Новогодние тайны простых вещей

Простим друг другу случайную сентиментальность. Мы украшаем елку! Самую лучшую на свете – нашу домашнюю. Дети осторожно достают из пыльной коробки стеклянные шарики с блестками и, забравшись на стул, пытаются дотянуться до верхних колючих веточек. Уходит суета, и все таинственным образом сосредотачивается около этой елки.
Мы не игрушки вешаем, а старинные истории нашей собственной биографии. Мы вспоминаем эти истории и неспешно рассказываем детям. Они слушают нас, удивляются, переспрашивают, и вдруг выходит, что такие незамысловатые романтические сюжеты объединяют нас.
Кто знает, может, эти минуты дети запомнят на всю жизнь и будут считать самой главной своей ценностью. А нам, взрослым, покажется, что именно эта елка получилась лучшей в нашей жизни.

Эта несносная любимая елочная гирлянда

Ни от какой другой вещи в моем доме я бы не потерпела такого своеволия.
Но эту елочную гирлянду я купила на первый Новый год, который праздновала в качестве хозяйки дома. А мой сын, сейчас уже старшеклассник, убежден, что “она была всегда”. Поэтому, наверное, ей многое позволено, и она беззастенчиво этим пользуется: зажигается и гаснет исключительно по своему желанию.
Первый раз мы включаем ее в розетку, не вытаскивая из коробки. Зажигается! Вынимаем из коробки и раскладываем на полу. Горит! Но мы не обольщаемся и начинаем теребить фонарики, зная, что она выкидывает свои фокусы, уже оказавшись на елке. Стоически переносит испытание, пока лежит на полу и доступна для ремонта. Хотя как-то однажды замигала, когда тормошили одну из лампочек. Радостно потирая руки, мы пометили ее, чтобы легко найти потом и подкрутить. Рано радовались. На елке она по традиции погасла. Мы нашли ту ненадежную лампочку, но причина оказалась не в ней, а совсем в другой. И ритуал встряхивания всех лампочек и перебирания проводов был произведен, как всегда: с ныряния головой внутрь елки, подлезая снизу, вставая на стул и исколовшись с ног до головы.
Пробовали мы развешивать эту несносную гирлянду и во включенном состоянии. Но она бодро горела и гасла, только будучи целиком засунутой в елку, и процесс починки происходил по стандартному сценарию.
Однажды я малодушно купила другую гирлянду – она исправно горит, мигает и пиликает какую-то мелодию. Но елка сразу потеряла очарование, и новая гирлянда была сослана на кухню.
Зачем столько мороки, когда по телевизору уже показывают “Иронию судьбы”, в духовке что-то угрожающе пахнет, а стол еще не накрыт?
Наверное, если бы эта предпраздничная возня раздражала нас по-настоящему, давно бы от нее отказались. Не думаю, чтобы мой сын, да и я, могли объяснить словами, зачем это нам нужно. Просто необходимо преодолеть последнее препятствие в уходящем году. Приложить усилие, чтобы праздник наступил. Он ведь не случается только потому, что кем-то назначен. Его нужно приготовить, терпеливо создать, и чем больше вложено труда, тепла и ожидания, тем светлее он получится.
Наверное, это и есть традиция, без которой не бывает настоящей семьи.
Елка, обязательно живая, с волнующим терпким запахом, смола, липнущая к пальцам, свечи и яблочный пирог, подарки, появляющиеся наутро, их приносит Дед Мороз.
Все это “было всегда”, а “всегда” – очень обязывающее и вдохновляющее слово. И в этом году мы нырнем в пахучую колкую мякоть елки повозиться с гирляндой, чтобы пришел Новый год.

А может, это все-таки была птичка?

