И без конца задаю нелепые вопросы...

Вот так, из ничего, приходится создавать речь.
Ведь для глухих детей русский язык – единственный,
который они знают, – остается иностранным

Когда я призналась, что устроилась воспитателем в школу для глухих, друзья были в шоке. Не знаю, что уж они себе вообразили, но меня без конца спрашивали, как я на это решилась и где освоила язык жестов. Я терпеливо объясняла, что разговариваю с детьми на обычном человеческом языке, потому что они прекрасно считывают с губ и вполне понятно говорят сами. Почти сразу же возникал другой вопрос: “Тебе с ними тяжело?” Имелось в виду то чувство неловкости, которое часто испытывает здоровый человек рядом с больным.
Казалось бы, при общении с глухими детьми оно должно было возникнуть обязательно. Но двенадцатилетние дети, выросшие в благополучных семьях, ни несчастными, ни обделенными судьбой себя не чувствуют. Они просто живут, с интересом изучая окружающий мир.
В мои обязанности входили прогулки и посещение уроков, на которых я вместе с детьми открывала для себя много нового. Потому что в моей школе меня не учили ткачеству. И лепить на гончарном круге тоже не учили. А здесь эти предметы, которые обычно считаются чем-то второстепенным и факультативным, чуть ли не основные.
А еще я должна была исправлять их ошибки, по десять раз повторять одно и то же слово, добиваясь правильного произношения, следить за поведением и без конца задавать дурацкие, как мне сначала казалось, вопросы: “Лера, как называется этот суп? С чем этот пирожок? Какая сегодня погода?”
– Ничего, ничего, – успокаивала меня Зинаида Ивановна, классный руководитель и профессиональный дефектолог. – Главное сейчас – привыкнуть друг к другу. Зачем эти вопросы, поймете потом.
Зинаида Ивановна знает моих подопечных с трехлетнего возраста. Она их еще в детском саду учила произносить первые не слова даже, а звуки. По крупицам, из ничего создавала речь.
Сначала мне туго было. Мы с ребятами очень плохо понимали друг друга. У глухих детей специфическое произношение: ведь они не слышат собственной речи. Их голоса, коверкающие родной язык, буквально преследовали меня. Даже снились.
Детям тоже было непросто. Я никак не могла привыкнуть к тому, что они обязательно должны видеть мои губы, и часто говорила в сторону, а для них это то же самое, что невнятно бормотать себе под нос. Когда я наконец научилась с ними разговаривать, стала ловить себя на том, что и в обычной жизни, если мой собеседник по какой-то причине меня не понимает, начинаю широко раскрывать рот и говорить медленно и четко.
Еще я заметила, что стала сильно жестикулировать и помогать себе мимикой. Как будто все время общаюсь с человеком из другой страны. В какой-то мере так оно и есть. Для ребят русский язык – единственный, который они знают, – иностранный. Составляя фразу, они ошибаются в окончаниях и временах. Да и словарный запас у них не очень большой.
И для меня язык, на котором я с ними общаюсь, тоже не родной. В моем родном много слов, синонимов, сравнений, метафор и цитат. И одно и то же слово я могу произносить с десятью разными интонациями. А они не могут. И интонаций не различают. Вот и приходится подбирать самые простые слова, незатейливые обороты, постоянно интересоваться, поняли ли они что-нибудь вообще. Без конца переспрашивать, будто они в двенадцать лет не знают, что на обед ели фасолевый суп, а небо сегодня ясное, с легкими облачками. Но ведь действительно не знают.
Получается, что мы хоть и говорим на одном языке, а не можем преодолеть языковой барьер. Обидно, хочется просто пообщаться, утешить, рассказать что-то, ободрить. Разговор по душам превращается в целую проблему. Иногда делаю такое изумленное (или радостное, сочувственное, грустное) лицо – разве что слепой не поймет. Усиленно строю рожи и… кричу. Парадокс, но, работая с глухими, невольно очень сильно напрягаешь голос. И никак не можешь привыкнуть к тому, что тебя все равно не слышат. Кажется, скажешь чуть громче, и Паша, стоящий на другом конце комнаты, обернется. И ты кричишь: “Паша! Паша!” И бывает – о чудо! – он оборачивается. Слуховой аппарат. Да разве сразу заметишь этот маленький, под цвет кожи, пластиковый завиток возле уха под длинными волосами?
Аппараты для ребят – великая ценность. Их берегут больше всего. И не потому, что они дорого стоят. Они приоткрывают завесу над немым миром. Нет, эти дети даже с аппаратами не могут слышать, как мы. Аппараты позволяют им лишь различать звуки определенной частоты. А на то, чтобы путем многократных повторений научить детей выделять из этого потока звуков хотя бы отдельные слова, уходят годы. Но и то, что сделано сегодня, уже очень много. Недавно на уроке музыки, когда мы учились играть на флейте, Паша, прислушиваясь к извлекаемым звукам, вдруг сказал: “Хорошо!” И прибавил задумчиво: “Приятно…”
А еще на уроках музыки ребята учатся петь. Это очень полезно: развиваются легкие, появляется чувство ритма, тренируется речь. Потом, уже после уроков, они и сами поют – для собственного удовольствия. И не стесняются. Им как-то не приходит в голову сказать: “У меня нет слуха”. Конечно, придет время, и они столкнутся с нашим жестоким миром. Каково им придется тогда? Я не знаю. Не знаю, и как дальше сложится их судьба. И моя. Волей случая я стала воспитателем глухих детей. И, кажется, начинаю к ним привыкать, любить их. И даже не представляю, как уйду от них. Наверное, теперь уж и не уйду.

Ирина КОРОЛЕВА