“Ангел мой, единственное мое счастье”

Исток всякой семьи то, что было до рождения ребенка. Как люди встретились, полюбили друг друга или почему-то расстались?
Литература дает нам возможность увидеть изнутри жизнь других людей, заглянуть в глубины, изгибы их отношений. Очень трудно жить и одновременно понимать свою жизнь, поэтому постижение личного опыта, осуществленного великими людьми в письмах, дневниках, мемуарах, позволяет нам через них понять себя.

1864 год был, может быть, самым тяжелым в жизни Федора Михайловича Достоевского. Он чувствовал себя почти так же, как Мармеладов из «Преступления и наказания», которому некуда было пойти. Даже тюремное заключение и каторга не воспринимались им с таким безнадежным унынием, как трагические события того года. После долгожданного возвращения в Петербург, обретения новой семьи, встречи с любимым братом Михаилом и их совместной работы над журналом «Время», появления новых романов, неожиданной любви вдруг – полное одиночество, ощущение приближающейся старости, бессмысленности всех усилий.
Сначала умерла от чахотки жена. В жизни с ней не было счастья и понимания – просто с годами возникла привычка быть вместе. Но ее смерть преобразила его, ему вдруг открылись те отношения, что должны быть между мужчиной и женщиной, мужем и женой. «Когда человек не исполнил закона стремления к идеалу, то есть не приносил любовью в жертву своего я людям или другому существу (я и Маша), он чувствует страдание и называет это состояние грехом». Так писал он в ночь после смерти жены, с которой, как он считал, должен был пройти все ступени самоотверженной земной любви, чтобы воссоединиться в другой жизни. «Будем ли мы вместе потом?» – спрашивал он себя, ощущая раскаяние.
Спустя несколько месяцев скоропостижно скончался и брат Достоевского – Михаил Михайлович. Братья росли вместе и были друг для друга самыми близкими людьми. Эта потеря была неожиданной, а потому ужасной. Это ведь у него, у Федора Михайловича, на каторге началась эпилепсия, это за его жизнь опасался брат и посылал его на лечение за границу. А получилось, что он жив, а они, жена и брат, умерли. На его руках остался пасынок Павел, сын умершей жены, и семья брата, лишившаяся средств к существованию. Аполлинария Суслова, женщина, с которой он был связан последние годы, тоже оставила его. Эпилептические припадки усиливались.

* * *

«И вот я остался совсем вдруг один, и стало мне просто страшно. Вся жизнь переломилась разом надвое. В одной половине, которую я перешел, было все, для чего я жил, а в другой неизвестной еще половине, все чуждое, все новое, и ни одного сердца, которое могло мне заменить тех обоих. Стало вокруг меня холодно и пустынно».
Еще при жизни жены он начал писать свой, может быть, самый откровенный роман – «Игрок». Это был роман о страсти. Страсти к эмансипированной женщине и к игре в рулетку. Обе темные силы держали его все эти годы. Теперь, когда остался один, он вернулся к этому роману, который бросил после смерти жены, надеясь еще как-то исправить материальное положение всех осиротевших родственников. Роман по договоренности надо было написать за месяц и сдать издателю, надеявшемуся, что писатель не справится с условиями договора и он станет хозяином всех его произведений. Положение было безвыходное; тогда-то и появилась в доме стенографистка Анна Григорьевна Сниткина, которая стала под диктовку записывать за ним его новый роман «Игрок».
Этот роман будто бы связал всех трех женщин. Его покойную жену Марию Дмитриевну, возлюбленную Полину Суслову и Анну Григорьевну Сниткину – его будущую жену. За порогом отчаяния, там, где он уже не ждал ничего, его встретила последняя любовь. Он писал роман-освобождение, роман, снимавший с него заклятие безумного, неуравновешенного человека. Нужно было переработать весь прежний тяжкий опыт – с изменами, ложью, мучительным страданием и одиночеством, чтобы открылась дверь, за которой оказался новый человек.
Чем больше продвигалась работа над книгой, тем сильнее привязывался Достоевский к юной стенографистке. Он мог лишь осторожно надеяться, что у нее появится пусть только симпатия к нему, о любви он даже боялся мечтать. С ее же стороны возникло сострадание к его одиночеству и восхищение его талантом... Через два месяца после окончания работы над романом «Игрок» они уже были мужем и женой с разницей в возрасте в двадцать пять лет.

