Пейзаж твоего взгляда

Комментарий к одному снимку семилетнего фотографа

Вот она, эта фотография, лежит на столе. Стол упирается в окно, за окном – снег. Новый, только что выпавший. А фотография – зеленая, синяя, желтая, разноцветная (жалко, что газета не может отобразить эти краски). Смотрю на картинку и чувствую снова твою теплую ладошку. Ты подпрыгиваешь рядом, мы идем по берегу Царскосельского пруда. Тебя остановить невозможно – болтаешь без перерыва о птицах, пролетающих мимо, о девушке с разбитым кувшином, только что виденной, о том, как хорошо, что вот уже лето скоро. А потом вдруг как-то затихаешь, и быстрые твои слова становятся медленными.
Сегодня утром мы бродили с тобой по коридорам Лицея, а там утомленные экскурсией семиклассники ничего не хотели слушать. Тетенька-экскурсовод пламенела, произнося пушкинские стихи. Они переглядывались с девчонками, томились и норовили удрать. А ты стоял рядом, маленький такой, и глаз не мог отвести от синего мундира, небрежно брошенного на стуле (будто бы мальчик Пушкин забыл его там). Никакая школьная программа еще не нависала над тобой, беспечный и свободный, ты радостно повторял за тетенькой: “Отечество нам Царское Село!” А когда мы уже гуляли у пруда, ты вдруг попросил: “Давай я тебе расскажу что-то”. Сначала я слушала рассеянно, уставшая от всех этих слов и прогулок, но потом вытащила ручку, блокнот и уселась на скамейку: “Стоп! Дальше мы никуда не пойдем! Это так интересно, что я должна записать”. И мы просидели на скамейке почти час, пока ты рассказывал, как маленький Пушкин и его друзья-лицеисты убежали спасать Отечество от французов. (Так и сказал: “Отечество” – высокое слово и круглое, ты был серьезен невероятно.) А потом задул ветер (все-таки до лета было еще далеко), и мы опять пошли вдоль воды. Фотоаппарат болтался на ремешке, хлопая по боку при каждом шаге. Ты спросил: “А можно мне щелкнуть?” Конечно, можно, вот эта кнопка.
Картинка лежит сейчас на столе, сделанная рукой и глазами семилетнего фотографа, взявшего камеру первый раз в жизни.
Я давно чувствовала, что дети видят не так, как взрослые. И дело тут вовсе не в способности воображения и преображения, которую мы все почти потеряли. Не в маленьком росте, обеспечивающем нестандартный ракурс и позволяющем видеть всякую мелочь под ногами, до которой нам еще надо долго и трудно нагибаться. Дело все в том, что картинка всегда расскажет, кто ее делал. И, наверное, можно попытаться понять душевное состояние ребенка, если очень стараться. Читают же психологи детские рисунки.
Почему Тёма выбрал то, что он выбрал? Пейзаж, буколический по своей сути, – трава, вода и деревья. Облака, проплывающие над головой, занимают треть кадра. А почти в центре, в рамках классического “золотого сечения”, возвышается памятная Чесменская колонна (описанная у Тынянова, где маленький Пушкин всегда кланялся деду-герою во время прогулок парами после уроков). Стройная ли вертикаль, прорезающая синеву неба и воды, привлекла мальчика или вдруг вспомнилась история, которую мы читали? Недаром же именно лицейские эпизоды легли в основу его маленького “исторического романа”. А может быть, все совсем не так. Мы гуляли по берегу, но это для меня было озерцо, а для него, семилетнего, раз берег, то значит – море. Раз море, значит, где-то маяк должен быть. Уж не эта ли старая колонна?
Но главное, конечно, не поспешные аллюзии, возникающие в моей взрослой голове. Главное по-прежнему – почему мальчик сфотографировал именно это и именно так? Никакие фотографические премудрости ему неизвестны, но мой приятель фотограф сказал, увидев картинку: “С мальчиком все в порядке”. Я забыла или не успела спросить, что это “все в порядке” значит – правильные горизонтали-вертикали, композиция кадра или что-то иное? Теперь вот сама думаю.
Почему-то считается – пейзажи фотографировать легко: Бог сам все за тебя уже сделал, явив красоту, разлитую в природе. Вроде бы только выбери подходящий свет, щелкни затвором – и все. Фотография обязательно получится. А я думаю, нет. Нужен еще ты сам, вложивший всю душу в то, что увидел. Потому-то так будоражит мое воображение эта, в общем, незамысловатая картинка. Я ощущаю движения детской души, управлявшей в ту секунду рукой и глазом. Ведь не Екатерининский дворец, и даже не девушка с кувшином стали Тёминой моделью. Укол в сердце малыш ощутил здесь, на этом месте, оказавшемся значимым для него.
Теперь о композиции. Ясно, что смысловой центр – вода и колонна, а также черная изгородь голых еще деревьев. Все остальное попало в кадр как бы случайно. Вода – покой, неспешное созерцание, как раз то состояние, в котором Артем пребывал тогда, бродя по дорожкам. Но стрела колонны – это тот всплеск восторга узнавания, который не покидал его в лицейских коридорах, который породил его блистательный рассказ. А деревья? Ну просто красиво, вереница прозрачных веток. А может быть, душ, заключенных в стволах, а может быть, гениев места (но это опять я со своими взрослыми познаниями вторгаюсь).
И облака летящие. Это тоже картинка тогдашнего его духа – такого же летящего, устремленного, возвышенного. Слишком серьезного для семи лет, наверное.
Вода плещется у самых ног. По газонам ходить нельзя. Люди кормят уток хлебом. И нам уже тоже пора обедать. Блуждая по парку, мы совсем забыли про свой автобус и потерялись. Артем устал и хотел пить, но мужественно молчал всю дорогу, пока мы искали место, где были наши. А потом, с набитым ртом, все еще рассказывал и рассказывал соседям про синюю воду и про то, как нехорошо делали те люди, что наступали все-таки иногда на газоны. Ведь они давно тут, они старые, им больно. И вообще это же пушкинские газоны, ну как они не понимают…