Человек, о котором нельзя думать не
улыбаясь
Толстые журналы прощаются с ХХ веком
Номера литературно-художественных
журналов, завершающие год-столетие-тысячелетие,
соединили в себе две тенденции на первый взгляд
противоположные – многотемное разнообразие и
внятный единый сюжет. Все подводят итоги и
прощаются с ХХ веком, исключительным, богатым,
однообразным, веком гения и страданий.
Значительное место во всех журналах занимают
дневники и мемуары.
Известный публицист и критик Юрий Буртин, в
октябре прошлого года ушедший из жизни, в своем
последнем произведении “Исповедь
шестидесятника” сурово судит себя за то, что в
юности слишком доверял государству. “Пожалуй,
определяющей чертой моего сознания во всем, что
касалось общественной жизни, можно считать его
безындивидуальность и несамостоятельность. Я не
задавал вопросов и не нуждался в
доказательствах, потому что ни в чем не
сомневался. Суверенитет личности, чувство
собственного достоинства, независимость
суждений, право на инакомыслие – все это если и
признавалось мною, то лишь умозрительно. За такие
вещи можно было хвалить Чацкого или Базарова, но
все это было из какой-то другой жизни. Как и
всякий добропорядочный советский человек, я
ощущал себя в вечном и неоплатном долгу перед
государством. Мне не приходило в голову, что
государство дает человеку только то, что от него
же получило, что оно не благодетельствует народу,
а лишь возвращает ему (с изъятиями) нечто вроде
выданного ему кредита. Я не задумывался о том, что
долг – понятие, предполагающее взаимность, что
это род общественного договора, основанного на
полном равенстве сторон, и если я ответствен
перед государством, то и оно в одинаковой мере
ответственно передо мною” (“Дружба народов”, №
12).
***
В этом же номере – очередной раздел из
книги воспоминаний поэта Наума Коржавина “В
соблазнах кровавой эпохи”. Мемуарист
рассказывает о московской жизни последних
военных и первых послевоенных лет, о драматичной
ситуации, в которой оказывался в эту эпоху каждый
мыслящий молодой человек. Естественное для юной
души желание уважать и любить свою страну
сталкивается с тем, что жестокая и лживая система
требует от всякого подданного тупого
преклонения и нерассуждающего
самопожертвования. “Россия ждала плодов победы
– как минимум послаблений, жаждала жить, а в
Кремле думали над тем, как у нее эту победу
отобрать. Вождь, оказавшись победителем,
приходил в себя от перенесенного страха и еще
больше утверждался в своей правоте, что в его
понимании значило – в безнаказанности. Но в
1944–1945 годах этого еще ясно не было видно, оно
было скрыто неправдоподобием. Это
неправдоподобие и было главным секретом режима.
Происходили события, объяснения которым
приходилось придумывать самим гражданам. Так что
же взять с меня, мальчика, пытавшегося мыслить в
обществе, оторванном от информации о мире и о
самом себе, и к тому же, как все вокруг,
облучаемого направленной ложью?”
***
В декабрьском “Новом мире” появилась
третья часть “очерков изгнания” Александра
Солженицына “Угодило зернышко промеж двух
жерновов”. В опубликованных главах
рассказывается о путешествии в Японию, о
знакомстве с японской культурой, которая
показалась писателю значительно более
самобытной и загадочной, неожиданной и чуждой,
чем он предполагал, заранее везя большую
симпатию к ней: “Осмотр храмов, храмов и храмов,
синтоистских и буддистских, как-то невольно
составил стержень нашей поездки: это именно те
заповедники, где сгущенно отстаивается японская
древность, не потревоженная современностью.
Синтоизм служит японцу для всего радостного. А
для всего горестного и для смертного обряда –
буддизм. Это поражает: одна и та же нация, одни и
те же люди исповедуют в разных случаях жизни две
разные религии. Обнадеживающий ли это признак
для будущего человечества или признание
недостаточности обеих религий? …Ото всех
посещений синтоистских, а особенно буддистских
храмов охватывает ощущение крайней чужести и
пропасти между нами, которой я не ожидал, когда
ехал в Азию, я полагал – они все-таки ближе нам. В
чем смысл рас? В чем замысел Божий? А жить нам – на
одной планете, и надо друг друга понимать.
Никогда нам по-настоящему не сойтись – и смеем ли
мы претендовать обращать их в свою веру? “
***
“Житейские истории” Бориса Екимова
переносят читателя в наши дни, на средний Дон, где
“на редких хуторах – старые люди, ветхие домики,
лишь бы дожить. Старики умирают, а с ними уходят
селения и хутора. Акимов, Картули, Евлампиевский,
Тепленький... Глухое безлюдье все шире
расправляет крылья, накрывая округу. Даже пеший
сюда не всегда пробьется: речка лежит поперек
пути. Но вот поселились: хозяин еще не старый,
жена, малый ребенок. А ведь жили в районном
центре. Зачем сюда забрались?.. Знает лишь
Господь. Дом новый, добротный. Хозяин все еще
строит его. Глядеть бы да радоваться... Но когда
вспомнишь, что рядом, что вокруг на многие
десятки верст лежит пустая земля...” (“Новый
мир”, № 12).
***
В журнале “Звезда” (№ 12) Артем
Соловейчик выступил со статьей “Воспитание без
воспитания”, посвященной педагогическому опыту
семьи Симона Львовича Соловейчика: “Отец
избегал глагола “воспитывать”. А может быть,
вообще избегал глаголов. Подспудно понимал, что
всякие манипуляции с ребенком чреваты
неизвестным результатом. Во многих случаях
бездействие приносит большие плоды, чем попытки
активного влияния на ребенка в правильном
направлении. Так родилась формула воспитания без
воспитания... В доме все кажется обычным, не
заслуживающим внимания. Но, с другой стороны,
ничто так не влияет на нашу философию, как
повседневность. И в какой-то момент отец понял:
нет ничего более важного на свете, как рассказать
сегодня и сейчас, что происходит у него, а значит
– у каждого в доме. Оказывается, это не банальная
повседневность, а суть вещей. Происходящее в доме
и есть педагогика. Такую педагогику – свою
педагогику – создает сам ребенок”.
***
В журнале “Октябрь” появилось
мемуарно-исследовательское произведение поэта и
прозаика Анатолия Наймана “Сэр”, посвященное
сэру Исайе Берлину, английскому философу и
социологу, который русскому читателю известен
прежде всего как адресат стихов Анны Ахматовой.
“Вот что отличало его от людей его круга и его
ранга: он был наглядно счастливый человек. Всю
жизнь он был погружен в интеллектуальные
занятия, от которых, как известно, не может не
быть большой печали, – и умудрился не впадать в
меланхолию. Он прожил столетие, угнетающее
прежде всего интеллект, – и не знал, что такое
депрессия. Вот это побуждает меня, как, возможно,
всех однажды попавших в поле действия его
личности, продолжать думать о нем и, думая,
улыбаться. ...Выступал ли он с кафедры, обсуждал ли
что-то с глазу на глаз, болтал ли за обеденным
столом, обаяние его личности ощущалось
физически. Среди качеств, составляющих природу
обаяния, главное – заинтересованность.
Обаятельному человеку интересно все, что его
окружает и с чем он встречается, в частности и ты
интересен так, что и тебе он передает свой
интерес ко всему на свете. Мир, еще только что
обыкновенный, захватывает тебя – таков механизм
действия обаяния”.
Елена ИВАНИЦКАЯ
|