МЕТАФИЗИЧЕСКИЕ ПОДОЗРЕНИЯ

Монолог, подслушанный психоаналитиком

Лежит себе маленький мальчик в кроватке, рядом ходят-бродят большие родители, занятые своими делами, бродят, говорят о том, что хорошо бы купить на ужин, в котором часу завтра придет домработница и сколько ей придется заплатить и, наконец, какой негодяй папин начальник Вавилов, не назначивший папе премию в этот месяц. А мальчик тихо пересчитывает пальцы, ему давно пора погрузиться в послеобеденный сон, ему бабушка уже прочла книжку про семерых козлят, ему дедушка уже спел песенку про подвиг двадцати восьми героев-панфиловцев, а он лежит себе и думает. Он соображает, где он был, когда мама была маленькая, когда папа был маленький, когда живы были прадедушка и прабабушка, те, что на портретах в темной комнате, и что значит это странное: «Тебя тогда не было». И эта темная дыра – меня не было, вообще не было – начинает засасывать его, он закрывает глаза и летит на дно какой-то бездонной пропасти, и сладкий ужас абсолютного отсутствия заставляет скорей уснуть, увидеть сны с картинками, которые надежнее голосов за стеной утверждают, что он есть, есть, есть, что станет есть суп с клецками и сухой, ничем не приправленный рис, обедать в лучших ресторанах Парижа и Нью-Йорка и запихивать себе в рот плов на хлопковом масле в туркменской пустыне; впрочем, при чем здесь еда, ему суждено ломать ногу и опять прыгать с крыши сарая, не желая отстать от приятелей по двору, ходить в школу имени Мориса Тореза, лучшую в их районе, и стыдиться, что получает одни пятерки, гнать купаться, удирая из дому в полночь, глотать седуксен, отпросившись с урока в туалет, получать аттестат, предварительно получив по физиономии от неудачливого соперника по части Тамары Чантурия, приведшего с собой троих бугаев из соседней секции бокса, гулять под звездами с Лизой и с Катькой из соседнего подъезда, любить Катьку из соседнего подъезда и жутко ревновать к Кольке, оттого что тот, в свою очередь, тоже гулял с ней под звездами, поступать в институт, читать самиздат, бросать институт, играть музыку, искать друзей, с которыми было бы нескучно, и, не всегда находя таковых, терпеть скучных и однообразных, к которым уже прикипело, лететь на Дальний Восток, наниматься в геологи, знакомиться с Тумановым, мыть золотишко, садиться на полтора года по политическому, жениться, выходить на баррикады, торговать зонтиками и плейерами, зарабатывать на бильярде, болеть гепатитом В и С, воспитывать своих чад ремнем и уговорами, разводиться с женой, сочинять детективы, лечиться у доктора Ишнева...

...Теперь он опять лежит себе, глядит на выбеленный потолок, потом в огромное окно. На окно села ворона. Каркает, наверно. По крайней мере клювом в стекло тычется. Глупая, глупая умная птица...

