Лия Ахеджакова:
“Перехожу черту, за которой меня будет трудно обидеть”

Лия Ахеджакова была обречена на амплуа травести: она всегда была взрослым ребенком и остается им до сих пор. Она, захлебываясь, рассказывает о перипетиях своей непростой жизни и заливисто хохочет, вспоминая самые светлые и радостные ее эпизоды. Сочетание внешней хрупкости и мощного темперамента делает каждую ее роль на экране и сцене неповторимой. Это касается и ее последней работы – спектакля “Старосветская любовь”, поставленного Валерием Фокиным по “Старосветским помещикам”, где Ахеджакова с Богданом Ступкой составили блистательный дуэт. Начался наш разговор с ее воспоминаний о том, как выпускница ГИТИСа попала по распределению в свой первый театр – Московский ТЮЗ.

– Я думала, что буду играть юных прекрасных девочек, Джульетт. Там в то время ставили классику, и Шекспира в том числе. Но оказалось, что виды на меня были другие. Глядели на меня узкопрофессионально: травести – и баста!
– Стало быть, годы, проведенные в ТЮЗе, вы считаете потерянными?
– Нет, не все, конечно. Хотя у меня тогда не получалось “ни дня без строчки”.
– Придя в “Современник”, вы восемь лет ждали серьезной роли...
– ...Вообще – роли. А до этого перебивалась малым.
– Ваш отец в то время был главным режиссером театра в Майкопе. Вы могли спокойно уехать к нему под крылышко и стать примадонной. Что вас удерживало в Москве?
– Не стала бы я там примадонной. И нигде бы не стала. В Майкопском театре, как и везде в то время, были определенные параметры на героиню, характерную актрису, инженю и так далее. И мне досталась бы травести. Театр стал меняться гораздо позже, когда амплуа перестало быть основополагающим законом сцены.
Первая роль в “Современнике” оказалась тоже не совсем обычной. Это была старушка-пенсионерка тетя Соня в спектакле “Спешите делать добро” по пьесе Рощина.
– Вы считаете “Современник” своим театром?
– Это мой дом, где бывают взаимные обиды, ссоры. Где бывает и больно, и радостно.
– Вам всегда искренне интересно то, что вы играете в этом доме?
– В этом смысле я человек зловредный и часто, видать, обижаю главного режиссера. Дело в том, что во мне давно живет ощущение, что времени осталось мало. Иногда мне предлагается маленькая ролька, эпизодик или мой штамп – словом, много раз пройденное, повторенное, “кушанное-жеванное”, и я отказываюсь, хотя не имею на это права. Так получилось, что я играю только то, что мне нравится. Стыдно об этом говорить. Срам! Человек нашей профессии должен служить Театру, а не потакать своей карьере, своим творческим потребностям. Но времени действительно остается мало. Поэтому приходится категорически восставать против каких-то незначительных, мелких ролей. Я не имею в виду “Крутой маршрут”, где играю крошечную роль, она дорогого стоит.
– В начале разговора вы упомянули это проклятое амплуа. А вы для себя ставите какие-то границы?
– Внутри где-то сидит “мерзавец”, который зудит: это не твое, не надо, не берись! Но мне уже столько раз приходилось играть “вопреки”, что уже появился опыт: иногда “вопреки” дает свой огромный плюс. Поэтому я не отказываюсь, а иду даже на возможный провал. Вот и в “Старосветской любви” до сих пор не поняла, имею ли я право на Пульхерию Ивановну. Богдан Ступка, по-моему, просто родился Афанасием Ивановичем, а по поводу моей героини есть сомнения. Хотя люблю ее бесконечно. Это мечта моя! Но могу предположить, что критики скажут, дескать, взялась не за свое дело.
Каждый крупный режиссер, с которым мне приходится работать, пытается меня увести от того, что я уже сделала, и привести в ту сторону, где я еще не была. Они стараются убрать мои штампы, или, точнее, привычки, которые идут от природы. За это я им благодарна. И тут трудно разобрать, где штамп, а где природа. Эту кожу от себя уже не оторвешь.
– Кто-то написал: “Мера самоотдачи у Ахеджаковой чуть выше, чем того требует режиссерский расчет”. Как вы думаете, это не раздражает режиссеров?
– Да, это бывает. Все мои удачи случаются тогда, когда я бываю соавтором спектакля. Актер, наверное, должен целиком поддаваться режиссеру и выполнять его волю, быть краской в его палитре. Но у меня это не получается.
– Но ведь режиссеры – люди самолюбивые. Не каждый согласится делить авторство...
– Речь идет вовсе не о дележе, а о товариществе, о разумных компромиссах. Иногда у меня при полном доверии к режиссеру бывают конфликты. Даже с Эльдаром Александровичем Рязановым, с которым работаем много лет. Случалось, что он прислушивался ко мне и наоборот – я отказывалась от своей версии.
– Валерий Фокин – режиссер достаточно жесткий, с ним, думаю, спорить было трудно?
– Это было одной из проблем в нашей работе. Он был полновластным автором, хотя я видела, что отталкивался он от конкретных актеров. Не было такого, чтобы он придумал дома нечто и пытался бы надеть на нас ненужную нам одежду. Хотя мне казалось, что уже на первую репетицию он пришел с готовым спектаклем в голове. Я не была в полной мере готова к такой ситуации. И было трудно.
– А как работалось со Ступкой?
– Замечательно, просто замечательно. Он уникальный человек и партнер. Художественная Личность. Прекрасный Артист. Хотя при этом шалун и хулиган, которого было трудно призвать к порядку, приструнить, поставить в рамки. Творил он эмоционально, скорее от сердца, чем от ума. В работе над спектаклем он был похож на ребенка.
