История одного Гобсека

Вот и пришло время выяснять свои отношения с денежными знаками. Потому что в ребенке внезапно проснулась страсть к накопительству...

С некоторых пор я стал замечать, что Мишка слишком пристально и слишком часто, с нехорошей жадностью в глазах пересчитывает свои деньги. Поначалу я к сыну по этому поводу не приставал, пытаясь справиться со своим раздражением с помощью некоторого волевого усилия. Вспоминал разные умные тексты, прочитанные за последнее десятилетие переоценки ценностей. О том, что детское финансовое любопытство нужно чуть ли не поощрять. Что протестантские страны (в которых наиболее очевиден дух стяжательства) – самые благополучные в бытовом плане, а оттого и самые спокойные, безопасные, цивилизованные. Что наше советское бескорыстие – от элементарного неумения “выстроить” собственную жизнь, то есть от лукавого. Разум соглашался с умными аргументами – душа протестовала. И в какой-то момент я больше не смог молчать и бездействовать.
Этот момент наступил летом, когда мы с Мишкой гостили у моих родителей. У его бабушки и дедушки. Каждое утро Мишка уходил с бабушкой на базар, а вернувшись, приносил ненавистный базар с собой. Имитация была почти зеркальной. Из коридора раздавался жуткий вопль:
– Эй, подходи, народ! Яблочко наливное – пять рублей штука! Слива медовая – восемь! Расхватывай, не пожалеешь!
Это значило, что Мишка вытащил в коридор табурет, красиво разложил на нем фрукты, только что купленные на рынке бабушкой, и ей же (вкупе с дедушкой, на меня-то у него надежд не было) перепродает их по сумасшедшей цене. И бабушка с дедушкой, смущенно улыбаясь (мол, что ж поделать, раз игра такая!), несли ему пятерки и десятки. А называлось все это – любимый внучек зарабатывает на мороженое и свои бесконечные чупа-чупсы. А внучек, торопливо рассовав деньги по карманам, бежал в комнату пересчитывать выручку. “Папа, сколько у тебя денег? – спрашивал он. – А у меня, – тут он восхищенно круглил глаза, – уже двести рублей!”
Страшные бальзаковские картины вставали перед моими глазами, больше терпеть такое я был не в силах. “Так, я из налоговой полиции. Ваши документы, лицензия, разрешение, санитарная книжка, сертификат качества”, – сказал я однажды, выходя в коридор, едва из него раздался очередной базарный вопль сына. Необходимых бумажек у него, разумеется, не оказалось. Выручку и товар пришлось конфисковать и вернуть законным владельцам. Мишка пытался протестовать, устраивать сцены, но я был неумолим. Впрочем, на его финансовом благополучии это не отразилось, доить стариков он стал просто более прямым, более примитивным способом. “Бабушка, дай на…” – далее следовала убедительная мотивировка. Бабушка тут же доставала бумажник.
Больше всего меня возмущала даже не сама игра, а то, как Мишка в нее играл. Всем существом своим. С полным перевоплощением. Сладострастно. Ладно бы, у него была какая-нибудь кардинальная идея (дорогой конструктор, например, самостоятельно купить), как у “подростка” Достоевского, – я б тогда не лез со своими запретами, перетерпел бы. Но ее, этой романтической идеи, не было. Сыном владела голая страсть к накопительству.
Странно все-таки. Обращаясь к временам моего детства, я не припоминаю ничего подобного. Девчонки иногда играли в “магазин”, но это была чистая игра, имитация взрослой жизни. Вместо денег в этой игре ходили обрывки газеты. С этим связано у меня одно яркое воспоминание. Однажды, когда родители куда-то отлучились, мне пришлось коротать время с соседской девчонкой. Она предложила сыграть в “магазин”. Я согласился. Она сидела под столом, я покупал у нее масло, она заворачивала в газету какие-то кубики, я расплачивался кусками той же газеты. Эта дурацкая игра мне через десять минут жутко надоела. Давай-ка займемся настоящим делом, сказал я, теперь у нас будет парикмахерская. Я усадил бедную соседку в ванну, вооружился огромными ножницами и вдохновенно принялся сооружать на ее голове модную прическу. Закончив работу, я принес зеркало – она взглянула на себя и, заорав благим матом, как ошпаренная выскочила из нашей квартиры. О плате речь вовсе не шла, никаких денег от своей клиентки я не получил и не думал получать. А получил нечто прямо противоположное от родителей, когда они вернулись домой.
По логике вещей далее следует делать соблазнительные выводы. О том, что у нас была четкая иерархия ценностей: вот это важнее и выше вот этого. Любимое и полезное дело важнее в конечном счете его оплаты. Эти выводы соблазнительны не потому, что они неверны, но лишь потому, что хорошо сочетаются с занудством, с назидательно вздернутым вверх указательным пальцем. Так что мы благополучно, забудем о них.
Единственный вывод очевиден: Мишка в этом смысле другой. Я не хочу, чтобы он был моей копией, это слишком скучно, но кое-что в этой его инакости мне активно не нравится. Не нравится его нежное и как бы немотивированное в этой нежности отношение к денежным знакам. И нужно что-то делать. Не запрещать, а что-то делать исподволь, предложить какую-то альтернативу, какой-то противовес. То есть не истребить напрочь Мишкино финансовое любопытство (что было бы очередной крайностью), а как бы уравновесить его.
А запреты вообще занятие гиблое. Заметив, что меня раздражает его бесконечное перекладывание из кучки в кучку собственных накоплений, он их перекладывать не перестал. Но он перестал их перекладывать при мне. Легшая на дно подводная лодка неуловима. Это не выход.
И я стал искать альтернативы. А так как сам я всю свою жизнь провел в пространстве художественных (и прочих иных) текстов, в обнимку, если позволителен такой образ, с литературой, то первое, что пришло мне на ум, были книги. Точнее, чтение книг. Но это уже другая история.