– ...И все-таки неправда, что абсолютное небытие – самый страшный страх. Бывает и похуже. Например, что мы совсем чужие в творении. Как клопы или тараканы. Фантасты много об этом насочиняли. Чужие, случайные, паразитируем на какой-то другой реальности. Отсюда наши мысли о бессмертии и все такое. Любая душа – христианка, тоже мне, насмешили. Подбираем кое-где крошки, клюем мусор, пьем кровь у зазевавшихся – вот и вся наша духовная жизнь, увы. А Бог с ангелами – они вроде дезинфекторов, ходят-бродят кругами, опрыскивают. Весь Ветхий завет об этом. И апокрифы – еврейские апокалипсисы, «Книги Еноха». Но их время и наше время ох как различаются. Сперва был потоп, потом пообещали конец света, а между ними мелкие мероприятия – избиение филистимлян, чума, холера, СПИД, мировые войны, концлагеря да Хиросима с Нагасакою. У них там сверху плохо с отравляющими веществами, универсального средства найти подчас не способны, а у нас привыкание легко вырабатывается, к тому же и сознание кое-какое паразитическое имеется – то мы по ним Пастером ударим, то борьбой за мир и ядерным разоружением. Хотя сейчас совсем обнаглели, вышли в космос, тут уж нам несдобровать, попали, грубо говоря, из кухни да в спальню, к тому ж еще храпящего не заметили, суетимся, нос ему щекочем, кусаемся...
...Или инородцы. С инородцами совсем худо. Только слепцу непонятно, что они – искусственные. Прикиньте. Мы – люди как люди, полагаем, что возникли сами по себе или из какой-то части Бога, природы, зверя в конце концов, чтоб ему неладно было, а инородцы считают, что их из глины Демиург сочинил и программное обеспечение вдохнул. А вся остальная история? Вы, Израиль, мол, народ богоизбранный, живите в одном определенном месте, там мы станем вас энергией подпитывать. И с яблоком странные вещи. И на Синае что-то такое они получили, чего у нас нет. Другие они, и все дела. То ли более совершенные, то ли выродки окончательные. Достаточно вспомнить, как нелепо инородцы обычно выглядят. То есть вроде бы красивые, лучше даже, чем какие-нибудь папуасы или немцы с англичанами, глаза черные, белки белые, волосы густые, но всегда какая-то деталь, штрих – неопрятные, костюм плохо сидит, колтуны во все стороны торчат, нос крючком, худые как жерди. То бишь сбой, несоответствие, не слишком удачный элемент программы. И ведут они нас, искусственные создания, совсем непонятно куда, Бог знает, кто это все придумал и к чему, зачем подчиняют и так далее. Сами толком теперь не понимают, что делают. Каббалисты старые с их компьютерами ясную программу имели – а эти нет. Двоичный код, оккультизм, магия. Но страшнее всего те, что ни богу свечка, ни черту кочерга, метисы, значит. Они и от нас, нормальных, обезьяной рожденных, и от них, неизвестно кем слепленных, отличаются. И одно у них нарушилось, и другое. Бунт проповедуют всякий там, природу подчиняют, в неизвестные материи тычутся. Быть может, спасут, быть может, окончательно погубят. Почти все революционеры или инородцами были, или метисами. А уж ученые...
Кстати, это вроде ученые придумали. Был такой персонаж Поршнев, он политэкономией феодализма занимался и теории занимательные сочинял. Мне про него приятель матери рассказывал. В санатории «Узкое» я чай пил под картинами, а он рассказывал, академик с благородным выражением лица и морщинами на высоком лбу, что Земля – единый организм, а мы на ней вроде лейкоцитов. Выполняем положительную работу. Порой организм заболевает, и тогда надо лечиться – нас отстреливать. Для этого войны придуманы, революции всякие. И существование мое не имеет само по себе никакого значения, только в целом, вместе с благородным академиком и другими – соборная личность, коллективное начало. И его – никакого значения, кстати, тоже не имеет, пиши не пиши, учись не учись. Раковая ты клетка или здоровая – неизвестно, кто решает. По крайней мере на сострадание можешь не надеяться и от одиночества не плакать. Молишься? На удачу загадываешь? А кому ты молишься? Может быть, соборной личности захотелось умыться. И все наше время укладывается в полет грязи в раковину. Полет грязи – каково? По-моему, никак не хуже, чем полет валькирий.