Она стояла на самом краешке стола и тихонько раскачивалась вверх-вниз, вверх-вниз, долго-долго, как качели. Так что и делать-то было нечего, кроме как смотреть на нее и любоваться.
День тот был ясный-ясный, солнечный и морозный, потому что вся она блистала изнутри желтовато-оранжево-бордовым светом и еще потому, что только в морозы от батареи пахло засухой.
Может, это все-таки была птичка? На тонких-претонких ногах, с длинной шеей и крошечной черно-белой головкой, маленькая и стеклянная. Не могла же она быть такой красивой и пластмассовой в 1965 году.
И на игрушку была совсем не похожа. Иначе почему ее нельзя было взять в руки и унести с собой? Ведь потом она исчезла – вот беда. Может, разбилась или просто была чужой. Но отчего тот день навсегда остался самым солнечным, а запах засухи таким стойким, что кажется порой, будто встреча с тем видением детства еще впереди?..

Пустой флакончик от когда-то чудесных духов

Смотрите! Я ничего не придумала: вот эта крохотная белая коробочка с пустым флаконом от когда-то чудесных духов. На обратной стороне проглядывает made in France. И волшебный запах из-под крышечки на сто лет вперед. Я долго не понимала, зачем моя мама сберегла эту выброшенную почти в тот же день, когда и была мне подарена, вещицу.
Кажется, я училась в пятом классе, и мы готовились к новогоднему утреннику. В актовом зале поставили огромную елку. Тогда разрешали ставить самые настоящие, из леса. И мы целый месяц на уроках труда нанизывали на нитку шарики из глянцевой бумаги, наш класс отвечал за бусы. А 5 «А» делал фонарики, и мы ему почему-то завидовали. В моей школе был старинный актовый зал с лепными ангелами под потолком и с какой-то антикварной люстрой, против которой всегда выступали пожарники. Мамы и бабушки, как обычно, шили своим детям карнавальные костюмы. Моя мама умела шить только костюм Снежинки, поэтому с детского сада и по последний в жизни новогодний утренник мне приходилось быть именно Снежинкой. Но мечтала я, конечно, о Снегурочке. В тот раз я тоже пришла на карнавал в короне из фольги и в белом платье из марли, на которое мы нашили комочки ваты по краю юбки и у горлышка.
Новогодний спектакль должны были разыгрывать на сцене, но что-то там сломалось, когда завешивали огромные скульптуры вождей в глубине сцены, постановив, что они будут лишними на детском празднике, и было решено играть прямо в центре зала. Сначала вышел Дед Мороз, потом позвали Снегурочку, и наконец стали танцевать Снежинки. Не думаю, что я танцевала лучше всех. Но когда наша пионервожатая, которая вела весь праздник, объявила игру в жмурки, я не успела ускользнуть и попалась в руки мальчика с завязанными глазами. Он был в костюме Волка. Я стала вырываться, а он… Он вдруг сказал мне тайное слово и сунул в руку маленькую коробочку с духами. Я ужасно покраснела и убежала в раздевалку. «Вот дурак!» (Мне показалось, что я это крикнула.) Потом вылила на себя весь флакончик, сунула его в карман шубы, вытерла нос и решила, что можно продолжить праздник. Мне хотелось найти того мальчика и надавать ему как следует, но я не нашла его. А может, он снял свой костюм Волка…
Конечно, я сразу забыла историю про флакончик духов.
Прошло много лет. Очень много. Но однажды и в моей жизни случилась беда. Я плакала всю ночь, и моя старенькая мама не знала, как меня утешить. Вот тогда она и достала из шкафа с заветной полки эту коробочку. Там что-то было, кроме пустого флакона. Когда я открыла крышку, на колени выскользнула записка. Я прочла ее первый раз в жизни. Там было написано: «Лена, ты самая хорошая девочка на свете»...
Вот и вся история.
Но я решила, что буду хранить это незамысловатое детское признание. Для своих детей, внуков и друзей. Потому что, теперь мне кажется, нет более точных и верных слов, которые надо сказать человеку и в час его победы, и в час потери.

