий экзамен, а правила приема ориентированы на типовые положения. Хотя к тем ребятам, которые учатся у нас на подготовительном отделении, преподаватели, безусловно, присматриваются, и если нам кажется, что это явное “не то”, стараемся отсоветовать идти в педагогику.
– Считаете ли вы, что самообразование необходимо учителю для достижения профессионализма?
– Заканчивая наш институт, ребята понимают, что им дали хорошую инструментальную базу, но, начав работать в школе, они должны будут все время совершенствоваться. Потому что учитель, остановившийся в своем развитии, перестает быть учителем, становясь машиной для передачи знаний. Раньше, в условиях единой программы, это было не страшно. Сейчас это недопустимо для учителя, тем более что в нынешнем обществе не сформированы образовательные запросы, а сформировать их может только школа. Учитель может и должен помочь родителям и ребенку сориентироваться в образовательном пространстве.
Более того, я считаю, что только школа может сформировать общество, сохраняя традиции.
– В чем же, по-вашему, главная задача школы?
– Воспроизводство общества при сохранении базовых, основополагающих ценностей.
– Вы филолог по образованию. Влияет ли это на вашу руководящую деятельность?
– При внимательном прочтении романа Л.Н.Толстого “Война и мир” в нем открываются чрезвычайно интересные вещи. Например, Кутузов в военной кампании 1812 года действовал принципиально иначе, чем другие военачальники. Он не просто командовал, а осознал, что происходит с армией, дал возможность сформироваться и созреть народным ожиданиям, говоря современным языком, почувствовал назревшую тенденцию. И только после этого принял волевое решение и придал форму стихийно назревшему содержанию.
– А как вы со своим институтом соотноситесь с этим эпизодом романа?
– Мне кажется, что в каком-то смысле соотносимся: мы не ставили телегу впереди лошади и заговорили о реорганизации педколледжа в институт, когда и преподаватели, и студенты ощутили в себе потребность роста. Возникло действительно новое содержание, новая образовательная идеология, позволившая нам стать не просто еще одним педагогическим институтом. Мы способны предложить обществу новый вариант подготовки современного учителя, для которого многообразие учебников не станет неразрешимой проблемой.

А под конец разговора в ответ на мои дотошные расспросы о том, какими он хотел бы видеть своих выпускников, Александр Геннадиевич предложил, чтобы студенты написали сочинения-эссе об учителе. Во многих текстах – мечта недавних школьников об идеальном учителе, еще не замутненная собственными ошибками, неудачами и горькими разочарованиями нелегкой учительской работы.

Она войдет ярко, но без вызова, агрессии и надменности. Просто войдет, и такой силой, энергией будет звучать каждое ее движение.
Она посмотрит прямо и просто в глаза каждому. И покажется, что мы знаем ее очень давно. Она пришла как на праздник. И стало легко и ярко. Пришла учить и быть наученной. Верить и быть уверенной. Пришла жить нашей жизнью. Она сама прошла через все наши маленькие радости и несчастья, ей не чужды были наши достоинства и недостатки.
В ней есть качество, которое я знаю за собой: способность скрыть удивление и разочарование, каким бы сильным оно ни было. Ее не так просто застать врасплох: она не крикнет и не сорвется. Но скажет, что делать, как лучше поступить.
Однажды мальчишки признаются, что шкаф в кабинете математики безнадежно разрисован. Обычной душераздирающей сцены не последует. Она просто даст им тряпку, мыло и с виноватым видом, как будто она тоже выводила на фанере рогатых марсиан в тапочках, шепнет, чтобы быстро-быстро, пока математик не увидел, они сбегали отмыли. И они убегут...
Она объясняет урок, как будто просто напоминает нам то, что – она уверена – мы давно знаем, но подзабыли. Учеба с ней – игра. Предметы послушно подчиняются ее сильным рукам. У нее в классе – и видео, и компьютер, и стереосистема. А главное – много-много книг, и ни одной бесполезной.
И главное – нет у ее учеников этого ужасного чувства скованности, когда не повинуется язык, нет ощущения страха перед ошибкой. Непонятый урок, неверный ответ не станут маленькой катастрофой. После урока она подойдет сама и тихо спросит: “Тебе помочь?” – нет, не необходимость, а только предложение.
Она, как и мы, смеется и слушает музыку на перемене и волнуется за нас на уроке. Ей интересно все, что интересно нам, и она этого не скрывает. Порадуется нашим успехам и погрустит с нами, будет говорить о себе и спросит совета. Обязательно захочет узнать больше, чем каждый о себе скажет сам. Но не будет настаивать, а подождет, она умеет ждать.
Ее оценки никого не обидят, потому что в классе нет худших. Мы все – ее надежда, ее друзья, и она никому не позволит чувствовать себя обиженным или забытым. Когда она устает или грустит, а это бывает редко, то сидит за столом, и никто не шумит и не бегает на перемене.
Она будет нашей радостью, а мы захотим стать – ее. Она – наш любимый учитель.

Учителю важно уметь балансировать между поощрением и наказанием, пристрастностью и игнорированием. Объективным, как и беспристрастным, учитель быть не может, но стремиться к этому должен. И так во всем сплошные контрасты и противоречия. Значит, нужно сначала сложить собственную мозаику мыслей, чувств, рисунок своей личности. А затем через нее, как через призму, разглядеть учеников: новых, юных, хрупких, постоянно изменяющихся. И не навредить.

Наша система образования, эта старая, перегруженная разным хламом лодка, кое-как доплыла до нового века. И теперь всем стало ясно, что в таком состоянии, как сейчас, она существовать больше не может, не должна, нужно что-то менять. И начинать необходимо со школы.
Детям не нужны знания, по крайней мере сухие, теоретические, им нужны зрелища. Современный учитель – это немножко фокусник, немножко пророк, он не знает, как правильно, но знает, как можно. А выбор средств и вариантов он должен предоставить ученику. Он больше не информатор: в век компьютеров информация поступает к нам мгновенно, обрушивается на нас могучим потоком. Учитель – тот, кто научит использовать этот поток, вычленять нужное, обобщать полученные сведения. Он откроет ученику принципы построения, основу, но строить, создавать, творить должен уже сам ученик. Сегодняшний учитель не может себе позволить быть некомпетентным, непрофессиональным. Он должен быть мастером.