Когда врач лучше репетитора

Почему некоторые дети в первые школьные годы никак не могут научиться считать, писать диктанты? Из-за невнимательности, рассеянности, плохого поведения?.. Или причина – в нарушениях функций головного мозга?

Разговор со специалистами Центра патологии речи и нейрореабилитации получается скомканным. Невпопад задаю слишком личные вопросы, отвлекаюсь, примеривая услышанное к своему уже давно выросшему ребенку, и недоумеваю. Ну почему о существовании центра я узнала только сегодня? И то случайно. Благодаря заданию редакции. Почему тогда, пятнадцать лет назад, никто не подсказал, что причина школьных неудач моей дочери вовсе не лень или патологическое нежелание учиться, а нарушения мозговой деятельности, которые можно и нужно лечить?
К учебе мы начали готовиться заранее, поскольку для поступления в выбранную школу ребенок должен был уметь читать, пересказывать текст, писать и решать простые математические задачки и примеры. Освоила дочь все это очень легко, в игре, я и предположить не могла, какие проблемы возникнут в скором будущем! Первые полгода она училась на одни пятерки, в третьей четверти в дневнике появились четверки по русскому языку, тройки по математике и двойки по поведению.
В выходные дни мы уже не гуляли и не отдыхали, а писали и считали. Поначалу я думала, что причина неуспеваемости только в неусидчивости и невнимательности. Делает, например, упражнение по русскому языку. Пропущенные буквы вставляет правильно, но само слово переписывает с одной, двумя, а то и с тремя ошибками. Причем ошибки какие-то дурацкие: пропущенные согласные, недописанные окончания, измененные ударные гласные, из-за чего слова иной раз вообще меняют смысл. Например, в учебнике написано “пригласил”. В ходе переписки у нее получается “пигасил”.
– Прочти, пожалуйста, что ты написала, – тычу я пальцем в это невозможное “пигасил”.
– Пригласил, – без запинки читает моя дочь.
– Нет, ты написала совсем другое слово. Читай еще раз.
С пятой попытки, когда во мне уже все кипит, она наконец видит не то, что хочет, а то, что написала. Переходим к следующему слову, и все повторяется. Я злюсь, начинаю кричать. Варька плачет. Прошу прощения, подлизываюсь, и мы продолжаем.
Через неделю вновь возвращаемся к тому, первому упражнению. Теперь она пишет уже не “пигасил”, а “пригасил”. Еще через неделю зловредное “пригласил” наконец побеждено. Мы переходим к диктантам. Первый поверг меня просто в шок. Одно слово пропущено, другое заменено синонимом, в третьем не хватает окончания, в четвертом слитно написан предлог, а ошибки в пятом, шестом и седьмом вообще не поддаются объяснению: “сцыпленок”, “посудта” и “пособсвует”.
Способ борьбы с ее невнимательностью к тому времени я уже нашла, и она сама быстро правит такие ошибки, но вот слова с “с”, “т” и “ц” и после десятого диктанта остаются для нее тайной за семью печатями. Как пишется “посуда” и “цыпленок” она запомнила, но если я придумываю новые слова с этими согласными или их сочетанием, ошибки повторяются. Начинаю внимательно прислушиваться к ее речи и в какой-то момент замечаю, что и выговаривает-то она такие слова как-то странно. “Ц” у нее получается с оттенком “с” и “щ”, а в сочетании “ст” одна из букв всегда присутствует только в виде намека. Эдакий милый детский акцент, который, помнится, очень забавлял нашего логопеда.
Я тоже умилялась, не предполагая, какими проблемами это аукнется, когда она пойдет в школу. Правописание многих самых элементарных слов мы были вынуждены зазубривать наизусть. Теперь я знаю, что причиной могли быть нарушения фонематического слуха, но тогда…
– А с математикой у вашей дочери были проблемы? – спрашивает Татьяна Васильевна Фридман, заведующая детским отделением Центра патологии речи и нейрореабилитации.
С математикой был просто кошмар. В какой-то момент я вообще начала сомневаться в умственных способностях дочери. Занимались с ней втроем: я, муж и брат мужа, кандидат математических наук. Привлекли мы его, когда отчаялись выяснить, чего же она не понимает. Если в задаче, как угодно сложно построенной логически, цифры не превышали двадцати, ответ всегда был верным. Если же складывать или вычитать надо было десятки, результат получался просто невероятным.
– Сколько будет один плюс семь? – начинаю я, дав себе слово ни в коем случае не раздражаться.
– Восемь, – мгновенно отвечает дочь.
– Отлично. Двадцать один плюс семь?
– Тридцать пять.
– Сколько? А ну-ка давай посчитаем на пальчиках.
Мы считаем на пальчиках. Получаем правильный ответ. И пытаемся сложить двадцать три и двенадцать. Варя шевелит губами и пальчиками и выдает результат: пятнадцать.
– Двадцать три больше, чем пятнадцать. Ты прибавляешь еще двенадцать и получаешь только пятнадцать?
– Но три плюс два будет пять. Так?
– Так, – пытаюсь я понять логику дочери.
– Значит, – она на секунду задумывается, – двадцать три плюс двенадцать будет пятьдесят.
– Ладно, ты пойди попей чайку. – Муж, чувствуя, что я сейчас сорвусь, выпроваживает меня на кухню.
Через час выскакивает сам и хватается за сигарету. На смену ему идет дядя. Кандидата наук хватает на полчаса. Из комнаты раздаются его вопли и Варькин рев. Я бегу спасать дочку и успокаивать дядю:
– Да она издевается надо мной, – кричит он и, изо всех сил хлопнув дверью, удаляется.
