Альтернативная империя
Эльвиры Горюхиной

В самой себе, а потом уже в нас, читателях, она терпеливо шлифует ясность виденья и открытость приятия собеседника, соседа, противника, врага

Когда грузино-абхазский конфликт еще только разгорался, корреспондент “Литературной газеты” привел слова, услышанные на грузинских позициях: “Война уже третий день идет, а Горюхиной все нет”. Учительница средней школы в Новосибирске, она же крупнейший педагог, психолог, профессор Эльвира Николаевна Горюхина, не оставляя ни школы своей, ни студентов, ездит по “горячим точкам” Кавказа, доверяя только своему глазу и уху. Ее свидетельства (определять их жанр узко и неуместно) щедро печатают “Новая газета” и журнал “Дружба народов”, который только что выпустил книгу ее публикаций “Путешествия учительницы на Кавказ”. И в Доме книги, и в “Библио-глобусе” первые завозы были тут же раскуплены. А первым начал публиковать ее кавказские впечатления С.Л.Соловейчик в своей только что созданной газете “Первое сентября” под грифом “Быстро! Очень быстро! Письма с войны”. Тот материал назывался “Почему я пошла на войну?”. Год 1992-й.
В своей новой публикации “Место жительства – война” (“Дружба народов” № 11–12, 2000, уже после выхода книги) Эльвира Горюхина пишет: “Когда наш уазик засветился на улицах Гали, я еще раз убедилась в правильности стратегии своих путешествий по “горячим точкам”: повязываешь платок на голову, сумку – на плечо и идешь каликой перехожей. Идешь, как идут все. Только так и увидишь”.
…Плюс художественный талант, который бьет из любой ее строчки, хотя узкие столбцы “Новой газеты” приспособлены, кажется, больше для плотного потока фактов, чем для вольных размышлений и широких картин. Но больше чем талант потрясает другое: какая сила выбрасывает маленькую женщину из сибирского города и обжитой профессии, оставляя ее одну на продуваемых и простреливаемых дорогах кавказских ущелий? Раз эта сила проснулась и действует, значит, в природе вещей все не так безнадежно, значит, есть шансы и выходы?
На кавказской карте Эльвиры Горюхиной – девятнадцать “горячих точек”, в которых она побывала и куда возвращается по многу раз: Чечня, Дагестан, Грузия, Нагорный Карабах, Осетия, Абхазия, Ингушетия, Армения… Если же брать дома и пристанища жертв войны, то в одной только последней публикации: Грозненская психиатрическая больница, приют чеченских детей, лишившихся родителей, семейный дом Хадишат Гатаевой, в котором больше сорока детей, туберкулезная больница, детдом, которым руководит гениальный педагог Асламбек Домбаев, матери российских солдат… Этих точек не сосчитать. В последнее время она выезжает нередко с майором Измайловым – вызволять похищенных, угнанных, взятых в плен.
Напор беды с ног, однако, не валит. Точнее сказать, у вас отнимают право валиться с ног, захлебываться, самоуничтожаться. Тем более самой себе она не позволяет изнурительных эмоций. В самой себе, а потом уже в нас, читателях, она жестко пестует, терпеливо шлифует ясность виденья, строгость норм и при этом (именно при этом) – чрезвычайную подвижность восприятия и приятия собеседника, соседа, противника, попутчика, коллеги, врага. Прорабатывается и выковывается не философия (хотя и она в конечном счете тоже), а живая, актуальная, неотложная практика контактов. В любое мгновение любая из сторон может оказаться наставником и высоким образцом. Это партизанские набеги и вспышки высоких норм. Повествователь потрясен (и нам это потрясение прививает), как в противовес лютости прядется связь. Или “мир сообщенья”, как говорит у Толстого в “Казаках” дядя Ерошка. У Горюхиной дар и нюх на этот “мир сообщенья”. Тень Толстого парит надо всем, что замечает и пишет Эльвира Горюхина. Не литературная ассоциация, а духовная традиция, угаданная Толстым в судьбах своей страны и теперь трагически обновляемая на маршруте Сибирь – Кавказ. Сам Толстой начинал с Кавказа, но его предсмертные замыслы обращены в Сибирь.
