Портрет потерянного поколения

Историки России.
Послевоенное поколение /
Сост. Л.В.Максакова.
М.: АИРО-ХХ, 2000

Сборник содержит биографические очерки 13 историков, научная деятельность которых была связана с Институтом российской истории Российской академии наук. Это Юрий Борисов, Валерий Бовыкин, Виктор Буганов, Павел Волобуев, Михаил Гефтер, Александр Грунт, Владимир Дмитренко, Владимир Дунаевский, Александр Зимин, Владимир Пашуто, Владимир Салов, Константин Тарновский и Корнелий Шацилло. Бросается в глаза отсутствие Натана Эйдельмана, наряду с Зиминым, наверное, самого известного историка из послевоенного поколения. Равным образом заметно и то, что почти все представленные здесь историки, за исключением Грунта, занимали на протяжении своей жизни достаточно высокие научно-административные должности: директора и заместителя директора института, заведующего отделом и сектором, заместителя председателя научного совета, редактора журнала. Из всех представленных в книге историков только Гефтера с известной оговоркой можно назвать историком-диссидентом, так что он, казалось, должен был быть более свободным в выражении своих взглядов на историю. Однако, как верно подмечено в посвященном ему очерке, Гефтер «болезненно сознавал собственную невмещаемость в тексты». К несчастью, эта невмещаемость очень мешает адекватному пониманию его работ, которые остаются родом эзотерического откровения для узкой группы поклонников.
Вообще обо всех героях очерков создается впечатление, что они были людьми добрыми, отзывчивыми, любящими мужьями и отцами, хорошими товарищами, умели дружить, могли при случае дать дельный совет. Правда, иногда вдруг выясняется, что не такими уж и хорошими. Атмосфера, в которой проходило творчество историков в 50–80-е годы, в ряде очерков передана неплохо. Наверное, справедливо утверждение составителя, что «речь идет о поколении историков, определивших уровень отечественной исторической науки в 50–90-е годы». Но вот беда, уровень этот был и остается довольно низким, существенно ниже мирового. И не случайно, что из очерков нельзя понять, какими герои сборника были учеными, в чем заключался их вклад в историческую науку. Если же речь заходит все-таки о научном вкладе, то больше говорится о публикации героями очерков новых источников, чем о создании новых концепций.
О Волобуеве можно прочесть, например, что, став директором Института истории СССР, он «добивался того, чтобы исторические исследования были более правдивыми». Интересно, а насколько правдивыми можно счесть его собственные работы с характерными заголовками: «Перед кем провинился Октябрь 17-го?» или «Весна нашей истории... 70 лет назад увидели свет Апрельские тезисы»? О Пашуто говорится, что он выделялся «даже среди плеяды выдающихся русистов послевоенных десятилетий». Правда, при этом ухитрялся оставаться «глубоко убежденным в истинности формационной схемы развития государства.
Единственным заметным исключением стал очерк Виктора Муравьева о Зимине, масштаб воздействия которого на научную общественность действительно был наибольшим. Здесь отмечается, что Зиминым был «поставлен вопрос о цене, заплаченной страной и ее обществом за ту или иную форму развития, о «точках выбора» истории и причинах победы той или иной тенденции. «Официально-государственный» и «москвоцентристский» характер подходов был решительно заменен историей людей, общества и «полицентричным» подходом». Другие занимались сюжетами, более близкими к современности, и так или иначе вынуждены были оставаться в рамках марксистской парадигмы.
Огромная ценность сборника в том, что он дает срез состояния советской и наследовавшей ее российской исторической науки во второй половине ХХ века. Авторы сборника, наверное, правы в том, что их герои в силу объективных причин не смогли полностью реализовать свой научный потенциал. Но научной истине от этого не легче. Очерки сборника совершенно объективно, независимо от намерений авторов демонстрируют плачевное состояние отечественной исторической науки. Тут сказалось не только более чем 70-летнее господство «единственно верной теории», но и отсутствие у русских историков «позитивистской закалки» конца XIX – начала XX века, почтения ко всем выявленным фактам, а не только к тем, которые подтверждают их выводы.