Покорение Нью-Йорка

Русско-американская мечта

Марко Поло, для того чтобы выяснить наверняка, существует ли Китай, отправился туда сам. Когда он вернулся через сорок лет из Китая в Италию, ему пришлось немало расстараться и доказать, что Марко Поло – это не вымысел.

Питер

Нью-Йорк встретил умопомрачительной жарой под сорок градусов. Не было ни ветерка, в воздухе дым стоял коромыслом. По улицам бежали, нет, неслись сломя голову существа, похожие на людей, и все без исключения курили.
«И это – американцы? – удивилась я. – Те самые, которые по всему миру ведут борьбу против курения?!» Но это было только начало.
Пока желтое, как солнце, такси протискивалось через пробки, я вертела головой так, что ломило шею, и выхватывала взглядом то, что называется Америкой, – сверкающие небоскребы, провоцирующие головокружение, Бруклинский мост, заставивший чувствовать себя последним провинциалом, китайские флажки, смешные, неказистые здания в самом центре, растущие как грибы рядом с безупречными зеркальными бизнес-центрами...
Нью-Йорк, по слухам, – это нетипичный город для этой сверхдержавы. Самый нервный, самый суетливый, слишком много иммигрантов, слишком много бандитов и прочей социально неустойчивой публики... Но тогда, когда я стояла в сердце Манхэттена, мысли мои были далеки от таких рассуждений. Нью-Йорк – город, который хотелось покорить. Немедленно, сию же секунду. В противном случае сам город обратит меня в сумасшедший бег и будет швырять как щепку, горсть песка, подчиняя своим жестким законам выживания и одиночества...
«А! Из России? – радостно приветствовал меня новоявленный знакомый, который, не успев объяснить, как пройти на Марк-стрит, тотчас назвался другом, братом и кем угодно, был готов показать мне весь город, все бары, музыкальные клубы, предложить любые наркотики, удовольствия и всю Америку от севера до юга. – Россия... знаю, там у вас мафия и коммунизм», – не переставал восторгаться он. Коммунизм вроде бы кончился», – парировала я. «Как! Кончился? Так ты не коммунистка? – с глазами, расширенными то ли от ужаса, то ли от удивления, спросил он. – За это надо скорее выпить!» Была пятница, вечер, и мы отправились вместе в Грин-Вилледж, так назывался квартал Манхэттена, где было сосредоточение богемных легенд и увеселительных заведений и куда граждане, достопочтенные и не очень, ходят за «having fun». Вообще «having fun» (что означает «отрываться», «развлекаться», «расслабляться») стал если не девизом этой страны, то магическим актом, ради которого, по словам Питера, мы все живем. «Американцы делятся на тех, кто понимает, зачем живет, и тех, кто еще не понял, зачем зарабатывает баксы». «Как-то у тебя все просто получается», – засомневалась я и стала уже подумывать, как бы от него сбежать, поскольку говорить совсем уже было не о чем. О медведях на Красной площади он спросил, то, что Сибирь находится не в Москве, я ему объяснила... «Конечно, просто, ведь это и есть американская мечта», – беззаботно засмеялся Питер. А я с раздражением думала о том, что этот милый длинноволосый юноша (лет 35), столь бойко танцующий под национальную песню «We gonna rock this town», работает клерком в банке и не читал ни Керуака, ни Буковски, ни Миллера, ни Сэлинджера, ни даже Хемингуэя (зато, правда, что-то слышал о К.Марксе), и я уже отчетливо представила, как его лицо становится учтивым и непроницаемым, когда утром в понедельник он спешит на работу, как он честно звонит в налоговую полицию, если сосед по дому скрывает доходы. Я заторопилась, а на прощание он мне посоветовал не ездить в район Гарлема, потому что там опасно, не ходить в Централ-парк вечером, потому что там на небезызвестной Земляничной поляне грабят и ночуют бомжи, не знакомиться с мексиканцами, потому что они все больны СПИДом, не давать таксистам чаевые, потому что они дурят иностранцев, не ходить в китайские кафе, а питаться лучшей на свете едой под названием «гамбургер».
В последний момент мне показалось, что он надо мной все-таки издевается, а языковой барьер не позволяет проникнуть в изящество его шуток. Так и не разобравшись, с необъяснимым чувством разочарования я поспешила в подземку.

