Не перекроив Конституции,
школьную форму не сошьешь

Даже если очень хочется

В прошлом номере мы уже писали о работе Министерства образования над вопросом введения школьной формы. Уже сам по себе этот факт, как нам кажется, многое говорит о направлении, в котором движется сегодня образовательная политика. Но, пожалуй, еще более показательно в этой истории не то, что намереваются сделать образовательные кутюрье, а то, как они аргументируют свои действия. Вот почему сегодня мы продолжаем эту тему.

В свободных демократических обществах имеется в сущности три основных института, в которых человеку запрещается носить собственную, свободно выбранную одежду, а взамен нее в принудительном порядке человека обряжают в униформу. Это – армия, тюрьма, психбольница. В обычных больницах, замечу, уже можно ходить “в своем”. Мишель Фуко называл подобные структуры “дисциплинарными институтами”. Есть еще некоторые разновидности госслужбы (службы!), где также обязательно ношение формы: налоговая полиция, таможня и т.п. Теперь, насколько я понимаю, некоторые лица хотят общеобразовательную школу перевести в один ряд с батальоном или зоной.
Дежа вю?
13 февраля я прочел в уважаемой “Учительской газете” интервью с главным специалистом Управления общеобразовательных учреждений и инспектирования Министерства образования Валентиной Новицкой. В интервью очень серьезно обсуждались вопросы введения школьной формы.
Сказать, что я был удивлен или даже шокирован, – это почти ничего не сказать. Мне показалось, что некая злая машина времени перенесла меня лет на 20–30 назад. Сейчас это еще называют модным словом “дежа вю”.
Потом, в течение последующих нескольких дней, пошли телефонные звонки – от знакомых директоров, журналистов, депутатов Госдумы. У них была, по сути, та же реакция. Один журналист, частенько в последнее время иронизировавший над моей причастностью к нынешней реформе образования, мгновенно произвел слоган: “Суть реформы – в униформе”. На душе стало погано.
Однако эмоции не лучший советчик. Попробуем немного разобраться в предмете.
Язык
Великий Гёте справедливо заметил: “Не столько важно что сказано, сколько как сказано”. Поэтому сначала хочу обратить внимание на язык того интервью. Просто перечислю типичные для текста семантические фигуры.

“…Дети теперь одеваются кто во что горазд” (ср. с Салтыковом-Щедриным, про градоначальников славного г. Глупова).
“Вопрос о возвращении в школы формы поднимается прежде всего родительской общественностью, педагогами, да и самими учащимися”. (Это, мягко говоря, неправда. У меня полсотни знакомых директоров школ в Москве и как минимум столько же в регионах. Ничего подобного никто не фиксирует. Но данная формула, в вариациях, в последние годы вновь отыгрывается все чаще и чаще. Ср. “по просьбам трудящихся”, “по запросам с мест, из регионов” и проч.).
“И все же только после настоятельных просьб и обращений общественности министр дал задание изучить эту проблему и подготовить соответствующие документы”. “Уже сейчас из регионов поступает информация о том, что такая необходимость есть”.
Итак, резюме по результатам анализа общественного мнения готово: “Все сходятся в одном – школьную форму надо вводить”.
Впрочем, весь этот дивный язык перемежается уже словами из годов перестройки и реформ. Форма, например, может быть “единой или вариативной” (прелесть, не правда ли?). Однако ведь у всякой свободы должны быть свои границы! И мы их установим! “В процессе поступления к нам писем и анкет, разосланных по регионам, мы сделаем вывод о допустимых пределах вариативности”.
Натурально, не забыт и презренный металл: “Надо будет попытаться разработать специальный компенсационный механизм для родителей за счет администрации школ или местных бюджетов”.
Г-же Новицкой можно посочувствовать. Ей сложно. Она размышляет: “Как лучше? Или на районном уровне, или на областном, или просто принять решение о введении формы?” (“Просто” – это, надо понимать, на федеральном.)
Затем идет экономико-эстетическое заключение: “Главные наши требования – чтобы форма была недорогая и красивая”.
Правда, у почти уже отработанного проекта решения есть и противники. В основном, однако, это несознательные дети: “Особенно “громко” против высказываются дети из некоторых московских школ”.
Но нельзя же опускать руки перед этой горсткой несознательных элементов, ибо “это единичные случаи”. И ведь не зря “специалисты собраны”. Они, безусловно, сумеют “сделать вывод и прийти к общему знаменателю на основании общественного мнения”.
И наконец, теплый, человеческий итог разговора. Корреспондент (с сочувствием?) спрашивает: “Трудно будет внедрить это новшество?” Г-жа Новицкая вздыхает: “Конечно, нелегко”.

