Педагогика
крестьянской зимы

Так и приобретается жизненная премудрость – в доме за чаем, в школе за книгами

Мы говорим: человека воспитывают жизненные обстоятельства и школа, в которую он ходит. Но при ближайшем рассмотрении оказывается, что весьма существенное воспитание мы получаем как бы между делом – под ветром, солнцем и дождем. Что в роли педагога, требовательного и талантливого, может выступать, например, зима со всей своей снежной премудростью. О том, чему можно научиться зимой в деревне и большом городе, – наша сегодняшняя страница.

Пролог
Жажда Рождества

Кто куда собирался – в Испанию, в Прагу, в Париж. Все-таки третье тысячелетие, как встретишь, так и проведешь. Мы весело пожимали плечами на недоуменные расспросы знакомых: “Куда вас понесло в Новый год? Что вы в деревне не видали? Поехали бы лучше куда-нибудь, например...” А мы никуда больше ехать не хотели. Казалось важным и правильным очутиться на Рождество в уральской деревне, чтобы пережить святки во всей полноте, доступной сердцу. К тому же места эти абсолютно заповедные – русские деревни в верховьях Камы, где почти три века уже живут старообрядцы, изгнанные ходом истории с насиженных московских мест после Никоновских реформ. Сохраняя старую веру, они сохраняли старые обычаи и привычки, продолжая жить по календарю семнадцатого столетия. На святках там запросто ходят ряженые, девицы гадают о суженых. Хотя, конечно, цивилизация в конце концов и сюда добралась – из райцентра ходят по деревням раз в сутки автобусики. Но по-прежнему зимой сквозь огромные сугробы гораздо легче пробираться на лошади. А нет саней – бредешь пешком, нагребая полные валенки снега.
А я-то не только ради сказочного Рождества ехала. Меня влекли рассказы о тамошней детской жизни, во многом несхожей с нашей, московской. И необыкновенные слова – каша, пестунья, шуликан.

Глава первая
Дмитрий Константинович

Целый день Дмитрий Константинович беспокоился, места себе не находил, метался и плакал. А в бане попарился – ничего, лежит у мамы на руках, смеется. Смотрит на нас осмысленными младенческими глазами. Ему нет и месяца, он весь еще там, в заоблачных далях. Когда малыш улыбается во сне, говорят: “Ангел в переглядушки с ним играет”. Младенец – человек к Богу близкий, но слабенький, еще некрещеный, не может сам противостоять болезням и напастям. Поэтому редкая мама согласится показывать новорожденного незнакомым людям. В течение первого месяца от рождения в доме “каша” – особенное время, когда дом и все его жители как бы живут на пороге между двумя мирами – Божьим и темным. В доме, где каша, старушки не соберутся помолиться – нельзя, нечисто... Но приходят друзья и родственники – приносят маме и младенцу подарки, фрукты, выпечку. Это называется устроить кашу – все заботятся о маленьком и его маме, которая поначалу максимально освобождается от всяких домашних забот, чтобы все время быть с малышом. А еще лет сорок назад такой роскоши не было – мама родила и на другой день на работу, в колхоз. С маленьким оставалась нянька, пестунья по-здешнему, родная сестренка или приглашенная женщина из односельчан.
Каждый вечер маленького Димку парят в бане – для здоровья и спокойного сна. Молодые мамы уже не знают банных приговоров, но все же избегают качать пустую коляску (как лет тридцать назад никто в верхокамских деревнях не осмеливался качать пустую липовую зыбку – чтобы ребенок не умер). В традиции банные приговоры пока еще сохранены, правда, только стариками. Бабушка Сазоновна напела мне один, нежный и теплый:

Банюшка, парушко,
Саломея-бабушка,
Веничок шелковый,
Тело гумажное,
Напарила, нагладила
Ксюшу-младенца
На сон, на угомон,
На добрые дела...