Венские стулья с дачного чердака

Зима, ночь, за окном крупными хлопьями валит снег... Я сижу на резной низенькой бабушкиной скамеечке для ног. Вокруг на полу стопками книги, книги, книги. Так низко сидеть удобнее: не надо ни вставать, ни нагибаться, чтобы достать следующий фолиант, можно просто протянуть руку. Встать нельзя: на коленях у меня Машка на большой подушке, поверх Машкиного одеяла – книжка. Колени покачиваются, дочка посапывает, я зубрю (завтра экзамен).
Но когда совсем дурею от зубрежки, почему-то представляю светлый дом с открытыми окнами, в которых играет солнце. Вид из окна потрясающий – сколько видит глаз, цветы, цветы, цветы, цветы, нежные переливы зеленой травы и опять до горизонта цветущие поляны. Дышится легко и свободно. Вольный ветер порывами врывается в окна. Комнаты полупустые, мебели совсем немного; она легкая, почти невесомая, несколько абстрактного вида. Есть ощущение, что именно в таком мире мне хотелось бы жить, таким воздухом дышать, такую свободу ощущать!
...Я прожила на свете около полувека, повидала самые далекие уголки России, поработала в других странах. У меня трое детей, книга и две диссертации. Я летала на самолетах, ездила на поездах, плавала на теплоходах, исходила пешком многие горные тропки и лесные дорожки. Я видела цветущие поляны, дышала вольным воздухом, жила в светлых красивых домах. И однажды, вернувшись домой после не очень длительного отсутствия, я упросила мужа вытащить из дачного сарая части старого дубового буфета, давно уже служащего ему верстаком. Я терла буфет щетками и поливала из шланга. Потом с дачного чердака я спустила расшатанные «венские» стулья. Маленькая скамеечка для ног обнаружилась на полуразвалившейся нашей террасе, а зеленое кресло, в котором я впервые задумалась о взрослой жизни, спокойно поскрипывая проваленными пружинами, проживало вместе со столиком в Москве у моей старенькой мамы.
Потребовалось три месяца, чтобы уломать всех и перетащить «этот хлам» с дачи в Москву. А знаете ли вы, что такое поднять на грузовик стопудовый дубовый буфет с ежеминутно отваливающимися ручками и дверцами? Вся моя семья решила, что у меня тихое временное помешательство. С трудом, но удалось уговорить мужа поставить все привезенное в нашу, мягко говоря, очень небольшую, комнату, а все прежнее распихать к ребятам.
Прошло еще немного времени, и буря в моей семье постепенно улеглась. Все привыкли, что «мамино старье» прижилось, а я перестала реагировать на постоянное подтрунивание. Денег на реставрацию, правда, нет как нет, да многое реставрации уже и не подлежит.
И вдруг я стала замечать, что эта совсем не самая большая комната в нашей миниатюрной квартире никогда не бывает пустой. Оба наших студента приводят своих друзей именно сюда, коллеги мужа усаживаются здесь всерьез и надолго. Даже собака постоянно укладывается непременно в этом месте. Мои бывшие ученики, забежавшие сегодня поздравить с наступающим Новым годом, в ответ на предложение выпить чайку, говорят хором: «А давайте лучше здесь посидим! Ничего, что тесновато». Соседка, зашедшая попросить муки, вдруг расплывается в улыбке: «А у моей мамы такой же стол был». Глаза у нее становятся глубокими и мягкими, и, забыв про муку, она начинает рассказывать о том, как ее семья переезжала в Москву вместе с любимым столом.
А я ничего не говорю. Но каждый день я вхожу в эту комнату с мороза и знаю, что сейчас отогреюсь не только телом, но и душой.