Метро...

На платформах стояли почему-то исключительно негры, или «афроамериканцы», – так их приказала называть демократия США. Те, что стояли слева, громогласно ссорились или спорили. Один сказал другому: «это твоя проблема», а второй ответил, что он знает, чья это проблема, но точно не его. Тот, что стоял справа, напевал очень знакомый блюз, не обращая внимания на скудную публику ночного андеграунда. Мне даже почудилось, что это импровизация на тему «Гуд бай Америка, о-о-о...». Подошел поезд. Из вагона вышли две красивые улыбчивые женщины. Они улыбнулись друг другу, улыбнулись всем заходящим в вагон, то есть неграм и мне, и тот, что пел, слегка присвистнул. Это точно был кадр из какого-то фильма. Затем он окинул меня взглядом с ног до головы и подсел рядом. «Как дела?» – «В порядке». – «Ты свободна?» – «Я спешу». «О’кей». – Он ткнул пальцем на мои расклешенные джинсы и цветную рубашку и прокричал на ухо, поскольку поезд дико загрохотал: «Ты выглядишь, как из семидесятых. Хиппи?» «Нет!» – крикнула я в ответ. «Да! Время свободы кончилось, детка!» – Он засмеялся и что-то опять запел, так что остальные негры в итоге обратили на нас внимание. «Удачи». – Он поднялся и, шатаясь, пошел в конец вагона, точно был вдрызг пьяный.

Полицейский

Ночной вокзал Нью-Йорка представляет странное зрелище. По крайней мере непривычное. Все ларьки и магазины открыты. Повсюду разносится одуряющий запах горячей еды, но людей совсем нет, не считая полицейских, сидящих за столиками в кафе.
Один из них, тот, что был постарше, прожевав бутерброд, очень вежливо мне объяснил, что я опоздала на свою электричку, которая должна была отвезти меня в общежитие университета, и посоветовал дожидаться утренней в гостинице. Заметив мою растерянность, он спросил, не из Германии ли я, и когда узнал, что из России, страшно обрадовался и пригласил к столу. Пока мы пили кофе, он сетовал, как всю жизнь мечтал путешествовать, но как-то не получалось, что он обязательно поедет в Россию, «потому что там красивые и добрые девушки, а не эти меркантильные американки». Я спросила, откуда у него такая уверенность, но он так и не вспомнил название журнала, в котором прочитал об этом. Узнав, что я изучаю социологию, и выяснив, что это такое, он неожиданно стал ругать свой народ. Мол, американцы в большинстве своем неприятные и практичные люди. Затем он рассказал про правительство, которое создает иллюзию комфорта и процветания, а на самом деле кругом «много дряни» и он, работая в полиции уже целых два года (чем, кстати, очень был горд), насмотрелся на Америку совсем с другой стороны. «И вообще Штаты очень изменились по сравнению хотя бы с семидесятыми. Раньше людей занимали какие-то идеи, за ними что-то стояло, они верили в то, что мир может стать лучше и справедливее благодаря им. А теперь на выборы противно идти, поскольку туда ходят одни идиоты, насмотревшиеся рекламы». На прощание он мне сказал, что настоящий жизненный опыт приобретается только на войне или в полиции. Я не стала возражать.

Моника

Ночь я решила переждать в каком-нибудь ночном клубе. Но попасть мне туда удалось не сразу из-за того, что мне тогда еще не исполнилось двадцати одного.
В конце концов, когда я уже была готова чуть ли не разрыдаться, меня пустили через черный ход в Джаз-кафе (где почему-то грохотал панк-рок), взяв с меня честное слово, что я не буду покупать выпивку (впрочем, я заметила, что охранник не замедлил предупредить бармена, указав на меня пальцем).
«Как тебя зовут?» – обратилась ко мне женщина лет тридцати на вид. На ней было кожаное платье, а губы и ногти выкрашены в черный цвет. Ее звали Моника. Она сказала, что три часа назад рассталась со своим мужем и хочет отметить это событие. Подмигнув бармену, она купила мне текилу. «Вы ведь в России пьете с детства, как и во Франции», – подмигнула она мне. Я отрицать не стала. Она рассказала, что ее дед был русским евреем, который иммигрировал в двадцатых годах. Забыв про своего оставленного мужа, она предложила тост за дружбу между народами. Затем, уже порядком захмелев, она перехватила микрофон у солиста и объявила всем присутствующим, что Америка приветствует гостью из России, и тогда все стали подходить ко мне и задавать всевозможные дурацкие вопросы, по очереди угощая меня текилой и пивом. Оказалось, что Моника – хозяйка этого кафе. Утром она подвезла меня на машине до вокзала, зачем-то уплатив за билет на электричку.

