СЕКТЫ

Когда афганские талибы бомбят статуи Будды, я закрываю глаза и заставляю себя вспомнить, что религия – это все-таки не опиум для народа и не верный яд. Люди вольны выбирать. Между нетерпимостью и толерантностью, познанием и гордыней. Отними у человека свободу и волю – он теряет способность верить. Дай ему окончательную истину – он разменяет ее на мелкие монеты. Именно поэтому сегодня, как и всегда, нет ничего ясного. Католик смотрит косо на кришнаитов и мусульман. Мусульмане гонят прочь пророка под покрывалом, увлекшего под павлиньи перья сотни фанатичных орд, бредящих новым, преобразившимся Аллахом. Православные защищаются от песка и масла, навеянных ветрами с восточных базаров, окутывающих мир прохладной простыней иллюзорности, двойственности. «Сектантство» – старое новое слово в России. Я брожу по улицам и подбираю рекламные листовки: «Кришна», «Ошо», «Тантра». Я захожу в оккультную книжную лавочку и вижу, как мне подмигивает продавец, приглашая вечером в музей X, на собрание теософов. Я прихожу домой и листаю книгу Дворкина, или сумасшедшего Климова, или страшного Серафима Роуза. Все трое указывают на опасность. Опасность подделки, гибели, прелести, беса, ужаса, уныния. Я верю и не верю им: ведь в мире людей не было и нет прочности и уверенности. Здесь, на земле, кто-то лжет, кто-то алчет правду, а кто-то тянет одеяло на себя и объявляет, что правота на его стороне.
Здесь, в подреберье неба, смерть по-волчьи ходит близко от биения жизни и радости... Среди нас вздымаются ненависть и презрение. Среди нас же, разноязыких пасынков, живут вера и надежда. И когда всякий вопрошающий и стучащийся отправляется в путь, его судьба всегда разворачивается навстречу истине,даже если эта встреча не состоится...