Стойкие жестяные хоккеисты

Он появился в моей жизни, когда мне было восемь. А в виде мечты – еще раньше. Огромная коробка в витрине “Детского мира” завораживала. Я мог простоять, глядя на нее, до тех пор, пока нечаянный прохожий не выталкивал меня из оцепенения и я не спешил дальше в своей бессмысленной жизни. Бессмысленной, потому что в ней не было настольного хоккея.
Когда мать принесла в дом настольный хоккей, она спрятала его на пару дней – до праздника. А отцу в телефонном разговоре обиняками намекнула, что и где лежит. Я разгадал шараду быстрее отца, влез в шкаф, достал хоккей, расставил игроков...
Конечно, эти движения – взад-вперед длинной железной держалкой, резкое кручение ее пальцами – не похожи на поведение реального хоккеиста. Сплошная условность. Но... ты быстро – и он быстро. Ты сильно – и он сильно. Ты точно – и он точно.
Мы выпускали на железный лед Харламова, Мальцева, Якушева. Мы взмокали после часа или двух игры, как настоящие спортсмены.
Шли годы. Интерес к настольному хоккею вспыхивал и затухал. Мы внесли в него такой накал азарта, что мало не казалось никому.
Однажды один из нас дернул железную палку так, что даже вырвал ее из хоккея, и широким жестом выкинул в раскрытое за спиной окно восьмого этажа.
На улице была ночь. Однако поднялся ропот, и преступника обязали спуститься и найти выброшенную палку. Он ушел и вернулся минут через тридцать. И тут поднялся жуткий хохот, потому что он нашел палку, но не от нашего хоккея.
Что было потом? Взросление и рост настольно-хоккейного мастерства моих сыновей.
Хочу ли я протащить в третье тысячелетие именно то поле, которое сейчас у меня? Да. Так, покатать шайбу. Пока пальцы помнят.

Блюдце с водой для переводных картинок

Что было вчера – всегда лучше. Сухой снежок метет по обворованному асфальту. Кажется, это называется «поземка». Подметает. Хотя и не по правилам. Люди только что уехали. Погостили в предыдущем году и уехали. Гостевалось, однако, хорошо. Но именно что гостевалось, не жилось. Оттого, впрочем, и ощущения все такие острые. Когда нет настоящего, очень хорошо вспоминается.
Топлю печку. Фырчат и свистят поленья. Чернеет за окном быстрее, чем может ухватить ум. Зато специально загораются гирлянды. Но это, кажется, уже к цвету.

* * *

Цвет. Почему-то сразу думается о детстве. Что в детстве цвет? Все что-то неестественное и поэтому потрясающее. Фантики. Переводные картинки. Серпантин. Мандарины сравнил бы с мрачным рассветом. Но тогда еще не было такой легкой фантазии. Знал их только на вкус. Брызги от мандариновой корки были потрескивающей щекоткой в носу. То есть морозом. Что естественно: мандарины – Новый год.

* * *

Чем ближе подступает, тем сильнее накатывает. И прежде всего запахи. Запах лица. Или дождя. Сырой запах смородины.
Ананасовый запах весенних веток.
Запах рыдания, уткнувшегося в свитер.
Запах мороженых яблок в домике няни.
Запах шпал.
Сладкий запах гари, засыпавшей мое окно.
Металлический запах земли, оттаивающей от зимы.
Запах лезвия.
Шкафчика – в котором и пудра, и карандаш, и записки.
Темный запах елки (но это, кажется, всем известно).
Опомнившийся запах камня на вымытой лестнице.
А как пахнут цветущие липы!.. Если бы нужно было определить детскую мечту, то я сравнил бы ее с запахом цветущей липы: очень душно и много обещает.
А запах простыни – сиротливый, гостиничный, купейный. Только тогда и понимаешь себя самим собой.
Как буквально под Новый год. Под новый век. Смешной случай.

Повторяя узоры чугунных оград

Проснулась сегодня посреди ночи, а на ветках – снег. Пушистый, самый настоящий.
Как я любила в детстве нечаянно проснуться от скрежета дворничьей лопаты! Еще не открывая глаз, старалась по звуку определить, много ли нападало. Казалось, если лопата скребет яростно, значит, навалило, может, даже по первые окна. Терпения гадать долго не хватало, и я подбегала к окну. В ночном свете фонарей мерцал и переливался снег.
И сразу настроение хорошее, и даже в школу хочется идти. И пройти не мимо булочной, как всегда, а через парк, сделав огромный крюк. Там, в парке, совсем не по дороге, витая чугунная ограда, на которой, повторяя ее узоры, лежит только что выпавший снег. Можно просто любоваться, а можно – взять палку и пробежать вдоль. Прутья трясутся и гудят. И тогда самое главное – не опоздать к первому звонку.
А потом двор школы огласится разбойничьим свистом, снежки полетят со всех сторон. Домой к обеду вернешься абсолютно мокрой с остатками снега в портфеле.
И начнешь ждать, когда за настоящим снегом явится настоящий мороз. Такой, что прохватит речку чуть не до дна, и можно будет безбоязненно бежать по льду на ту сторону, к пристани, и там подолгу смотреть на вмерзшие до весны корабли...