Удовольствие получал академик, излагая эту идею, видел, как мальчонка пугается. Мне уже тогда хотелось ему в благородное лицо чем-нибудь тяжелым заехать, но не стал, хорошо был воспитан. Да еще композитор Власов, автор то ли оперы, то ли балета по повести Чингиза Айтматова, подошел, присел, послушал немного и подытожил: «Хорошая идея, Израиль Яковлевич. По крайней мере без угрызений совести проживем. Надо будет – наведут гигиену».
...В общем, все сходится к тому, что враг человеческий победил. Мир чудовищен. Лучшие страдают, умирают, одних детей, малых, беззащитных, сколько за историю преставилось, страшно подумать. Ни одна идея воздаяния не оправдает такого. Карма-дурарма. Суд-пересуд. Вон в Африке запросто одно племя входит в город и мочит другое племя. Дети, женщины, а им по фигу. Не насилуют даже. Просто штыком в живот – и сел рядом, перекусил. Концлагеря, Колыма – это укладывается как-то, потому что драматично, понятно, зачем, по какому поводу или приказу. Ну доходят зеки, однако сами виноваты, говорили много, революцию делали. У Шаламова Варлама вон отец священником-обновленцем был, с Введенским переписывался. Отчего б сынку не пострадать за папашу? Ну а тот, африканец, иначе, тот просто выстрелить и покушать, потом опять в кого-нибудь выстрелить. Это за него Христос страдал или за парня, который с продырявленным животом лежит? И как их прощать прикажешь? Нет, все вокруг злокачественно. Худшие торжествуют, высокое увядает. Возможно, и был когда-то золотой век, и хранится в сундуках тибетских традиция, но нам от нее не легче. Не проси, дескать, не надейся. Свет меркнет. Семь железных сапог износишь, никуда не выйдешь. И космогония стройная в этом случае вырисовывается, все сразу объясняет, и намеки разные исторические. Рай от нас охраняют, это ясно. Только послушание приветствуется. Тоже без возражений. Сиди смирно, не дергайся, если надо, придуши, кого прикажут. И у тебя будет шанс. Станешь летать на небесной колеснице, солнце гасить, зажигать звезды.
В общем, так. Мир должен был создаваться долго и кропотливо, а потом кто-то поспешил, все дело испортил гниющей своей материей. Пыль, дурные запахи. Была великая Атлантида, Гиперборея какая-то, что от них осталось, от людей, идей, храмов, крепостей и замков! Холодно мне!
...А быть может, совсем ерунда. Не тараканы мы и не лейкоциты, не искусственные инородцы и не подозрительные китайцы. Просто сами себе придумали, что созданы по образу и подобию. А возникли произвольно, приспособились ориентироваться, но большей части окружающего не видим. Ну чем лучше кошечки или собаки? Интересного вокруг много, но оно абсолютно для нас непроницаемо. Идет решающая война между лентобаллами и лонговистами, а мы сидим на поле сражения, себя водкой тешим, подруг ласкаем, пиво жрем. А потом инвалиды, заслуженные инвалиды. В футбол играем без рук, без ног, языками. Карабинеры многорукие вроде Шивы встали кругом, сейчас палить начнут.
Я ведь не знаю, когда умру. А ты, сомнительный мой соглядатай, знаешь? Какая-нибудь тварь лихоманская страшнее, чем пуля. Ее никто в глаза не видел, потому что не может, пока не свихнется. Ну кто-нибудь хоть однажды описал в целом, что рассказывают психи? Нам приятно отмахиваться от них, мол, больные, а у них дверцы в другую сторону открыты. И звуки, и ветер, и цвета – все навыворот. Ничего приятного, кстати, они обычно не подмечают, трясутся, вопят, линии какие-то симметричные рисуют. Картинка получается – просто отлет. А мы слова напридумывали, чтоб прочнее было. А за словами что? Что за словами? Бактерия, вирус, бомба, солнцеворот. Манекены, все манекены и пижоны. Кайтесь! Кайтесь, бедолаги, пока не поздно.
Впрочем, каяться не перед кем. Это они правы. Идет он на меня, идет пританцовывая. Липкий.

– Смотрите, доктор, всего его трясет, и бредит. Все-таки нельзя их одних оставлять. Тяжело им.
– Ничего. Оклемается. Страх, знаете ли, у них – самое надежное чувство. Пока боится, будет жить.