«– Раз в месяц мне снится один и тот же сон, – рассказывает Горюхиной изгнанный абхазами из родного сухумского дома грузин Тэмо. – Будто я огородами, задами пробираюсь к своему дому. Страшно, но я иду к дому. Вхожу и целую трубу. Она подпирает потолок. Вдруг я спохватываюсь во сне: этой же трубы не было. Откуда она? Ее поставил абхаз… Зачем я ее целую? Да, но ведь он ее поставил, чтобы дом мой крепче стоял. Что же я так… И я снова целую трубу. Потом возвращаюсь в Зугдиди.
Австрийский психолог Юнг рыдал бы, знай он этот сон: напряженной работой подсознания человек освобождается от вражды и ненависти.
<…> – Я забыл вам сказать самое главное, – прощается со мной Тэмо. – В моем доме у абхаза родились близнецы. Два мальчика.
Не сразу понимаю, радоваться мне надо или печалиться. Мои сомнения огорчили Тэмо.
– Ну что ты! Что ты! Разве ничего не поняла? – он перешел на “ты”. – Мальчики… В моем доме у абхаза растут мальчики.
Это была чистой воды радость.
Да, Кавказ победить танками невозможно. Кавказ незыблем, потому что в кавказском человеке заложена способность восстановления себя в той радости, какая сейчас была у Тэмо. Нам, россиянам, она, кажется, уже неведома».
«Дагестан бы уже давно взорвался, если бы был мононациональным, – сказал старый даргинец, подвозивший нас к кладбищу. – Ты должен с рождения учитывать интересы соседа, на каком бы языке он ни говорил. Обратите внимание, как водят машину в Дагестане. Никаких дорожных правил не соблюдают! А дорожные происшествия минимальны. Почему? Тот, кто нарушает правила, учитывает другого, который тоже нарушает правила. Весь секрет здесь…
– А как вы различаете друг друга, если, допустим, не знаете языка?
– По акценту русского языка, – сказал даргинец.
Не это ли имел в виду наш великий Бродский, когда говорил о культурном значении “имперского” языка?
…Два дня я слышала речи на языке, на котором говорит… одно село. А было это в поселке Караузек (“черная дыра” – по-кумыкски). Здесь все говорят по-тлядальски».
Кавказ тем и хорош для Горюхиной, тем и пригоден, что многозвучен и многоязык. Под куполом ее родного языка он резонирует для нее мощно и непредсказуемо. В эту непредсказуемость она всякий раз вслушивается заново, угадывая, куда идти, чтобы эти звуки не смолкли. Любое ее повествование – это взрывы открытий, череда обновлений, порой их каскад.
«Каждый дагестанец отлично помнит фразу чеченского представителя на инаугурации Магомедова. Смысл такой: не годится на развалинах соседа строить счастливую жизнь с Россией.
Лихая фраза, ничего не скажешь. Но дагестанцев она не смутила. Комментарий дагестанской поэтессы: “Это он сказал для своих. Мы понимаем, без этой фразы он не мог вернуться в Чечню”.
Вот она, рефлексия думающего народа.
В Дагестане живет думающий народ.
Мне хотелось узнать, откуда этот инстинкт на истину. Инстинкт на здравый смысл. Чутье на баланс сил. Однажды я услышала ясный и четкий ответ. Говорил командир погранотряда в Дербенте. Русский человек:
– А это от культуры народа. Она очень высокая. Мы этого, к сожалению, не знаем. Дагестан – древнейшая цивилизация. Уникальный опыт соседства сотен народов. Сосуществование с другими нациями и народами – разве это не культура? Я понял это сразу, когда сюда приехал. Стоит увидеть, что такое дагестанский двор. Десятки народов. Если поймешь, что ты, русский, один из них, с тобой ничего не случится. Я вот сейчас с вами разговариваю, а мои дети во дворе. И я не хочу бояться».
Любое наблюдение Эльвиры Горюхиной, любой ее комментарий исподволь конструктивны. Ее свободные странствия вдруг обернулись искусством.