Читатель, у тебя не возникло это самое “дежа вю”?

К истории вопроса

Почти три века назад в Европе для многих людей жизнь радикально изменилась. В то время появилась ньютоновская наука; в экономических целях впервые был использован паровой двигатель; в Англии, Франции и Италии начали появляться первые фабрики. Крестьяне стали переезжать в города. В России все это запоздало лет на сто-полтораста, но суть российских процессов была той же.
Движущей силой многих перемен той поры был новый способ обогащения – фабричное производство. Для этого множество элементов должны были соединиться и сформировать систему массового производства, массового потребления и унифицированного массового образования.
В начале XIX века в Англии первые владельцы шахт, заводов и фабрик обнаружили, что “людей, у которых подростковый период прошел в занятиях сельскохозяйственным трудом или каким-либо ремеслом, почти невозможно превратить в полезные производству рабочие руки” (запись 1835 г.). Массовое обучение, построенное по фабричной модели, возникло как раз в связи с массовой индустриализацией. Ян Коменский аккурат под это дело создал, как он выражался, свою “дидактическую машину”.
Некоторые социологи называют конец ХVIII – начало ХIХ века временем «великой инкарцерации» (от слова «карцер», т.е. лишение свободы), когда преступников сгоняли вместе и концентрировали в тюрьмах (и одевали в форму), душевнобольных сгоняли и концентрировали в сумасшедших домах (и одевали в форму), рабочих концентрировали на фабриках (и одевали в форму), а детей точно так же собирали и концентрировали в школах (и одевали в форму). «Сама идея собирания массы школьников (сырья) для воздействия на них учителей (рабочих) в централизованно устроенных школах (заводах) была порождением индустриального гения» (О.Тоффлер).
Именно тогда, естественно, стала вводиться школьная форма. Толстовский Филиппок не жил в контексте индустриального общества. Его школа не была фабрикой. У него и у его одноклассников не было формы. В постиндустриальном обществе тоже нет школьной формы. Наличие школьной формы – символ того, что школа и общество построены по индустриально-технократическому, фабрично-армейскому принципу. На известных исторических фазах подобное устройство, разумеется, может быть дешевым и эффективным. Скажем, как дешев и эффективен был ГУЛАГ (кстати, там конечно же была своя форма).

Цена вопроса

Я не обсуждаю вопрос о том, что каждая школа на основе решения родительской конференции (школьного или попечительского совета и т.п.) вполне вправе ввести свою школьную форму. Многие частные школы за рубежом нередко вводят свою “фирменную” форму. Но при этом речь не идет, во-первых, об обязательном (= принудительном) государственном решении, которое к тому же, во-вторых, должно будет полностью или частично финансироваться из бюджетных средств.
Что касаемо этих средств, то счет простой:
20 с лишним млн школьников х 300–500 руб. (цена формы на ученика/цу) @ до 10 млрд рублей.
Если взять примерную норму прибыли в 20–30%, то оказывается, что в игре – почти 100 млн долларов чистой прибыли. Один предприниматель, с которым я бегло обсудил проблему, сказал мне: “Старик, чего ты наезжаешь на эту идею? Если такое решение будет принято, я сразу беру пару швейных фабрик, пробиваем несколько региональных заказов – и живем! Иди в долю. Это же просто Эльдорадо!”
Рынок действительно может открыться фантастический. О бытовой коррупции даже говорить не с руки. Стрелять на этом рынке будут, видимо, много более интенсивно, чем на рынке учебников.
Теперь про дотации из бюджетов. Г-жа Новицкая говорит: “Детям из малообеспеченных семей, по идее, форма вообще должна выдаваться бесплатно”. (Я, правда, это не очень понимаю. Ведь на зоне даже Чурбанову форму выдавали бесплатно. Ну да ладно, всем бесплатно нельзя: у нас долги Парижскому клубу, да и Кудрин не дремлет.)
Сколько у нас на Руси малообеспеченных детей? Процентов 20–40 (по крайней мере столько смогут принести нужные справки). Значит, из территориальных бюджетов надо будет проплатить несколько миллиардов рублей в год. При этом школы – от 10 до 20% (то есть от 5 до 10 тысяч) – просто стоят на пороге обрушения основных фондов. Через год-два балки межэтажных перекрытий начнут валиться на детей. Но школы не ремонтируют – денег, говорят, нет. На глобусы и на химреактивы – тоже нет. Между тем на обсуждаемые бюджетные суммы вполне можно ремонтировать (без евроремонтов, конечно) тысячи школ в год. Но, повторяем, на это денег нет. А на форму – есть?