А добрые дела всегда перед глазами – мама на кухне, отец в конюшне возится, вставая до света каждый день. И лет с четырех-пяти малыши рвутся работать со взрослыми. В гостеприимном доме директора соколовского клуба Елены Григорьевны Корниловой, кроме маленького Димки, Любашиного сына, еще полно детей, правда, уже выросших, – Витя, Луиза, Мишка. Мишка в пятом классе. У него, как у всех, каникулы, а он с утра до ночи занят. Мы еще только глаза открыли, а он уже дров для печи натаскал и в сенях (здесь говорят – на мосту) подмел. А вчера вечером все вместе лепили пельмени – главное зимнее угощение. Налепили огромную кучу, разложили рядками и вынесли прямо на мост – замерзать. Управившись с делами, Мишка часами может читать, что для меня было удивительно – нет бы побегать, опять же горка, снежки, приятели. А он читает книжки по биологии. Конечно, и бегает тоже, и приятели есть, но, видно, это для него особое удовольствие – читать книжки в теплом, натопленном доме.
А фермерский сын Никитка, почти что его ровесник, живущий в двадцати километрах, показывал мне хозяйство, рассказывая о быках, коровах и сенокосе. Он уже многое умеет из того, что надо уметь мужчине в деревне – учится, глядя на папу и вместе с ним. И его голос кажется мне каким-то другим, совсем не похожим на голоса моих московских учеников – уверенности, что ли, в нем больше, ответственности, смысла, не знаю. Живой, не придуманный Филиппок.

Глава вторая
Искусство проказничать

Зима в Верхокамье серьезная, со снегом до окон и морозами, хотя и оттепели, конечно, не диво. Живут здесь крепкие северные люди – кержаки, выросшие на поморской вере и поморских обычаях. Традиционные персонажи Рождества на Русском Севере – святочные ряженые, шуликаны. Никто уже не может объяснить сакрального смысла этих святочных игр. Но все помнят главное – надо нарядиться так, чтобы тебя не узнали как можно дольше. А это ох как трудно, в деревне-то все свои. Девки наряжаются дедами с длинными бородами, парни подкладывают огромные бюсты и надевают широкие юбки, завешивают лица, красятся, а мальчишки в самом деле похожи на чертенят в натянутом на голову материнском черном капроновом чулке с прорезями для носа и глаз.
Есть еще одно твердое правило – никогда не ходить в дом, где есть маленькие дети, – можно нечаянно испугать их до смерти. Немудрено испугаться и взрослому человеку, когда он неожиданно увидит хохочущую рожу, перемазанную и раскрашенную.
Ходят вечерами по деревне, распевая песни и присказушки, вымазанные сажей, вопящие, топочущие, стучащие палками у дверей бесенята. Шуликаны – хулиганы – уж не от них ли? Ведь могут и дверь подпереть, так что до утра из избы не выберешься, и поленницу раскидать. Никто не обижается – имеют право. Потому что положено по традиции шуликанов в дом пустить, их песни послушать и угостить чем-нибудь, да еще с собой в корзинку положить. Хозяину прибыль – благополучие на весь год, а шуликанам радость – пироги и шаньги, а то и конфеты с яблоками. Некоторые просто потопчутся на месте, оробев, быстро пробормочут стишок – и ходу. Таким и угощение небольшое. А которые стараются изо всех сил – набирают к вечеру полную корзинку и хвастаются перед другими, кто сколько набрал. Малышня еще с собой палки прихватывает подлиннее, на всякий случай, отбиваться от больших шуликанов – конкурентов. Эти большие (как правило, парни призывного возраста) с удовольствием валяют встречных прохожих в снегу – таков обычай. Однажды вечером, идя по еле освещенной Кулиге, мы встретили ватагу парней лет пятнадцати-шестнадцати. Вы, говорят, извините нас, ради Бога, но мы должны вас обязательно в снегу искупать, у нас обычай такой, Рождество. Извините, пожалуйста! И вежливо так посадили в сугроб. А потом мы хохотали вместе как сумасшедшие: что ж вы – шуликаны, а не наряжены? “А мы шуликаны третьего тысячелетия!” – смеется Стас.
Святки – особенные дни, святые и страшные одновременно. Святые – потому что Христос родился, звезда взошла на Востоке. А страшные – потому что бродит по земле нечисть, чувствуя свои последние дни, пока еще Крещения нет. Чувствует и проказит что есть мочи: водит по темному лесу, в котором по ночам воют настоящие волки, задирающие глупых собак, заметают дорогу сугробами почти по пояс, швыряются снегом. Балует в бане, в которую в эти дни стараются не ходить. Не то что гадать там (никто и не решается), а даже просто париться нельзя: черти до смерти могут запарить или кипятком обварить.
Конечно, девчонки гадают на женихов. Кто по-современному – через всяческих рисованных чертиков и гномиков, а кто по старинке – капает воск в блюдце. Бабушки, вспоминая юность, рассказывали про валенок, брошенный на дорогу через забор, – в какую сторону носком – в ту сторону замуж выйдешь. А парни любили подшутить – спрятаться да и утащить валенок, так что чуть ли не босиком домой бегали. Ходили слушаться на росстани – перекрестки все с той же целью: прятались и подслушивали под окнами, загадывая на судьбу. “Которые услышат, что мы под окошком, нарочно кричат: “Гроб да могила, третье кадило!” А когда и про свадьбу говорят, и про богатство”. Это сейчас смешно – глупые были, молодые, а тогда верили. И от родителей за гадания получали по полной программе – нельзя, грех. Но все равно святки есть святки, каждый год все повторялось.
Вот и в этот январь на доске объявлений надпись: “Сегодня вечером в клубе дискотека и святочные гадания”.
...Господи, да где я: то ли в XXI веке, то ли в XVIII? То ли в дремучей сказке далекого уже детства, то ли внутри рождественской открытки, блестящей бертолетовым снегом. Нет, вроде в двадцать первом – в клубе мигают огоньки дискотеки. А вроде и в восемнадцатом – мальчишки слетают с холма на самодельных санках-скамейках, о которых я прежде только в книжках читала. Пегая кобыла задумчиво жует, уставившись в торбу. Архиповна уже заперлась на все засовы, прочитав вечерние молитвы, от шуликанов, от греха, спать, с Богом.

