Ненаписанное письмо к дочери

Может, я просто эгоистка, но когда дочь в первый раз влюбилась, я ревновала ее так, как, пожалуй, не ревновала ни одного мужчину.
Нет, прописную истину о том, что чем больше любви к ребенку, тем ему лучше, я знала. Но почему-то не предполагала, что и ребенок может ответить кому-то тем же, и совершенно была к этому не готова.

Мы отдыхали в Сухуми по курсовке (нечто странное с питанием по талонам в обычном кафе и проживанием в частном секторе). Готовить, несмотря на талоны, все равно пришлось, мясо в кафе всегда было так щедро поперченным, что давать его детям – старшей исполнилось пять, а младшей – чуть больше трех – было нельзя. Благо хозяйка разрешила пользоваться плитой и посудой. С жильем нам вообще повезло: комната с отдельным входом, большой двор, увитый виноградом, сад.
Через неделю в соседней комнате поселились две пары из Тбилиси. Они были моими ровесниками, и мы как-то сразу подружились; дети от соседей были просто в восторге. Один из мужчин, звали его, кажется, Гиви, оказался великолепной нянькой. Вставал ни свет ни заря вместе с моими детьми и, пока я готовила завтрак, рассказывал сказки или носился с ними по саду, изображая то серого волка, то паука, то разбойника. Никакой опасности в этом я не усмотрела и откровенно пользовалась свалившейся с неба помощью. Заволновалась, когда однажды младшая, Варюха, наотрез отказалась есть без дяди Гиви. Услышав ее вопли, он пришел на кухню, и моя дочь кинулась к нему с таким щенячьим восторгом в глазах, с каким раньше смотрела только на меня. Она вообще никого, даже отца, к себе не подпускала. Для нее существовала только я, и вдруг…
“Ты не похожа на паука! – кричала на всю улицу моя дочь, когда я попыталась перехватить инициативу. – Ты не знаешь, как искать клад. А мой дядя Гиви знает”. Спасением было только море. Мы стали уходить на пляж раньше соседей, и дочь хоть на какое-то время забывала о Гиви. Но однажды он разыскал нас и там. На следующий день мы поехали на самый дальний пляж, но когда вернулись, Гиви уже ждал нас во дворе. Наверное, надо было с ним поговорить, но при Варьке это было совершенно невозможно, а когда мои дети засыпали, от Гиви ни на шаг не отходила его Тамара. В первые дни она тоже играла с девочками, но в последнее время открыто Варьку возненавидела.
Как-то, когда мы оказались во дворе одни, Тамара прошипела:
– Если вы отсюда не уберетесь, я убью твоего ребенка. Гиви совсем свихнулся, только о ней и говорит: Варенька сделала то, Варенька сказала это… Сидит дома и ждет, когда она появится. И мне плевать на то, сколько ей лет, – пресекла она мои попытки защитить дочку. – И чихать на его отцовскую любовь к ребенку, раз эта любовь зачеркнула его любовь ко мне. У меня кровь горячая, так и знай – убью.
Тамару трясло, и я в ее безумную угрозу поверила. Мы еще могли пожить здесь неделю, но на следующий же день улетели. В принципе поспешный отъезд решал и мои проблемы. У меня от ревности тоже, как говорится, ум за разум зашел, и вместо того чтобы налаживать отношения с ребенком, я их только портила, пытаясь сбросить Гиви с пьедестала.
Еще два месяца мы провели у моей мамы в горах. Поначалу девчонки каждый день играли в “дочки дяди Гиви”, но потом новые впечатления стерли его образ. Я успокоилась, перестала ревновать и, вероятно, стала наконец самой собой, потому что Варька опять смотрела на меня, как и раньше, с восторгом и ожиданием чуда. Но через неделю после возвращения в Москву раздался телефонный звонок:
– Здравствуйте. Я звоню уже два месяца, никто трубку не берет. Как Варенька, у нее все в порядке?
– Как вы узнали наш телефон? – Мой семейный уклад вновь зашатался. Это был Гиви.