Али

По соседству с университетом, что находился в Лонг-Айленде, в двух часах езды от Нью-Йорка, располагался частный аэропорт. Каждый раз, сбегая с лекций, я спешила заглянуть на взлетное поле. Перепрыгнув через турникеты, на которых мигала гигантская надпись «STOP!», я наблюдала, как в воздухе парят аэропланы и двухместные крохотные самолеты. «Нравится?» – послышался голос за спиной. «Да, очень», – извинительно пролепетала я, думая, что это охранник пришел выгонять меня отсюда. «Ты можешь попробовать. Всего 60 долларов».
Человек представился инструктором. Миндалевидные глаза и кожа выдавали арабскую кровь. «А за тридцать полетим?» – осмелела я, вспомнив, что арабы, даже американские, любят торговаться. «О’кей, сорок баксов, и ты на небе», – засмеялся он. Его звали Али. И вместо сорока предписанных минут полета мы парили над океаном часа два, и он учил меня делать мертвую петлю, передразнивая мою русскоязычную брань... А затем мы полетели в Нью-Йорк и кружили, пока не стемнело и где-то там, внизу, не стали зажигаться огни. А в наушниках рации звучал его голос: «Посмотри, как красиво! Не хочешь остаться?» И когда я вылезала из учебной кабины пилота, ноги дрожали, уши были заложены и глаза наверняка светились от счастья – казалось, что я все-таки покорила Нью-Йорк, этот американский парадайз, пикируя на него с высоты.

Джошуа

Две недели пролетели быстро, и последнюю ночь я решила провести в Нью-Йорке.
Джошуа – с ним я познакомилась, прогуливая очередную лекцию, в кафе – обещал поехать со мной на машине. Его отец был немец, а мать, как я поняла, канадка. У него был очень странный выговор и прозрачно-голубые глаза. За две недели он узнал все про современную Россию, и теперь, утолив свое любопытство, был готов принять русское гражданство и учить наизусть Пушкина. (К моему безграничному удивлению, он читал «Братьев Карамазовых» и Набокова). Мы всю ночь колесили по Нью-Йорку, танцевали и заезжали в гости к каким-то его друзьям. К середине ночи автомобиль вынес нас к берегу океана. Джошуа выключил двигатель и впервые за все время замолчал и о чем-то своем задумался.
«Не грусти». – «Не буду». Он выдержал паузу, так что мне опять показалось, что все это дешевое голливудское кино. «Везет тебе, ты в России живешь», – вдруг начал он. «Ну, тебе тоже пофартило: ты в Америке», – пошутила я. «Да нет, ты не понимаешь. Здесь очень одиноко». Я, помнится, смутилась и стала объяснять, что одиночество не может быть связано с тем, где он живет, а все зависит от самого человека, друзей и близких...
«У меня нет близких. Никого, кроме родителей. Они – клевые люди, с настоящим прошлым, судьбой. А остальные... ты разве не поняла, что такое дружба по-американски? Все здесь одиноки. У всех счета в банке, страховки и больше ничего, ничего!» Тут я попыталась перевести разговор – то ли оттого, что была немного пьяна, то ли оттого, что хотелось искупаться в океане, – и стала объяснять ему что-то про союз между Россией и Америкой, что именно за этими великими странами будущее и прочее. Он только качал головой. Я тянула его купаться, но он отказался и сказал, что подождет в машине. Бросившись в первую волну, мне расхотелось встречаться со следующей, так что я помчалась обратно, отбиваясь от москитов...
Стремительно светало, и звезды совсем перестали отражаться в океане. А мы еще долго сидели и молча смотрели на океан через стекло автомобиля, пока на горизонте не показалась пурпурная дымка взлетающего из воды солнца.