Летят журавли,
Чарли с подружкой уходят к горизонту,
Джульетта Мазина играет на трубе...

Великая Иллюзия прощается со своим первым веком

...“Черный квадрат” Казимира Малевича стал печатью на переходных документах: изобразительное искусство сдало вахту искусству кино. Дело не в первенстве или престиже, ибо в искусстве нет первых и последних. И вовсе не род искусства определяет судьбу артиста. Вахту несут не избранные, а призванные. Может быть, даже правильнее говорить “назначенные”. Не царем или большинством, а таинственной субстанцией, которую все знают, но предпочитают укрывать под псевдонимом “Время”. Так царь Ростом в “Витязе в тигровой шкуре” Руставели уступает дочери престол: не потому, что утратил свет, а потому, что уже не способен рассеивать тьму.
Кинематограф изменил мир, он дал человеку новое зрение. Мы смогли увидеть себя со стороны. Почти беспристрастно. Почти – потому что камера проецирует на изображаемый предмет чувства того, кто крутит ее ручку или решает, когда командовать: “Мотор!”. У человечества появилось зеркало, в которое можно увидеть край земли, морское дно, бег иноходца, движение души.
Кинематограф изменил историю, способ ее закрепления; прощаясь со своим родным веком, мы забираем с собой все его облики. Главного героя, впервые в истории искусства поменявшегося ролью с хором. Иосиф Бродский констатировал в своей Нобелевской лекции этот факт: в нашем веке героем стал хор. И сделал его героем кинематограф. Массовые сцены были гвоздем любого фильма, пока не воцарился крупный план – неправдоподобно огромное, словно увиденное самим Гомером, человеческое лицо.
Кинематограф сокрушил стены и преграды между людьми, нациями и сословиями. В кинозале нет лучших мест – все смотрят вперед и вверх. В театр и оперу помимо всего прочего ходят люди посмотреть и себя показать. Кинозритель анонимен до тех пор, пока сам того желает. Этот воплощенный на квадрате полотна сон – вещий или пустой – личное достояние каждого.
Он выявил еще одно, до того неизвестное свойство человека, которое Луи Деллюк назвал киногенией. Ее объясняют по-разному. Но все знают, что никакие силы и уговоры не могут заставить камеру полюбить некиногеничного человека. Поэтому кино остается по сей день территорией кладоискательства, приключений, открытий и счастливых совпадений. И хрустальная туфелька киногении не признает предрассудков и деловых соображений.
Кино стало наркотиком для миллионов и их же лекарством от беспамятства, настоящим эсперанто, общим языком для всех племен. И скоропортящимся продуктом там, где претендовало на идеологическое воздействие. Так кино гитлеровской Германии стало главным свидетелем обвинения нацизма.
Вслед за телефоном и азбукой Морзе кинематограф связал весь мир. И все попытки сеять ненависть и рознь с его помощью, даже если они удаются, в конечном итоге – самый лучший способ высечь самого себя. Кинематограф любит смешить и утешать, изучать человеческую природу, изобличать преступников и восстанавливать гармонию. От безобразного и злого у него портится характер, и он быстро теряет привлекательность.
Возможности компьютера и Интернета, несомненно, были подготовлены существованием кинематографа и той ролью, которую он сыграл в течение всего ХХ столетия в жизни человека и человечества. Что только обостряет для каждого поколения, каждой личности выбор образа мира, образа жизни, образа мышления. Уже не остается углов, в которые человек сможет спрятаться от этого выбора, ссылаясь на недостаточную свободу.
Кинематограф создал виртуальный мир и приучил нас к нему, к миру на экране, как бы ни видоизменялся он в течение времен. Конечно, сочиненный, списанный, сканированный образ может быть привлекательным и отвратительным, достоверным, органичным или насквозь фальшивым, грубо сработанным, может способствовать упорядочению вашего внутреннего мира или лязгом негармоничных образов вызывать на вашем лице искажающие его гримасы. И совершенно все равно, как вы при этом называетесь: зрителем или пользователем.
Мы все равно упираемся в древнюю проблему, и древние силы добра и зла оказываются на поле брани. Следует укрепить, обучить свои войска на этом поле. И вместо того, чтобы запрещать, надо выбирать то, что полезно для твоих детей и твоего народа, и главное – принять вызов. Установка на запрет всего, что не нравится, ослабляет иммунитет. Этому учит нас история. Россия так боролась с иноверцами, что получила – почти на век – безбожие в качестве государственной религии, чиновничий волапюк – вместо родного языка.
И в борьбе за детское внимание на первом месте оказался кинематограф. Особенно самая таинственная и искусственная его отрасль – мультипликация, или, как ее называют дети, “мультик”. Проверенные столетием экранного существования звери и птицы, стихи и чудеса, персонажи и среда мультипликационных фильмов – самые надежные партнеры родителя и воспитателя. Кто измерит, какой воспитательной силой обладают нарисованные и сшитые зайчики и кузнечики, слоники и удавы, дружелюбные крокодилы и ежики, говорящие и поющие голосами великих артистов? И какова их доля в том, что поколения, выросшие в давящей атмосфере тоталитаризма, оказались готовы к свободе и частной жизни.
В силу того, что анимация требует колоссальных усилий, безусловного мастерства и оригинального таланта, по-настоящему больше нигде не нужного, анимация оказалась во всех странах уделом очень небольшого круга избранников, и это квази-катакомбное существование дало возможность духу творчества сохранить свое божественное первоначальное происхождение. И это касается не только облика персонажей, но и всего остального – пространства, времени, среды, гармонии.
Впрочем, гармония есть цель всей этой игры по имени кино, в которой участвует зритель любого фильма. Не победа, не первенство, а гармония. Именно в этом, а не в чем-то другом, состоит разница между кинематографом и спортом или компьютерной игрой. И странное определение: “Это не кино!” – относится к фильмам, которые, имитируя все иные признаки произведения киноискусства, не способны привести в гармонию его составные, создать, по определению Льва Кулешова, кинематографическое впечатление.
Кино – секретный способ общения, когда чье-то одиночество, любовь или безумие обращены к погруженному в темноту единственному собеседнику, сколько бы сотен ни сидело в кинозале. Но секрет этот обеспечен разнообразными талантами, трудом и щедростью такой большой группы людей, что зазнайками в кино бывают только очень мелкие или случайные люди.
В XX веке кинематограф много раз переживал кризис, видоизменялся, был Немым, но Великим, болтливым, зато цветным. Был нищим, богатым, разорялся и вновь находил заветное слово “Сезам, отворись!”. Был жестоким к лучшим из лучших, и благодарным, и нежным, как блудный сын, припадающий к ногам отца. Время от времени с ним прощаются и даже хоронят. Но кино возвращается, и глядишь – в том похоронном бюро уже снимают комедию.
Летят журавли, прямо на нас мчится поезд, Чарли с подружкой уходят к горизонту, Джульетта Мазина играет на трубе, герой Марчелло Мастроянни убегает от самого себя, Смерть влюбляется в Поэта, молча смотрит на безумие мира Андрей Рублев, проносятся тени забытых предков, серенький волчок баюкает младенца, падает, как нож гильотины, луч света сквозь приоткрытую дверь, огромная обезьяна плачет от любви и горя, а Фред Астер танцует на небесах. Великая Иллюзия прощается со своим первым веком и вступает в свое первое тысячелетие.