– Ваша старшая дала.
Старшая, оказывается, не только номер телефона сообщила, но и выдала все наши маленькие тайны, в том числе и то, что с мужем я недавно развелась. Гиви звонил каждый день, уговаривал меня позволить ему хотя бы раз встретиться с Варькой, доказывал, что той не хватает мужского внимания, а ему – сестринской любви. Моя подруга, у которой я попросила совета, нашла очень простое и как будто бы логичное объяснение – либо он извращенец, либо “к тебе клинья подбивает”. Но “нехороший” блеск в его глазах я бы заметила. Он сам рядом с Варюхой превращался в чистого маленького ребенка, и упрекнуть его в пошлости или в дурных намерениях было невозможно. Гиви вырос в большой семье. В их доме в Тбилиси, кроме его братьев и сестер, жили маленькие племянницы и племянники, а Гиви был главной нянькой. В Москве Гиви заканчивал аспирантуру и, как он говорил, чувствовал себя очень одиноким. Наверное, все так и было, но позволить ему заменить отсутствующих племянников Варькой я все равно не могла. Чем-то вроде воскресного папы чужой человек тоже быть не мог. Не знаю, чем бы все это закончилось, но, к счастью, мы переехали и “потерялись”.
Когда Варюха иногда вспоминала дядю Гиви, я, пытаясь проанализировать свои чувства, прикидывала, как же себя поведу, если она влюбится по-настоящему? Ну, это же будет не скоро, успокаивала я себя. Конечно, не стану мешать, а помогу и не дам в обиду. Увы...
Когда в детском саду в нее влюбился шестилетний Юра, я действительно не мешала. Потому что Юра не представлял никакой угрозы ни для дочери, которая лишь благосклонно принимала знаки внимания, ни для меня. Когда тринадцатилетней Варе каждое утро стали приносить букеты цветов, я тоже была спокойна. Потому что при альтернативе поиграть во дворе с Колькой или пойти куда-нибудь со мной она всегда выбирала меня.
А вот когда она влюбилась по-настоящему, я растерялась. После девятого класса, на каникулах, Варю пригласили сниматься в кино. Съемки должны были проходить в Подмосковье. Я никогда раньше никуда не отпускала детей одних. Но отказать не решилась, да и разумной причины для отказа найти не смогла. Варюха была счастлива. Ей нравилось все: съемки, старинный особняк, где они жили, ребята, взрослые и, конечно, ее собственная, пусть и маленькая, роль. Режиссер Варюхой тоже был доволен. Единственное, что меня волновало, – это лошади, на которых актеры должны были скакать в одной из сцен.
Наверное, не зря говорят, что мать чувствует беду на расстоянии. На тренировках у Вари все получалось, а во время съемок лошадь ее сбросила. Не помню, как мы с мамой – она к тому времени переехала к нам – искали такси, как доехали, как я бежала по лестнице… Помню только Вареньку, бледную как полотно. Она, запрокинув голову, лежала на кровати, а рядом, держа ее за руку, стоял на коленях какой-то молодой человек. Я подумала, врач. Оказалось, оператор, студент ВГИКа. Он отнес мою Варю в “скорую”, на которой нас должны были отвезти домой. Ей уже сделали рентген, сказали, что это, к счастью, просто ушиб позвоночника и надо дней десять отлежаться.
Что между Варей и оператором есть какая-то связь, мне и в голову не пришло. А вот моя весьма наблюдательная и строгая мама все поняла с полувзгляда.
– Ты когда-нибудь будешь мать слушать?! – стукнула она кулаком по столу, едва Варя заснула. – Я говорила тебе, не смей ее отпускать. Вот и результат: или калекой останется, или в подоле принесет.
– При чем здесь подол? – Я и вправду не поняла, о чем она говорит.
– Ты слепая. Как они друг на друга смотрели, ты что, не видела?!
Я не видела. А на следующее утро Варя, проснувшись, первое, что спросила: “Тигр не звонил?”