– А вы на кого похожи в работе?
– Я больше похожа на дебила из пятого класса, которого собираются оставить на второй год. Если есть возможность сымпровизировать, а режиссер этого не позволяет, я жестоко обижаюсь. Как обижаются дети в школе: его наказывают, ставят двойку, а “он учил”. (Смеется.)
– Через полтора часа начнутся “Виндзорские насмешницы” – один из лучших ваших спектаклей. В нем вы кроме всего прочего демонстрируете великолепную пластику. Вы занимаетесь этим специально?
– Ой, я про пластику ничего не знаю. Я такой неспортивный человек! А в этом спектакле есть какая-то загадка: прихожу в театр с хриплым голосом, а на сцене он становится певучим, до спектакля ноет радикулит, а на сцене эдак лихо и кокетливо скачу на мысочках. А уйду со сцены – опять “схватывает”. Что-то прелестное и бездонное заложено у Шекспира в этой пьесе.
– Еще до “Современника” вы дебютировали в кино...
– Да, дебют состоялся в фильме Миши Богина “Ищу человека”. После этого долгие годы не было ничего. Потом появился Рязанов, и тут началась совершенно другая жизнь. Ведь для того чтобы кинорежиссер проникся каким-то чувством к актеру, он должен его увидеть в определенном качестве. Это, наверное, и произошло после фильмов Рязанова.
– Не могу не вспомнить “Двадцать дней без войны” Алексея Германа. Сыгранный вами эпизод в этом фильме, на мой взгляд, стоит за гранью таких понятий, как актерское мастерство, техника и даже талант.
– Это была крошечная роль. Заняла она один день моей жизни. Да и у Леши Германа тоже. Не более того. В этом фильме есть и более блестящие актерские работы. Но Герман больше никогда не захотел со мной работать.
– Как-то в беседе с одним замечательным актером я услышал такую фразу: “Фильмы есть, но ролей нет!” У вас такое бывало?
– Годами бывало так, что играла то, о чем и вспомнить неприятно. Тогда я поняла, что можно вообще не сниматься. Много отказывалась, много пропустила. И вот так жизнь проходила – без съемок. А я люблю кино. Очень. Каждый раз надеешься: а вдруг что-то получится. Но должен быть хороший режиссер. В одиночку там не прорваться.
– Но все же вы не станете отрицать, что в кино вам повезло?
– Конечно! Одно то, что ко мне нежно отнесся Эльдар Рязанов и мы с ним подружились, – это огромное везение. Если бы не он, так бы и мелькала в эпизодах. И в последнем его фильме “Старые клячи” у меня замечательная роль. В нем у меня опять чудные, блистательные партнеры: Ира Купченко, Света Крючкова, Люся Гурченко, Валя Гафт, Рома Карцев. Там было над чем помучиться, что сыграть. Ожидание того, как пройдет картина, как ее примет зритель, – все это входит в понятие “жизнь и работа актрисы”. Лучше напороться на неудачу, чем отказать себе в такой радости, как процесс. Кино – это процесс, а театр – это спектакль.
– В последнее время вы много играли на стороне, в антрепризах. Это от неудовлетворенности работой в своем театре, от творческой незагруженности?
– В театре я уже больше двух лет ничего не делаю. И не светит. Я же не могу сидеть дома, играя раз или два в неделю. За это время я снялась у Рязанова и сыграла спектакль у Фокина. Сидя без работы, я придумываю себе что-то новое. До этого была “Персидская сирень”, которая тоже стала следствием “безработицы”. С ней я объездила полмира, было столько радости! Это более достойно, чем ждать ролей и повышения зарплаты в театре, где ты в данный момент не нужен. Потом, когда ты все же будешь востребован, окажется, что ты находишься в хорошей творческой форме. Кроме того, я же не участвую в халтурных антрепризах. Сейчас опять наступило некоторое состояние покоя, и я задумываюсь о новой “истории”. Слава Богу, есть к кому обратиться.
– У вас есть люди, которые ради вас могут заниматься организацией театрального дела?
– О да! Мне в жизни в этом смысле безумно, невероятно повезло! У меня есть друг, или скорее ангел. Лет десять назад появился в моей жизни театральный администратор, а теперь продюсер Ефим Спектор. Он был раньше морским офицером, потом директором театра. Этот человек выбрал меня, сделал ставку на такую актрису, как я. Мы сделали с ним уже четыре спектакля. Он порой терпит страшные неудобства. А теперь придумывает еще один проект, где будет человек двадцать актеров.
– Лия Меджидовна, не так давно вы сказали: “Закаляю характер, перехожу черту, за которой меня будет трудно обидеть”. Как это понимать?
– Да, закаляю характер. И стараюсь никогда не выращивать в себе обиду и не обижать других людей. С обидой нельзя жить. Она портит характер и уносит здоровье, съедает талант.
– Однажды вы назвали сцену в Ярославском театре намоленной. Так говорят об иконах...
– Может быть, это кощунство, богохульство... Когда мы были на гастролях в Театре Ивана Франко, где работает Ступка, ко мне подошла женщина и сказала, что их сцена любит, чтобы актер, в первый раз выходящий на нее, сказал: “Здравствуй, сцена! Как ты поживаешь? Счастья тебе и удачи!” Вот это и есть намоленная сцена, которой хочется сказать такие слова. На сцене “Современника” хорошо. Я бы с ней поздоровалась. Не дай Бог попрощаться.

Беседовал Павел ПОДКЛАДОВ