Правовой аспект

А теперь я должен разочаровать г-жу Новицкую. Идея повсеместного государственного введения обязательной школьной формы противоречит действующему законодательству. Запрет на ношение собственной одежды есть ограничение свободы человека и гражданина (дети, напомню, это тоже люди и граждане). Запрет, подчеркну, явно принудительный – ибо дети обязаны, по Конституции, ходить в школу (“основное общее образование обязательно”, Конституция РФ, ст. 43, п. 4). Ограничение же прав и свобод может быть введено “только федеральным законом, и только в той мере, в какой это необходимо в целях защиты основ конституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечения обороны страны и безопасности государства” (Конституция РФ, ст. 55, п. 3).
В действующем же Федеральном законе “Об образовании” (и постановления губернаторов или мэров здесь не пройдут) никакой школьной формы не предусмотрено. Так что госпоже Новицкой придется:
– найти субъекта законодательной инициативы, который внесет в Госдуму соответствующий законопроект (я не думаю, что таковых субъектов выстроится очередь);
– суметь обосновать, что необходима законодательная норма, ограничивающая право ребенка носить одежду, которую ему купили или пошили родители (это будет, однако, трудновато подвести под цели “защиты основ конституционного строя, защиты нравственности, обеспечения обороны страны и безопасности государства” и проч.);
– пролоббировать принятие закона (тут, боюсь, даже сил швейников будет недостаточно);
– пройти через правовое управление Президента РФ для получения подписи под законом (здесь я искренне сочувствую);
– и лишь потом готовить для министра образования проект приказа.
Если же подобный ведомственный акт будет все же издан до принятия изменений в законодательстве, то это будет, во-первых, прямая подставка министра (что лично я считаю делом неприличным и вредным), а во-вторых, не будет никакой проблемы доказать неконституционность этого акта. Я публично заявляю, что буду обращаться в Конституционный суд (однако боюсь, что первым не успею – слишком много будет желающих).

Заключение

Пара соображений напоследок.
Меня не удивит, если ВЦИОМ проведет опрос и установит, что значительный процент населения не против введения школьной формы. При этом, если губернатор или облоно где-то примут такое решение, очень многим и в голову не придет задаться вопросом о его незаконности. Ибо для очень многих людей по советской привычке школа есть безусловно дисциплинарный институт, в котором дети не суть полноправные люди и граждане, но субъекты, находящиеся в бесправном положении по отношению к учителям и администрациям и весьма пораженные в нормальных гражданских правах (на них можно орать, их можно порой легко поколачивать, их можно насильственно обряжать в униформу и т.п.). Но вопрос не в том, что для части населения нормы российской Конституции, увы, звук пустой и неизвестный, а в том, какова федеральная образовательная политика.
Так вот, реформа образования, одобренная правительством страны, ясно связывает курс развития образования с вектором становления гражданского общества и правового государства. Почему же кто-то хочет упорно продемонстрировать, что “суть реформы – в униформе”?