Главная страница ИД «Первого сентября»Главная страница газеты «Первое сентября»Содержание №15/2001

Вторая тетрадь. Школьное дело

НА КНИЖНОЙ ЛЕСТНИЦЕ

Андрей МИРОШКИН

Жан-Поль Креспель
Повседневная жизнь
Монмартра во времена Пикассо

М.: Молодая гвардия, 2000

История искусства знает не много случаев, когда в одном месте и в одно время жила целая плеяда талантливых мастеров. Одна из самых легендарных «художественных коммун» расположилась в первое десятилетие ХХ века на холме Монмартр в Париже. Это место еще с середины девятнадцатого столетия притягивало творческую богему: от центра города недалеко, а жилье стоит необычайно дешево. Вдобавок полудеревенский пейзаж позволял «выезжать на пленэр», не отдаляясь от дома и на дюжину шагов. Здесь жили и творили Дега и Сезанн, Ренуар и Модильяни… Но истинную славу Монмартр обрел в те годы, когда здесь поселился молодой Пикассо. Вокруг него, как вихрь, завертелась с удвоенной силой жизнь на холме художников. «В этот уникальный период именно Пикассо был катализатором авангардистских идей. Благодаря магнетизму своей личности довольно скоро он сделался главной фигурой Монмартра», – пишет искусствовед Ж.-П.Креспель, автор ярких и изящных книг о повседневной жизни французских художников. Его повествование о Монмартре – это, по сути, сага о Пикассо и его друзьях. Недаром, по Креспелю, золотой век Монмартра начался с приезда туда знаменитого (тогда еще, впрочем, безвестного) испанца и закончился «символическим банкетом», который дал Пикассо в честь «Таможенника» Руссо в декабре 1908 года.
Талантливый популяризатор, Креспель с чисто галльскими темпераментом и легкостью воссоздал быт монмартрского художника. Колоритны портреты знаменитостей и полузабытых оригиналов Монмартра. Вообще художественный быт, художественная среда очень много значили в той удивительной коммуне. Новые идеи рождались и тут же подвергались обсуждению прямо в кафе «Проворный кролик» за стаканчиком абсента; здесь же завязывались романы, строились планы, заключались пари, вспыхивали споры… Беззаботность Монмартра вошла в легенду, и автор книги, повинуясь жанру, не очень-то стремится ее опровергать. Как одевались художники, что ели на завтрак, сколько просили за свои картины, как шутили, во что верили и о чем мечтали – весь круг повседневных забот Пикассо вошел в книгу. Не забыто, конечно, и творчество, но о нем говорится вскользь, как о чем-то очень хорошо известном (французскому читателю).
Но и русские читатели не в обиде на Креспеля. Благодаря тому что работы импрессионистов (и пост-) активно приобретали для своих коллекций московские миллионеры Щукин и Морозов, в нашей стране о «питомцах Монмартра» тоже знают не понаслышке.

Игорь Сухих
Книги ХХ века: Русский канон

М.: Издательство НезависимаЯ Газета, 2001

Двадцатый век завершился, и исследователи подводят его итоги – каждый на свой лад. Петербургский филолог Игорь Сухих предложил литературную версию эпохи – цикл эссе о десяти наиболее характерных книгах столетия. Точнее, не всего столетия, а его первой (неполной) половины – от «Вишневого сада» до «Мастера и Маргариты».
Книга Сухих – своеобразный филолого-историософский очерк русской словесности. Критик, известный трезвостью и внятностью суждений, пытается разобраться, а был ли в литературе ушедшего столетия «сверхсловесный» импульс. А если был, то какой именно: пророческий, учительский, провокационный? Шаламов, например, считал русских писателей-гуманистов ХIХ века ответственными за кровь, пролитую под их знаменем в ХХ веке… В России, как известно, писатель всегда был больше, чем писатель: он еще и мессия, и гражданин, и духовидец. Сейчас на опустевшее место пришли, по слову Сухих, «новые ничевоки» и предложили «концерты вместо книг, небрежно зарифмованные штампы вместо стихов, словесный бред вместо романов».
С кем идти? С «пророками» или с «ничевоками»? Игорь Сухих предлагает третий путь. Двум агрессивным крайностям, по его мнению, должна быть противопоставлена «этика культурного стоицизма», в центре которой – надежда на провиденциального («в потомстве») собеседника. Свидетельствами культурного стоицизма были и книги, составившие десятку «русского канона» («Кровавый ХХ век оставил замечательный литературный след», – убежден эссеист). Иным из авторов оставалось надеяться лишь на читателя в потомстве, ибо книги их не имели шансов быть опубликованными на родине при жизни («Чевенгур», «Мы», «Мастер и Маргарита», «Дар»). Другие считались как бы не вполне разрешенными, полупризнанными («Конармия» Бабеля, «Сентиментальные повести» Зощенко, «Петербург» Белого). Третьи входили в хрестоматии и золотые фонды и в силу этого редко перечитывались («Вишневый сад», «Мать», «Разгром»). Все это, по мнению Игоря Сухих, книги-свидетельства, книги-пророчества, книги-провокации – при том что художественные их достоинства весьма различны.
Пожалуй, самое интересное в этих эссе – не филологический анализ текстов (сам по себе довольно интересный), а поиск точек взаимодействия текста и реальности, искусства и исторической эпохи. В каждом из «свидетельств века» Игорь Сухих стремится отыскать черту, доказывающую прописанность героев в данной эпохе. В разговоре о романе «Мать» эссеист даже касается такой редко исследуемой проблемы, как феномен «плохой книги», пользующейся широкой популярностью. Причина успеха горьковского романа, по мнению Игоря Сухих, в том, что в нем причудливо соединились реализм с утопией, Маркс с Богоматерью. Вспомним: героев романа, проповедников новой, социалистической религии, зовут на апостольский лад Павел и Андрей… «Свидетельские» черты подмечает критик и в других знаковых произведениях века. «Чевенгур» – «книга о приключениях идеи», «энциклопедия социального прожектерства», фадеевский «Разгром» в наши дни читается как «русский вариант литературы «потерянного поколения». А в «Вишневом саде», полагает критик, Чехов угадал «новую формулу человеческого существования» в ХХ веке: прощание с любезными тенями прошлого, потеря дома, гибель сада, выход на большую дорогу… Так и хочется «взглянуть окрест»: каким же произведением наших дней откроет свой «русский канон» исследователь начала ХХII столетия?



Рейтинг@Mail.ru