“Тигр” пришел через час с букетом роз.
– А ну-ка пойди посмотри, чем они там одни в комнате занимаются! – Мама уже кричала. Надо было подчиниться, иначе гость услышал бы все, что распаленная бабушка говорила о своей внучке.
С одной стороны, ничего страшного там не происходило. Они на почтительном расстоянии, влюбленно впившись друг в друга взглядами, пили чай. С другой – я окончательно смешалась. Предлог, чтобы проникнуть в комнату, можно было и не придумывать. Меня даже не заметили.
Когда Тигр (как его на самом деле звали, я так и не узнала) ушел, мама потребовала подробностей. Но Варюха и не думала что-либо скрывать. Она вся светилась и ничего предосудительного в своих чувствах не видела. Тигр такой умный, веселый, красивый, сильный! И признался ей в любви.
– Целовались?
– Да, – улыбнулась Варька, глядя куда-то сквозь нас. – Когда я упала с лошади, он меня поцеловал, а потом отнес на руках к врачу.
– И все? Только целовались, больше ничего? – гнула свое мама.
– Нет. Бабушка, мамочка, я вас так люблю! Он такой хороший!
Пока Варьке было совсем худо, бабушка ее не трогала. Зато каждый вечер обрабатывала меня: вот принесет в подоле – будешь знать. Сначала я во всем жестко стояла на Варькиной стороне. Но, видимо, маме удалось посеять и в моей душе страх и сомнения. И я позволила ей действовать, вернее, не помешала. Когда Тигр звонил или приходил, она говорила, что Варьки нет, что она в поликлинике или в гостях. А Варьке целыми днями, пока я была на работе, вдалбливала про мужскую неверность и девичью гордость, которая в мамином представлении никакого отношения к любви не имела.
Однажды Варя, она тогда уже вставала, встретила меня вся в слезах.
Оказывается, Тигр таки прорвался в квартиру, и бабушка при Варьке высказала ему все, что она о нем думает. Что он подлец и хочет соблазнить маленькую глупую девочку, а также, что бедные студенты нам не нужны и Варька выйдет замуж только за богатого... Тигр хлопнул дверью.
Позвонил он через месяц. Съемки закончились, и они всей группой отмечали это событие, приглашали и Варьку.
– Можно я пойду? – Варька, которая все это время как будто и не жила, вновь засветилась.
– Иди, только давай бабушке об этом не скажем. Позвони, я тебя встречу у метро.
...Она рыдала в трубку, и я ничего не могла понять. Бежала к метро, ничего вокруг не видя и не слыша. Боялась спросить, что произошло, и готова была услышать, что бабушка оказалась права и подлец Тигр Варьку мою соблазнил.
– Он меня предал, – всхлипнула Варька. – Сказал, что назло влюбился в Маринку и теперь встречается с ней. И Маринка, Маринка…
Фу, слава Богу. У меня отлегло от сердца, хотя и было невыносимо жаль дочку. Мы два часа пробродили под дождем вокруг дома, и я все пыталась объяснить ей, что назло – значит не всерьез. Мы даже выработали тактику, как вернуть Тигра, хотя в глубине души я этого, честно говоря, не хотела и боялась. Но мои страхи оказались напрасными. Варькина любовь не выдержала испытаний, перегорела.
Наша жизнь потекла дальше размеренно и безопасно. Варька окончила школу и поступила в институт. О своих, как выражается мама, кавалерах она нам больше не рассказывает. Скорее всего ни в кого по-настоящему не влюбляется.
Когда я пытаюсь поговорить на эту тему, Варя замыкается и переводит разговор на что-нибудь другое. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь растопить этот лед. Может быть, напишу ей письмо. Еще раз повинюсь и расскажу ей про свои неудачи, про свою потерянную любовь.
Раньше я боялась, что кто-нибудь полюбит Варьку. Теперь боюсь, что она так и не узнает, что такое настоящая любовь. И что этот ее первый неудачный опыт так и будет висеть над ней, как занесенный для удара меч.