Варька хлюпает носом и трет глаза, намекая, что заниматься она больше не будет. Одиннадцать. Ей действительно давно пора спать. Во сне она всхлипывает, и я ругаю себя за несдержанность. Но на следующий день все повторяется. Потому что, складывая двадцать три и двенадцать, мы на сей раз получаем… сорок пять.
Покупаем десять коробков спичек. Вытряхиваем их, вкладывая в каждый по десять спичек. Из оставшихся строим горки, также состоящие из десяти спичек. Варька двигает эти горки с места на место и наконец начинает понимать, что такое десятки. Если они оканчиваются нулями, оперирует ими верно, но если сложить надо не двадцать и тридцать, а двадцать два и тридцать восемь, в ней как будто происходит короткое замыкание. Не помню уже, сколько прошло времени, прежде чем мы догадались прибегнуть еще к одной хитрости. Два коробка друг на друге и сверху две спички – двадцать два. Три коробка рядом и сверху восемь спичек – тридцать восемь. Варька, шевеля губами, долго смотрела на эти кучки и вдруг выдала правильный ответ. Лед тронулся. Дальше все пошло как-то само собой, и после летних каникул особых проблем ни с математикой, ни с русским языком уже не было.
– Может, ей надо было просто отдохнуть? – подбрасываю я “диагноз” Татьяне Васильевне.
– Вряд ли, – улыбается она. – Скорее всего были какие-то небольшие нарушения в деятельности мозга.
– Но ведь мы справились сами, без врачей. – Словосочетание “нарушения” и “мозг” пугает меня, несмотря на давность.
– Вам просто повезло. Методом проб и ошибок вы сами нащупали необходимый способ коррекции. Но это исключение, а не правило. Я, конечно, могу сейчас ошибиться с диагнозом… Кстати, чем болела дочь помимо простуд?
В классе четвертом начала жаловаться на головные боли, несколько раз теряла в школе сознание. Я перессорилась со всеми врачами в поликлинике, но ничего не добилась. Дело в том, что вести ее туда во время приступа было невозможно – дочь буквально не стояла на ногах, а когда он проходил, врач никаких отклонений не находила:
– Ну что, опять за справочкой пришли? – спрашивала нас, гадливо улыбаясь. – Так и быть, погуляйте пару дней.
В роли симулянтов и скандалистов мы проходили несколько лет. Помог врач “скорой помощи”, которую я вызвала во время очередного приступа. По счастливому стечению обстоятельств, приехал невропатолог. Узнав, что это уже далеко не первый случай и что лечат нас только двух или трехдневным освобождением от занятий, он прямо по телефону устроил разнос главврачу поликлиники, после чего мы получили наконец направление в диагностический центр. Энцефалопатия и вегетососудистая дистония.
– Вот и объяснение ваших проблем с обучением. И если бы вы не изобретали велосипед, а обратились к нейропсихологу, вы бы своевременно получили лечение и, возможно, никогда бы не узнали, что такое потеря сознания из-за головной боли.
Если бы… Если бы в роддоме мне сказали, что скорые роды – это патология и возможны последствия, я бы теребила педиатра гораздо чаще. Если бы логопед не умилялась погрешностям в речи дочери, я бы гораздо внимательнее следила за произношением ею согласных. Если бы учительница не доказывала мне, что дочь плохо учится из-за отвратительного поведения, я бы не потеряла время на воспитательные проработки. Как только все начало получаться, поведение стало идеальным.
Конечно, какой смысл теперь сетовать на эти “если”. Дочь выросла, окончила школу, поступила в университет. Нам повезло. Мы справились. Но кому-то не везет по сей день. По оценкам специалистов центра, 26 процентов детей сразу после рождения требуют срочных реабилитационных мероприятий. Примерно у 25–30 процентов к двум-трем годам выявляется минимальная дисфункция головного мозга, около 17 процентов имеют задержки психического и речевого развития. Почти четверть учащихся с нормальным интеллектом страдают дисграфией (нарушение письма), дислексией (нарушение чтения), дискалькулией (нарушение счета) или всеми этими бедами сразу. Причины кроются в патологии беременности и родов, послеродовых нейроинфекциях, высокотемпературных заболеваниях в первые месяцы жизни, перегрузках в школе, нарушениях питания, стрессах, недостаточном отдыхе и плохой экологии.
Иногда функциональную незрелость структур головного мозга дети как бы перерастают. То есть организм сам справляется с этой бедой. Но без помощи специалистов это происходит чаще всего слишком поздно. Когда интерес к неподвластной учебе потерян, из-за постоянных неудач начинаются нервные срывы, и некогда ласковый, открытый и веселый ребенок превращается во вспыльчивого, замкнутого и озлобленного. Конечно, хорошо бы, чтобы в каждой школе был терапевт, чтобы о возможных проблемах мама была предупреждена еще в роддоме и логопед начал заниматься с ребенком не в пять лет, а в год. Но, увы, пока все это из области фантазий. Единственный выход – самим внимательно следить за своим ребенком, особенно если он попадает в группу риска. И при первых же симптомах неблагополучия бежать к нейропсихологу и психотерапевту. Если их нет в районной поликлинике, то к логопеду и невропатологу.
Репетиторы нужны тому, кого плохо учат. А тому, кто не справляется с учебой, в первую очередь нужен врач.

Людмила МАЗУРОВА

На снимке: прием ведет старший логопед
Центра патологии речи
и нейрореабилитации
Елена Дмитриева