Последняя надежда – профшкола

Она спасает ребят, от которых отказались другие школы, но сама оказывается вне закона

Санитарные рубки

– Вы знаете, создается впечатление, что главная цель этого В. – все разрушить, все испортить, над всем, что делается учителями, поиздеваться. Он в этом изощрен. Когда я его видела, меня просто начинало трясти.
– Девочка? Да вы что? Какая это девочка? Разве таким место в школе? Линейки никогда нет, зеленой ручки нет, учебника не носила, в голове тоже ничего нет, одевалась просто неприлично. Я так урок и начинала: «Чем нас сегодня порадует И.?» Здесь ошибиться нельзя было: к уроку она никогда не была готова. Думаю, то, что мы ее из школы удалили, – это просто необходимая санитарная мера, надо же было и об остальных детях подумать, о девочках этого класса. Они сейчас в восьмом, знаете, такой непростой возраст. Правда, и еще одну надо убрать, и тоже девочку, вы представляете? Ну справимся, ей уже пятнадцать исполнилось, думаю, она и сама понимает, что для нее же будет лучше, если мы расстанемся.
– Да, помню П., хотя он незапоминающийся был. Молчком все. Вызову отвечать – молчит. Дневник требую – молча несет. Говорю, придешь завтра с матерью, он промолчал тоже. А назавтра в школу не пришел и неделю прогуливал. Пришел снова без справки. Я опять в дневник пишу родителям: «Срочно зайдите в школу». А он снова исчез, уже на месяц. Мне позже прежняя классная руководительница сказала, что у него мать глухонемая и он стесняется. Так вы представляете, он мне сказать не мог, в чем дело, а просто исчезал из школы, и все. Ну я ему говорю, когда он наконец появился: ты-то не немой, что же ты молчал, не мог объяснить, в чем дело, а он мне: «Дура». И опять на месяц исчез. Это, пожалуй, и все, что я от него слышала, как же такого учить? Прогулял больше половины седьмого класса. И то мы ему навстречу пошли, отметки за седьмой выставили.

Я разыскала эти школы и учителей и попросила вспомнить о тех, от кого школу освободили в прошлом году.
Слушала их рассказы, а перед глазами стояли совсем другие ребята – те, кого на днях видела в профшколе на занятиях, в мастерских, на дискотеке, на ярмарке изделий, выполненных руками вот этих самых «разрушителей».
В. Отец и мать пьют. Приходит в школу голодный. Ему операцию в начале учебного года сделали, домой отправлять после больницы нельзя было: кормить там некому и нечем. Устроили его в приют на время, до поправки. А руки у парня золотые. Старается. Все его изделия на выставке. И в школьном ансамбле электроинструментов – главный мастер. Где что припаять, что наладить – это он. Спрашиваю: за что тебя из школы выгнали? А он говорит: «Да мамка на собрания не ходила». Я усомнилась: «Ну, знаешь, за это не выгоняют». – «Так она деньги на цветы не сдавала». – «И это тоже, по-моему, не повод». – «А учительница потом при всех в классе сказала, что вот В. ей не захотел цветочек даже к празднику подарить, а у меня зажигалка была, я во дворе нашел, так я ей на перемене сумку поджег».
И. – симпатичная, живая, аккуратненькая. На швею учится, на себя все сама шьет. А дома у нее только бабушка. Денег – одна бабушкина пенсия. И. подрабатывает. Где и как – не говорит. Вспоминает только, что времени на домашние задания, когда в школе училась, совсем не оставалось, а учителя, как она говорит, «подкалывали»: «Опять И. у нас ничего не знает», «Опять у нашей И. сегодня двойка», «А мы сейчас спросим у самой грамотной девочки в классе».
У П. мать глухонемая, а в семье шесть человек. Старшая сестра работает, всех кормит, но у нее маленький ребенок, да еще и с родовой травмой. Раньше мать с ним сидела, а сейчас запила, так что сидит с малышом П. Сестра-то не может на работу не ходить: деньги нужны. Так что П. и в профшколе прогульщик – только два раза в неделю может приходить, когда у сестры смены позволяют. А осенью брат из тюрьмы вышел, но в начале зимы умер. П. сам похороны устраивал. Учителя в школе узнали, как раз день аванса был, помогли, конечно.
Не всем, оказывается, одинаково легко быть прилежными учениками.

