Ликвидация...

Школа должна повернуться лицом к ребенку.
Сегодня, кажется, это стало главным педагогическим штампом.
Потому что на самом деле наша система образования устроена так, что любая попытка на деле переустроить школу в интересах ребенка беспощадно карается

Можете решить простой пример? Найдите среднее арифметическое для 4 и 5. Четыре с половиной? А если округлить? Пять?
Но в школе правило: если у ребенка четверок и пятерок пополам, среднее арифметическое за четверть или за год будет не четыре с половиной, не четыре с плюсом или пять с минусом, а ровно четыре – вопреки всем законам математики. Если поровну троек и четверок – то никак не четверка. Опять-таки вопреки всем тем правилам округления, которым сами же учим детей на уроках математики. А есть еще правила человечности, правила снисхождения взрослого к маленькому.
Среднее арифметическое между любыми двумя оценками должно округляться в сторону лучшей оценки. Даже в суде любое сомнение трактуется в пользу обвиняемого. Но не в школе.
...У подруги сын окончил девятый класс с тройкой по химии.
– Он пришел неготовым на контрольную и получил пару, – рассказывает Оксана. – Потом, правда, пересдал на пятерку. Но ему выставили тройку и за четверть, и за год, хотя за те четверти были и пятерки, и четверки...
Что мы делаем с детьми, что же мы с ними делаем своей опрокинутой, вывихнутой логикой?
Зачем учительница весь год преподавала Ярославу химию? Очевидно, для того, чтобы дать ему какой-то объем информации. Раз она поставила “пять” в конце концов, значит, мальчик освоил его на “отлично”. Значит, он знает его. Значит, цель достигнута. Почему же он наказан тройкой? Если сегодня он знает курс, какое вообще имеет значение, что он не знал его несколько дней или месяц назад? Ведь он уже был один раз наказан за свое незнание. А за одно преступление по закону нельзя наказать дважды даже преступников.
Тут есть еще один некрасивый момент: ребенку выставлена оценка, не соответствующая уровню его знаний. То есть педагог дает искаженную информацию о ребенке, фальсифицирует ее. В воспитательных целях.
Мы судим детей по правилам, которые круче Уголовного кодекса.
И считаем, что мы их учим! Чему?
Школа торгуется с ребенком за балл, половину балла, за плюс и минус с такой дотошностью, с какой не торгуются и на рынке. Ведь даже там частенько улыбнутся да отдадут с походом, на здоровье.
Но детям, может быть, и надо завышать оценки, как надо и хвалить, – это очень полезно. Вот занижать – ни в коем случае нельзя! А наша школа только и делает, что ловит ребенка за руку: вот ошибка, вот и вот, садись – “два”.
...Недавно мой шестилетний (!) племянник в Саратове получил двойку за итоговый контрольный диктант. Миша ходит в престижную прогимназию, он в подготовительной группе изучает иксы и игреки. Мише даже стало плохо с сердцем. Вот это по-нашему! И если из наших школ выходили и продолжают выходить более-менее благополучные дети, то это потому, что множество хороших учителей все это время нелегально отступали и продолжают отступать от бездетных школьных правил.
Как много лет убеждает Шалва Амонашвили, доктор педагогических наук, академик Российской академии образования, “учитель должен не красной ручкой ошибки подчеркивать, а зеленой – удачные места: вот твой вчерашний диктант, смотри, зеленым подчеркнуты твои победы, какой ты молодец... вчера не умел, а теперь научился. Он не с соседом по парте себя должен сравнивать, а с собой вчерашним: вот твоя тетрадь за второй класс, смотри, как ты вырос!”
Какая разница, знал ребенок полимерные соединения именно 17 марта, когда учительнице понадобилось провести контрольную, или не знал? Он имеет право разобраться в этой теме потом. Для гуманистической педагогики это общеизвестно: есть системы аттестации без оценок – когда нет троек и пятерок, но есть журнал с пустыми клеточками, которые нужно заштриховать. И цель учителя – добиться, чтобы к концу этого года, или следующего, или к выпускным экзаменам ученик эту тему понял. Не важно, когда. Главное, что он заинтересовался и разобрался в ней.
Не говоря уж о том, что вообще не оценки должны определять жизнь ребенка в школе, а чистый вкус удовольствия от настоящего умственного труда и творчества.
Но право учить безоценочным методом в духе гуманистической педагогики – великая, почти недоступная роскошь. Чиновники такого права школам, как правило, не дают, хотя по закону формы промежуточной аттестации – это сфера компетенции школы.

Из многочисленных историй последних лет видно: все, что школа пытается сделать для ребенка, инкриминируется ей как преступление. Школу измеряют и оценивают процентами обученности. Все, что отклоняется, срезают. И договориться с контролерами не удается, потому что они видят свою заслугу именно в том, чтобы как можно более ровной была линия среза.
Травля школ, которые стараются стать домом для ребенка, не прекращается.

Отложи свою любовь

Скоро в Казани на очередном заседании суда будет слушаться дело о ликвидации школы – единственной в Республике Татарстан федеральной экспериментальной площадки. А в управлении образования говорят даже о намерении возбудить уголовное дело против ее директора.

...Это история о человеке, который решил построить другую школу – школу, где всем хорошо, потому что основана она на самом главном человеческом качестве, придающем жизни смысл и радость, – увлеченности. Ведь только тогда мы и бываем по-настоящему счастливы, когда по-настоящему увлечены – человеком или работой, наукой, искусством, игрой, идеей... Можно ли построить школу на детском увлечении?
Нет дошколенка, который не воспринимал бы жизнь как чудесную загадку, но уже первоклассники теряют интерес ко многому, что исходит от школы. Может быть, это потому, что у школы и ребенка разные интересы? Она говорит ему: “Отложи, милый друг, свои игрушки и займись делом”.
Можно ли построить школу на том, что любит сам ребенок? Не на словах, а по-настоящему, чтобы каждая мелочь – от оценки до расписания – исходила из доверия к ребенку и уважения к его свободе, его достоинству?
Это история человека, который построил такую школу, и о том, что с ним за это сделала система.