Недалеко от Нового года

Корзинка

Зимой почему-то необыкновенно увлекательными кажутся старые поваренные книги – как Жюль Верн, не оторвешься. Это бесконечное переливание, пересыпание, помешивание...
«На один стакан сахара положить одну ложку лимонного сока, тереть с одним белком до тех пор, пока масса не сделается густою и белою, тогда обвалять в ней крупную сухую клюкву и высушить на вольном духу...»
Кажется, что и сама зима нынче готовилась по этому рецепту, и это не клюкву, а нас обваливали, засахаривали, потом пытались толочь.
«...Грецкие орехи заварить кипятком, чтобы отстала темная кожица, орехи истолочь, положив немного белка, смешать... погреть на плите, помешивая, но не кипятить, протереть через сито, прибавить десять взбитых в пену белков, сложить в форму и поставить в печь...»
В декабре без снега было так темно, будто мы живем на дне старой корзины. А корзина стоит в чулане. Изредка нас пересыпали то сахарной пудрой, то мукой, то что-то проливалось над нами. Теперь нас, к счастью, выставили на мороз.
И когда я иду домой, снег скрипит, как и положено ему в декабре, а навстречу катятся с горки санки, дети и собаки. Почему-то именно в таком порядке.
Я иду домой, где меня ждут любимые люди, письмо от мамы, хомяк Хлопушка, недочитанная книга о декабристах. Именно в таком порядке ждут.
А дети ждут Деда Мороза. Письма ждут, когда их прочитают. Декабристы ждут, когда их вернут из ссылки. Орехи, ваниль, корица и клюква в сахаре ждут восхождения на стол.
И этот круг ожидания замкнется не позднее чем в полночь по московскому времени, когда нашу корзинку, полную любимых людей и вещей, бережно внесут в тепло.

Желтый листок

Желтый листок из тетради в клеточку. Что-то помешало мне его выбросить, когда он выпал из книжки. Я вдруг стал вглядываться в него, будто у меня в руках была старая фотография.
Синие клеточки побледнели, выгорели, по краям их совсем не видно. Зато какие-то мельчайшие опилки стали заметны. Листок вспоминал свое детство, свои лесные корни. А что же он напоминал мне? Корни у меня совсем другие. Опилками была набита голова, кажется, у доброго Страшилы.
Листок напоминает мне, наверное, о солнце. За окном стоит пасмурный день, один из длинной череды таких хмурых дней, а листок теплый, как скамейка в конце летнего дня. Я положил на него ладонь – теплый, правда, теплый.
В нем, когда-то небрежно вырванном из тетрадки, сейчас больше солнца, чем на всем белом свете.

Яблочный свет

Ах эти огромные красные яблоки, завернутые в блестящую бумагу! Отгибаешь края – а яблоко светится оттуда леденцовыми боками. Много лет подряд я просила маму снова и снова рассказывать историю этих яблок, однажды привезенных ею из рождественской Германии. Они были необыкновенными. И каждый раз я заново представляла, как очень серьезный человек в белом переднике медленно опускает красное яблоко в чан с бурлящим растопленным сахаром, быстро прокручивает его, и вот оно уже мерцает сладким леденцовым светом. Из года в год в предновогоднюю ночь я пыталась повторить это, но каждый раз сахар пригорал, золотого очарования не получалось. Но сегодняшняя ночь особенная. Вдруг получится?