Глава третья
Лоток, скамейка и другие чудесные вещи

Шуликанье – это здорово, весело, но быстро заканчивается. После Крещения уже ряженые не ходят. Главное развлечение здешней деревенской ребятни на всю зиму – горка. Раньше было строго – сто лет назад родители-беспоповцы разрешали своим чадам с гор только на Масленой кататься. А на святках все больше по избам сидели и играли на печи – на улицу нос не высунешь. Сейчас-то под двадцать пять градусов мороза прихватывало, а до всех наших экологических неприятностей морозы и покрепче бывали. Дома играли в жмурки (кругольцы, как здесь говорят), в “колечко”, слушали про старину, про священное, про гонения за веру.
И теперь деревенские дети зиму любят больше, чем лето. “Ну и что ж, что учиться, – говорил Никитка. – Зато праздников сколько, и с гор покататься можно, и работы мало. А летом – копать, сажать, жуков собирать, картошку окучивать, за коровой ходить!”
Зимой мальчишки разворачиваются вовсю – щеголяют друг перед другом санками невероятных конструкций. Удивительное дело – два села, стоящих друг от друга в десятке верст, а совсем непохожие ребячьи санки. В Соколове я освоила аж три их разновидности – собственно санки (кованки), скамейку и лоток. Когда-то, еще до школы, мне подарили книгу Алексея Толстого “Детство Никиты”. Начиналась она как раз с описания процесса изготовления такой скамейки, которую плотник смастерил для маленького барина Никиты однажды зимой где-то во второй половине девятнадцатого столетия: “В каретнике, на верстаке, среди кольцом закрученных, пахучих стружек Пахом выстрогал две доски и четыре ножки; нижняя доска с переднего края – с носа – срезанная, чтобы не заедалась в снег; ножки точеные; в верхней доске сделаны два выреза для ног, чтобы ловчее сидеть. Нижняя доска обмазывалась коровьим навозом и три раза поливалась водой на морозе, – после этого она делалась как зеркало...”
Честно, я была очень удивлена, увидев возле соколовского пруда мальчишку, оседлавшего в точности такую скамейку. Так не бывает, сказала я себе. Но мальчишка гостеприимно предложил прокатиться. “Я сам ее сделал!” – с гордостью сказал он мне. А его приятели недоуменно говорили: “Ну и что такого? Я тоже сам сделал и лоток, и скамейку”. Лоток – вещь для настоящих лихачей. Только малышня катается на нем сидя, а мальчишке пристало только стоя. Что трудно невероятно – заостренная лодочкой доска, политая на морозе водой, застывшая, стеклянная, так и норовит выскользнуть из-под ног. Но зато тот, кто скатывается с самого верха горы, не падая, имеет нешуточный вес в ребячьей компании. (Как это похоже на нашу городскую иерархию ледовой горки, подумала я тогда.)
А кованки – виртуозное произведение искусства. Их, конечно, уже делают взрослые, и не все подряд, а только отдельные умельцы, изготавливают на заказ. Они есть почти у всех, потому что предназначены не только для детского баловства. Это еще и зимний вариант коляски для младенца, и хозяйственная тележка – воду с колодца привезти. Но красивы они невероятно, совсем излишне красивы. Тонкий прут, гнутый во многих местах причудливыми спиралями и петельками. Санки, словно нарисованные серебряным карандашом одним росчерком. Витые полозья, тонкая ручка у спинки, кружевной, как воротник уездной учительницы. Уменьшенная копия санок Снежной королевы.