Узкоколейная свобода

Тоталитарные секты как реакция на общество потребления

Современное потребительское общество работает со сбоями. Люди все чаще не соглашаются с распределением ролей путями самореализации, которые им предлагает супермаркет. Они ищут социализации, но какой-то иной, вне навязанного массовой культурой и глянцевыми журналами реестра. Но массовая культура – опасный оборотень. Она подчиняет своей стилистике почти все, даже оппозиционные ей модели жизни. Так возникает мода на духовность, а вместе с ней и разнообразные формы новых и старых религий, упакованные и продвинутые в соответствии с новейшими маркетинговыми технологиями. Реклама, антиреклама, спрос и предложение, рыночная конъюнктура – эти понятия давно уже стали тоталитарными, то есть проникают в области, где прежде само упоминание о них выглядело бы святотатством. Самое любопытное, что при этом идейные, экзистенциальные и общекультурные корни религиозного порыва никуда не исчезают, но они все время рискуют быть опошленными конкурентами. Мы настолько отравлены супермаркетом, что почти перестали верить в чистоту порыва. Нам все время хочется справиться о цене доставки товара...
Словосочетание «тоталитарные секты» в России впервые употребил в 1993 году профессор Александр Дворкин, сотрудник отдела образования и катехизации Московского патриархата. Выражение было подхвачено. Страна, только что пережившая кошмары тоталитаризма, до ужаса интересовалась всем тоталитарным. Дворкин стал штатным борцом с сектами, однако его неплохо аргументированные и богатые фактами книги слишком часто напоминают нечто до боли знакомое из других сфер общественного бытия: политический донос и кампанию черного пиара. С кем тот или иной философ-сектант спал, что пил, как часто ел, сколько денег имел на счету в банке – эти обстоятельства сильно портят впечатление от богословской полемики. Еще в тридцатых годах лекторы из числа «воинственных безбожников» поносили Церковь за то, что Александр Борджия был слишком разборчив в ядах, а при Петре попы разглашали тайну исповеди. Десятилетия атеизма никого ничему не научили...
В сущности же границы внедренного А.Дворкиным термина довольно расплывчаты. Тоталитарным – исходя из логики понятия – может считаться такое религиозное объединение, которое стремится к целостной регламентации жизни своих адептов. То есть посягает на их свободу и привычный уклад жизни. Но традиционные христианские, иудейские и мусульманские общины вполне тоталитарны тогда, когда они способны реально определять поведение людей. Пока молоды. Терпимость возрастает со старением.
Неужто кто-то возьмется упрекнуть в недостатке тотальности первых христиан в Риме? сторонников Кальвина в Женеве? мусульман в Иране в 70–80-е годы ХХ века? Увы, религия слишком связана с властью, а люди, стоящие у власти, редко способны уважать свободу другого. К тому же речь идет о претензиях на истину, а истина требует безусловного подчинения.
Естественная в современном мире потребность в одухотворении жизни извне, в обретении смысла, предложенного как товар, на постсоветском пространстве оказалась отягчена последствиями краха коммунизма. Из социального пространства, где любое дело решают деньги, многие люди стремились вернуться туда, где все решают идеи, преданность идеям. Секты давали иллюзию подобного возвращения. К тому же несвобода в подобного рода союзах единомышленников отличается от несвободы в рамках большого общества. Человек, вошедший в религиозное объединение, уже сделал свой выбор. Он сдал свои свободы, сдал добровольно во имя того, чтобы измениться. Он хочет бежать своего естественного состояния, поэтому когда его естество насилуют в рамках тех или иных аскетических или оргаистических экспериментов, он не полагает себя жертвой, напротив, он убежден, что близок к своей цели...
Об обстановке в тоталитарных сектах часто судят по писаниям ренегатов. История подсказывает нам, что это не самый надежный источник. К тому же сектантов упрекают, что вербуют они, дескать, своих адептов обманом. Но и эти претензии не совсем верны. Фирма не обманывает, фирма несколько преувеличивает достоинства своего товара.
Кстати, в традиционном обществе дело обстояло значительно хуже. Думается, альбигойцы простили бы крестоносцам немного лукавства взамен казней и костров. И иранские зороастрийцы не стали бы винить мусульман в небольшом подлоге. Однако джихад есть джихад, и ересь умирает только тогда, когда мертв еретик...
При всем при том секты достаточно опасны. Однако риск, с ними связанный, лежит несколько в иной плоскости, нежели упреки в покушении на свободу личности. Существует очень удачный термин – культурообразующая религия. Мы знаем индуистскую цивилизацию, исламскую, католическую, буддистскую. Мы живем в православном мире. И наша система ценностей, и наш взгляд на вещи, и сам наш язык очень сильно связаны с верой, сформировавшей социальную действительность. А какое мироздание способны выстроить муниты, последователи Рериха или Хаббарда? Об этом можно только гадать. Однако пример создателя Аум Сенрике Секо Асахара, развлекавшегося с зарином в токийском метро, и информация о каких-то таинственных американских фанатиках из «Ветви Давида», покончивших самоубийством в штате Техас, настораживают...
Рассказы СМИ о тоталитарных сектах порой напоминают очерки о новых видах вооружений – губительно, но страшно интересно, кровь стынет в жилах. Особенно выигрышно смотрятся описания черной мессы. Тайные общества, зловещие ритуалы и оккультные знания – одна из лучших тем для кинематографа.
В последнее десятилетие в России расплодилось великое множество сект. Большинство из них западного или восточного происхождения, но есть и местные, свои. Любопытные или примитивные, устроенные по образцу военизированных подразделений или напоминающие клубы по интересам – все они свидетельствуют не только о состоянии социума, но и о тех путях, которые выбирают наши соотечественники, доведенные до тошноты кажущейся бессмыслицей своего повседневного существования и простотой общеупотребительных рецептов.

