Никто не виноват,
но есть пострадавшие

Конечно, человека нельзя наказывать за поступки, спровоцированные психическим заболеванием.
Его нужно изолировать. Хотя бы в целях самообороны. Но правильно ли это?

Начну с темы не столь животрепещущей, сколь символичной – проблемы смертной казни. Я читал десятки мнений по этому поводу; главная их странность в том, что они выражают позицию одной стороны. Некий обобщенный гуманист находит все новые соображения, по которым следует пощадить маньяка и убийцу. С каждым таким доводом гуманист становится все обаятельнее (маньяк все-таки нет). Где-то рядом присутствует третья фигура, теневая и молчаливая, – оппонент гуманиста. За душой у него предполагаются два достоинства: кровожадность и мстительность. Между тем он выражает мнение большинства населения России. То ли нам надо делать скорбные выводы относительно нашего менталитета, то ли мы ошиблись в гипотетических аргументах сторонников смертной казни.
Думаю, второе. И, не причисляя лично себя к этим сторонникам, продолжая колебаться, возьмусь озвучить их позицию с некоторой нормальной (и очевидной) точки зрения.
По-моему, сторонники умерщвления очередного чикатило не испытывают радости от зрелища казни (они ее не видят) и не одержимы личной местью. Ими движет простое соображение безопасности – личной, своих детей и вообще нормальных людей. Смертная казнь излишне напыщенно именуется высшей (вариант – исключительной) мерой наказания. Эта формулировка приводит нас в нравственный и религиозный тупик. Обыватель рассматривает смертную казнь как крайнюю степень самообороны или, если угодно, изоляции. Как защиту от очень опасного явления, которое нелепо трактовать как мыслящий субъект. Вор должен сидеть в тюрьме. И серийный убийца должен быть исключен из жизненного ряда.
Долгое время для меня был козырным довод о возможности ошибки при вынесении смертного приговора. Да, это ужасно. Но, заменяя на этом основании смертную казнь близкими синонимами (каторга, пожизненное заключение, буйное отделение желтого дома), мы как бы молчаливо подразумеваем, что тут ошибка не страшна. Подумаешь, посадили невиновного человека в туберкулезную камеру, опозорили, лишили прав, конфисковали имущество, послали на лесоповал лет на десять, отморозили легкие... А если сохранить предельный пафос: обрекли на смерть от уголовного ножа, дистрофии, того же туберкулеза. Как-то это не смешно. Будем честными и признаем, что есть проблема смертной казни, а есть проблема судебной ошибки, и, отменяя первую, мы не решаем второй.
Как всегда, помогает рассудить оперативный аналог. Есть ситуации, когда милиционер в полном согласии с совестью и законом открывает огонь на поражение. Возможны в ходе этой перестрелки случайные жертвы? Да. Должен за это стрелявший нести ответственность? В какой-то мере да. Но это не повод с самого начала заменять боевые патроны холостыми.
Откровенно спекулятивными мне кажутся рассуждения о психической патологии маньяка. Да, конечно, он ненормален, патологичен. Сама страсть к злодейству есть серьезное психическое нарушение, и не обязательно проводить ряд сложных тестов и замеров. Как же тогда наказывать – за болезнь? Повторюсь, вообще не надо наказывать. Надо изолировать. Собака ведь тоже не виновата в своем бешенстве. Это такая болезнь.
Как я уже говорил, проблема смертной казни является предельным выражением целого букета смежных проблем, трактуемых обычно односторонне. Припомните, сколько раз вы читали примерно следующее:
...Вася рос замкнутым, болезненно агрессивным. Большинство учителей давно махнули на него рукой и хотели перевести в специнтернат, но тут в школу пришла Людмила Ивановна...
Все ясно. Безразличное большинство, чуткая Людмила Ивановна, бедный Вася. Но что значит болезненно агрессивный?
А это значит: сотрясение мозга у Ксении, поврежденный глаз у Дениса, затравленный до заикания Илья. Незабытые дети, которых неповоротливое государство собралось было защитить, да чуткость не позволила. У них нормальные семьи, мамы, папы, бабушки. Они отдали своих детей в нормальную школу и исправно платят за ее охрану. Охранник за их деньги их же не пропускает внутрь. Но школа никак не гарантирует физической безопасности нормальным детям, а ржавые механизмы какой-никакой сортировки подростков по подходящим им средам тормозятся очередным энтузиастом. Из лучших побуждений мы игнорируем закон, обходим его. Мы создали особый тип человека «на поруках» – из сочувствия к его порокам и из-за невнимания к нормальным людям вокруг него. Ничего, мы потерпим. Так что же удивляться, что тот же закон мордуют уже со всех сторон? Или что Вася, трижды упасенный доброхотами от детской колонии, гремит наконец-то в настоящую взрослую тюрьму, совершив перед этим настоящее взрослое зло.
Тут есть о чем подумать.
А закончить мне хотелось бы историей совсем уж одиозной. В одном классе с нашей соседкой Катей учится мальчик – не глупый и не злой, только очень большой. На полторы головы выше сверстников и вдвое тяжелее. Никакой избыточной агрессивности в нем нет. Просто он возится, а у одноклассников ребра трещат.
Категория вины к этому мальчику вообще неприменима. Между тем и он нуждается в социальной адаптации. Даже его надо оставлять во время перемены в классе или отправлять на этаж к старшеклассникам. Не потому, что это надо ему, а потому, что это надо остальным. Нормальным детям без особых проблем. Но правильно ли это?

Леонид КОСТЮКОВ