Заложники системы

Мы не называем номера школ и фамилии учителей, которые отказались от неудобных учеников. Жалко детей? Не только. Жалко учителя, жалко школу, которая поставлена системой в такое положение, в котором себя самого уважать трудно.
Главный показатель школы и каждого учителя – успеваемость. Оценка – царица школьной жизни. Не ребенок, не учитель, не знания, не отношения, не внутренний дух, не здоровье, даже не будущая успешность в жизни (всем известно, как далека она бывает от оценок, от среднего балла аттестата) – оценка! А это значит, что каждый, кто не успевает, портит показатели. Понятно, что раз учитель не может вопреки природе и обстоятельствам научить всех одинаково, то всякого, кого не удается дотянуть до нужного показателя, надо убрать. В классы коррекции, в другие школы, вообще из школы…
Только не на другую планету ведь мы их отправляем – они продолжают ходить по тем же улицам, что и мы, и наши благополучные дети. Не страшно ли? Не разумнее ли, чтобы дети, социально обделенные, были рядом с благополучными: одни учились бы милосердию, а другие видели бы образцы достойных человеческих отношений (и учителя всячески культивировали бы их). Не гуманнее ли, чтобы дети, слабые в учении, сидели в одних классах с более сильными, чтобы из их ответов, как и из объяснений учителя, могли пополнять свой небогатый запас знаний, чтобы был рядом пример и образец.
Но для того чтобы образец был образцом, а не упреком, не укором, все должно быть по-другому, и в первую очередь другим должен быть спрос со школы. Не по оценкам.
Это одно из неразрешимых противоречий школы. Надо учить всех, но всех одинаково успешно учить не получается. Хотя и здесь не вся правда. Есть, есть методики, позволяющие всем ученикам чувствовать себя успешными в рамках школьной программы. Но методы традиционной школы страшно устарели. В этом тоже не столько вина, сколько беда учителей.
Как только начинают требовать с учителя высоких показателей, всеми правдами и неправдами он избавляется от неуспешных учеников. Кто-то – запросто, кто-то – мучаясь и презирая себя и проклиная систему. А если перестать требовать качество знаний, то, по мнению управленцев, учитель перестанет учить.
При нынешнем же положении дел учитель со всех сторон плохой. Он не научил, он выбрасывает ребенка на улицу, он немилосерден. Он – крайний, он в ответе за просчеты системы.

Рыжий, заика и горбатый

Рыжих, заик и горбатых по инструкции тридцать какого-то года не брали в КГБ. Видимо, потому, что они слишком заметные, а чтобы выжить в системе, надо быть как все.
Профшколы в системе образования на сегодняшний день тоже рыжие. А школа 1612 в Юго-Восточном округе столицы оказалась еще и горбатой, потому что открывалась одной из самых первых (ей уже седьмой год) и тогда для скорости и удобства была организована на базе учебно-производственного комбината. Причем обучение построили так, что в УПК ребята получают начальную профессиональную подготовку, а неоконченное среднее образование добирают в вечерней школе. Из-за этого разделения профшкола не может получить лицензию, и сегодня ей грозит закрытие. Юрист управления Ирина Васильевна Баловинцева говорит, что в номенклатуре образовательных учреждений нет профшкол, которые давали бы только начальную профессиональную подготовку, это нерациональная, по ее мнению, трата государственных средств, в то время как управление считает каждую копейку. Лишние траты якобы получаются оттого, что эти дети дважды проходят в статистике и две школы – профшкола и вечерняя школа – получают на них финансирование.
Вот уж, право, какие неудобные дети: и общеобразовательные школы от них с трудом отделались (от большинства после седьмого класса), так они и после этого умудрились еще в две школы устроиться.
Когда в УПК 1612 по решению окружного управления создавали профшколу, коллектив, привыкший к совсем иному стилю работы, нелегко пошел на эту перемену. Ведь до этого в УПК приходили дети из разных школ раз в неделю на одно только занятие – технологию. За их поведение и успеваемость отвечали их родные школы. А тут пришлось взвалить на себя такую ношу! Появились свои собственные ученики, да еще и такие, от которых остальные школы отказались. Наша газета писала об этой школе и ее директоре Казимире Ивановиче Липницком («ПС», 20 ноября 1997 г.). Сегодня педагогический коллектив не только устоялся после этих серьезных перемен, но и наработал свои методы и подходы к сложным, но таким интересным ребятам.
Седьмой год школа 1612 спасает детей, многие из которых без нее просто пропали бы, строго следит за тем, чтобы все посещали вечернюю школу: там ребята учатся два дня в неделю, а остальные дни – в профшколе.
Мне удалось поговорить с выпускниками прошлого года. Самое интересное, что большинство из них продолжили учиться. Это при том, что приходили совсем с иным настроем к учебе. По опросам, 80 процентов выпускников хотят продолжить учебу.
В профшколе – большой конкурс. Но, как говорит директор, это конкурс наоборот, потому что, не имея возможности взять всех, берут только тех, у кого самая трудная, требующая участия и внимания ситуация.
Ученики и выпускники ведут сюда своих друзей, своих братьев и сестер. Одна из выпускниц сказала, что многие из ее знакомых, кому, как и ей, не удалось закончить школу, но кто в отличие от нее не попал в профшколу, уже просто погибли. Кого-то уже нет, а кто-то спивается. «То же было бы и со мной» – это говорит семнадцатилетняя девушка.
Для того чтобы они были, эти подростки, чтобы они получили профессию и адаптировались к жизни, чтобы встретили людей, которые помогли бы им поверить в себя, – для этого так нужна профшкола. И не обязанность ли управления сделать все, чтобы у профшколы была лицензия и не висел бы над ней, а фактически над судьбами 160 воспитанников, уже однажды потерянных системой образования, дамоклов меч? Сделать все, чтобы сэкономить силы и нервы коллектива, который делает, пожалуй, самую трудную в нашей нелегкой отрасли работу.
Или все-таки рыжим, заикам и горбатым в системе не жить?