* * *

Но испытания только начинались. Для Анны Григорьевны, которой шел двадцатый год, было потрясением, что знаток человеческих душ не может справиться с семейными трудностями. Дом Достоевского никак не мог превратиться для них в общий дом: пасынок, вдова брата, их дети – все требовали от него денег, страшились новой хозяйки и ни на минуту не оставляли их одних. Боясь быть несправедливым, Достоевский принимал во всех конфликтах сторону родственников. Отношения с юной женой чем дальше, тем больше становились суетными, отягощенными взаимными претензиями.
И вдруг молодая женщина принимает решение вместе уехать за границу. Приданое – мебель, вещи, платья – должно быть отдано в заклад, так как свободных денег в доме не было. Анна Григорьевна внезапно осознает, что муж не способен вывести их из тупика новой семейной жизни, и берет все в свои руки. Их новая жизнь была полна испытаний. За границей Достоевский вернулся к рулетке и стал проигрывать приданое жены. И вновь она проявила невиданную для ее возраста мудрость: молчала, продавала все, что было даже на ней самой, и терпеливо ждала, когда он вернется к себе и к ней. У них родилась дочь, он продолжал играть. «Аня, ангел мой, единственное мое счастье, радость, – простишь ли ты меня за все мучения и волнения, которые я заставил тебя испытать. О, как ты мне нужна». Он присылал покаянные письма из Гамбурга, где проигрывался в прах. Она победила его смирением: «Надо мною великое дело свершилось, – писал Достоевский в 1871 г. из Висбадена, – исчезла гнусная фантазия, мучившая меня почти десять лет, я все мечтал выиграть; мечтал серьезно, страстно. Теперь же все кончено! Веришь ли ты тому, Аня, что у меня теперь руки развязаны; я был связан игрой; я теперь буду об деле думать и не мечтать по целым ночам об игре, как бывало это».
Анна Григорьевна могла быть, как всякая женщина, ревнивой и подозрительной. «Он только едва распечатал письмо, потом посмотрел на подпись и начал читать… Мне показалось, что руки у него дрожали. Я нарочно притворилась и спросила его, что пишет Сонечка. Он ответил, что письмо не от Сонечки, и как бы горько улыбался. Такой улыбки я еще никогда у него не видала». Еще несколько лет после свадьбы она мучительно ощущала присутствие рядом той женщины, о которой он писал в «Игроке». Но если и было в ее поступках что-то дурное или некрасивое, она все рассказала о себе сама в своих воспоминаниях, не боясь выставить себя в невыгодном свете. Федор же Михайлович всегда был для нее высшим авторитетом, и она старалась рассказывать о его лучших сторонах. Но и пороки его не скрывала; его страсть к рулетке она принимала как болезнь, тяжкую напасть, которую надо было каждодневно избывать, находясь рядом с ним. Она любила в нем то, что каждый любящий распознает в близком человеке, невзирая на любые недостатки, чистую, бессмертную душу.
Многим Анна Григорьевна могла казаться недалекой, плохо разбирающейся в произведениях своего великого мужа. Но для него она стала настоящим «ангелом-хранителем».

* * *

Уход Достоевского из жизни был столь же гармоничным, как и его жизнь с женой и детьми в последние годы. Предчувствуя приближение смерти, он успел проститься с Анной Григорьевной. «Затем сказал мне слова, которые редкий из мужей мог бы сказать своей жене после четырнадцати лет брачной жизни: – Помни, Аня, я всегда тебя горячо любил и не изменял тебе даже мысленно!» – писала Анна Григорьевна.
О семейном счастье много писал и размышлял Лев Николаевич Толстой, полжизни ощущая себя несчастным именно в семейной жизни. Не сложились семьи у Белинского, Тургенева, Некрасова, Герцена, Чернышевского, Салтыкова-Щедрина и многих других. А вот Достоевский неожиданно обрел счастливую семью, хотя в молодые годы его считали трудным, тяжелым человеком, над его вспыльчивым нравом потешались в литературных кругах. Он всегда жил с сознанием того, что жизнь вне брака будет для него постоянной борьбой со страстями, ничего общего не имеющей с его мечтой о гармоничной жизни. Может быть, как Иов, он выстрадал для себя это право, не случайно его последний роман «Братья Карамазовы» был романом семейным, где Алеша Карамазов обращался к детям: «Знайте же, что ничего нет выше, и сильнее, и здоровее, и полезнее впредь для жизни, как хорошее какое-нибудь воспоминание, и особенно вынесенное еще из детства, из родительского дома». На обломках карамазовской семьи возникает образ дома, наполненного светом любви и всепрощения.