Эпилог
Дорога, занесенная снегом

В Кулиге мы сразу побежали на исток Камы – откапывать из-под снега начало великой реки. А рядом с истоком живет учительница истории, хранитель и собиратель сельского краеведческого музея Екатерина Артемьевна Гавшина. Уже много лет ребятишки и взрослые собирают по окрестным домам старую крестьянскую утварь: зыбки, корчаги, ухваты. Чуть не полкомнаты занимает древняя соха и настоящий ткацкий стан-кросна, на котором и сейчас можно ткать. На отдельных самодельных полочках в музее – коллекции фонарей и утюгов. Часть экспозиции специально посвящена истории и традиции беспоповского старообрядчества.
Входишь под крышу музея – и ощущаешь, какой он теплый, нажитый. Чувствуешь, что ребята и взрослые, больше тридцати лет собиравшие экспозицию, не просто так складывали здесь вещи, а касались их сердцем.
Но вот плохо – нет у музея своего места. Две комнаты в сельсовете не в счет. Нет и ставок директора, хранителя, музейного педагога. Хотя Катерина Артемьевна много лет делает все сама, бесплатно, от души, потому что ребята прибегают. Как же закрыть перед ними двери? Тем более что для многих музей и школа в самом деле дом.
Екатерина Артемьевна подливает чай и рассказывает про своих учеников, кто кем стал, про родителей, про кулигинские традиции воспитания. Родители здесь разные, бывает и так: кто-то уже с утра пьяный, а дети голодные в школу идут. “Проходишь между рядами на контрольной, а у половины – животы урчат”, – горестно говорит она. Для таких ребятишек, когда они приходят шуликать в дом на Святках, взрослые обычно стараются не конфеты в корзинку положить, а что посытнее – пироги, шаньги, чтобы ребята поели как следует.
И вдруг Екатерина Артемьевна как-то вся загорается, оживляется: “Но ведь, знаете, не все родители такие. У меня была одна мамочка, она всегда старалась своим ребятам с уроками помогать, а у самой едва семь классов образования. Приходит к ней сын, сердитый такой, говорит, задали плач Ярославны выучить, дурацкий какой-то, слова коверканые, ничего не понятно. А она усадила его рядом и стала читать медленно, как бы нараспев. А потом говорит: “Да ты послушай, сынок, слова-то какие, самые наши, русские. Ведь она правда плачет...” Так и выучили”.
Так приобретается жизненная премудрость: дома за чаем, в школе за книгами, в музее, в хождении извилистыми тропками и холмами. Хорошо, когда школа и дом рядом. Плохо, когда школа одна на десять деревень и ребята живут в интернате. А ведь раньше тут в каждой деревне своя школа была. И не так давно. И вот снова худая идея гнездится в некоторых московских головах – закрыть деревенские школы и перевести ребятишек в одну большую, сельскую. Да только школой и жива деревня. А так – перебираются родители следом за детьми на центральную усадьбу. В деревне остаются несколько стариков, дома разваливаются потихоньку, и вырастает на их месте трава кипрей, отмечающая контуры бывшего дома. Когда-то все это уже было. Опять, что ли?
...Всегда не хочется уезжать. Хочется остаться еще, кажется, что только начинаешь вот-вот что-то понимать. Но в Москве – дела, которые отсюда и не кажутся такими важными. Важно успеть еще сбегать проведать знакомых старушек и передать поклоны-приветы. Важно насмотреться на хрустальные, леденцовые бусы на ветках – примерзший снег, куржовень. Покуда его мало – сияющий хрусталь в солнечном свете, от которого глаз отвести невозможно. А когда много наберется – ломает ветки под тяжестью. Береза прямо на дорогу упала. А дорога одна – наезженная. Остальные – тропки, занесенные снегом. “Робята в школу не ходят, вот и замело”.

Елена ЛИТВЯК
Фото автора