Рыбаки заката и рассвета

Притча о вере

Жили-были два брата на берегу океана. По утрам, когда прилив отступал и не надо было беспокоиться за пасущихся на берегу коз, они горячо молились, каждый в своей комнате.
Окна комнаты младшего брата смотрели на восток, окна старшего – на запад.
Помолившись, они спешили к океану, прихватив с собой жареный козий сыр и теплое молоко, рыбачить. И вот однажды, когда они были далеко-далеко от суши, их лодку настиг шторм.
Волны, точно гигантские чудища, тянули свои клешни к жалкой щепке, тонны тяжелой воды обрушивались со всех сторон, так что казалось – океан затопил и небо, и весь мир.
Братья тщетно загребали воду веслами, старший – левым, младший – правым веслом, лодка вертелась на воде, точно в кипящем масле. И тогда старший брат вскричал: «Надежда оставляет меня, Господи! Всю жизнь я верно служил тебе! Как спастись нам в суровых тяжбах твоих! За что прогневал я тебя! Неужели я не выполнил свой долг перед тобой? Неужели ты решил покинуть меня в этот роковой день?» Но тут младший брат воскликнул ему в ответ: «Мой старший брат! Никогда не слышал, чтобы так молились богу, в которого верую я! Какому богу ты возносишь такие речи?» Но железные пощечины дождя заглушили его слова, и старший ничего ему не ответил. Тогда младший, бросив на растерзание океана сломанное весло, вознес руки к низкому небу: «Бог мой! Услышь мои жалкие молитвы. Презренен я и тщедушен пред твоей великою силой и могуществом. Виноват я пред тобой, что только на краю бездны узрел, что мой брат не возносил тебе утреннюю молитву! Прости моего брата! Прости нас, ибо мы молоды и глупы!»
Но тут гигантская волна перевернула лодку, и братья едва успели ухватиться за щепку.
Старший принялся сталкивать младшего: «Лучше ты погибни, еретик! Как ты смел в отцовском доме устраивать шабаш со своим божком! Видишь, как ты прогневал моего бога!» Младший брат разрыдался, так что соленые капли посыпались в бездну океана: «Ведь и меня отец учил молиться настоящему богу!» Но старший брат уже столкнул младшего в воду и не слышал его криков. И опомнился только тогда, когда рыжие, как заходящее солнце, волосы брата скрыли столпы воды. «О ужас! Что я наделал, Господи!» – вскричал старший брат, так что голос его разнес ветер по всему океану, который вмиг стих и застыл, точно каменный. Он бросился в мутно-зеленую воду и поплыл на самое дно океана. Шли дни, пролетали годы. Он облазил все кораллы, заглянул под все камни, спящие во тьме, помнил многих рыб в лицо, но брата так и не разыскал. Изредка он всплывал на поверхность, чтобы взглянуть на звезды и помолиться.
«Господи! Как я был глуп! Прости меня, твоего верного раба. Помоги мне разыскать моего брата, которого забрал этот его бог!» Но звезды молчали в ответ, распыляясь жемчужною россыпью по густой, точно козий сыр, воде.
Как-то утром, изнеможенный, он выплыл из океана на сушу и упал на прибрежный песок, распластав седые пряди волос, которые были когда-то желтыми, как восходящее солнце. «Господи! Я столько лет блуждал в твоем океане! Но остался таким же глупым и бессильным! Когда я был юн, я пас коз и рыбачил. Когда я возмужал, погубил своего брата. Теперь я стар и отправляюсь на твое небо в поисках юности и младшего брата». Тогда ветер подул с океана и высоко поднял человеческое тело над землей.
У самых горячих и самых красивых звезд младший брат дожидался старшего брата. Когда они увидели друг друга, обнялись и расплакались. Младший брат шепнул: «Я ждал тебя столько лет». Старший брат ответил: «Я искал тебя по всему океану».
И они тихо молились богу.
А далеко внизу волны раскачивали лодки рыбаков и корабли, груженные утварью, сладостями, хлебом и вином, на палубах грустили и веселились люди.