Девять лет назад в Казани при государственном университете открыли школу. Не спецшколу по физике и математике, куда принимают по конкурсу, – такой лицей и сейчас есть при физфаке КГУ. Другую. Ее назвали колледжем, имея в виду, что здесь будут готовить ни много ни мало – к профессии научного исследователя во всех областях. Поэтому – “Академический колледж”.
И готовить к этой профессии здесь собирались особых детей – интеллектуально увлеченных. Это категория людей, которой много дано, но недодано малого – умения приспособиться к давлению. Из-за чрезвычайной избирательности интересов и вызывающей независимости этих детей обычная школа отторгает.
– Я здесь почему? Во-первых, в школе меня не терпели. И я ее не терпел. Во-вторых, попал в общество нормальных людей. В-третьих, мне нужны знания, потому что у меня есть цель в жизни – я хочу стать высокопрофессиональным адвокатом. Или прокурором. Мне главное – учиться.
– Вот такой я человек – если я чего-то не хочу, то делать не буду, чем бы это ни грозило. На двойки мне наплевать. Я по своей профессиональной лестнице поднимаюсь, и достаточно. Занимаюсь компьютерным дизайном, работаю в Интернете. И здесь все ребята такие – мы работаем и учимся, у каждого свое дело, и квалификацию мы повышаем независимо от школьных предметов.
– А я еще из-за формы ушла. Придумали на всех одинаковую форму надеть – и ходите серые, одинаковые, по линейке!
– Колледж открыл мне новые возможности для творчества. Преподаватели здесь, конечно, – творческие люди, они дают сильнейший толчок в развитии.
Наша система образования предпочитает исполнять репродуктивную, а не развивающую функцию. Но заучивание, действие по шаблону – самый низкий уровень мыслительных умений. Человеку этого нестерпимо мало. Даже если ему пока 12–13 лет. А вот если бы он попал в такую среду, где все люди незаурядные и все чем-то увлечены, а потому правильно оформленный дневник и тишина на уроке не считаются главной ценностью, то ребенок мог бы самореализоваться и добиться социально значимых, официально признанных результатов в науке, искусстве, в изобретательстве – где угодно.
...Оказалось: для того чтобы все это осуществить, в школе все должно быть не так. От набора до оценок, от расписания до отношений с детьми и с начальством.
– Профанация, хаос, – сказали в управлении образования. – Демагогия, и больше ничего.

Без отсева и без начальства

Вместо вступительных экзаменов, результат которых обжалованию не подлежит, в “Академическом колледже” действовала пролонгированная система, исключающая жестокость отсева и возможность поспешной заниженной оценки.
Для того чтобы поступить в колледж, нужен был творческий результат – пусть маленький: гербарий, реферат, стихотворение, выращенный цветок, то есть продукт, в буквальном смысле созданный впервые. Осязаемый результат твоей увлеченности. А еще – желание и настойчивость.
– Это совсем не похоже на конкурсный отбор. Это действительно поиск своего ученика. Система выматывающая, но лучшего мы пока не знаем, – говорит Евгений Алексеевич Сапаев, преподаватель, кандидат биологических наук. – После вступительных экзаменов и собеседования дети еще полгода учатся в наших вечерних классах, выполняют научно-исследовательскую или творческую работу, затем вновь сдают ту же серию экзаменов, снова собеседование, и лишь после этого – зачисление.
Тот, кому было слишком трудно, бросал сам, его никто не отбраковывал. Поступал тот, у кого хватало терпения по полгода ходить на вечерние занятия, кто твердо знал, это – для него.
– Но одних вундеркиндов воспитывать нельзя, – считают в колледже, – тем более если они сами прекрасно понимают, что они – особоодаренные: говорят, больше двух миллионов детей в России не посещают школу. А ведь среди них есть одаренные дети, просто они недостаточно развиты. Пусть от них не будет отдачи на олимпиадах и конференциях – это тоже наши дети. Они без нас просто пропадут.
...Однажды в колледж приехал мальчик из отдаленного района. Результаты экзаменов – ужасные. Но учиться очень хочет. Тогда ему дали сборник олимпиадных задач по математике. Через месяц мальчик вернулся с двумя пухлыми исписанными тетрадями: всей деревней решали. Все решили. И все – неправильно!
– Мы, конечно, его взяли: такая потребность в интеллектуальной деятельности! Этого ребенка нельзя потерять.
А Петя Бажанов пришел в 9 класс колледжа с подготовкой на уровне 5 класса. Он чуть не с детства работал грузчиком, помогал маме кормить семью. Взять его было немыслимо. Но он полгода ездил заниматься по вечерам. Не взять его по правилам “Академического колледжа” было нельзя. На первых уроках он задавал такие безграмотные вопросы, что класс смеялся. Но он брал упорством. Уже в 10 классе он выровнялся. Сегодня он студент физфака.
За Ринатом Мифтаховым вообще в качестве результата числились... взорванные школьные кабинеты и собственная ванная. Его, выгнанного из четырех школ опасного пиромана, привели в колледж в девятом классе: учиться не желает, по поведению “неуд”. По мнению классного руководителя, по нему плакала колония.
– Наш человек! – сказали в “Академическом колледже”. – Только подход к химии какой-то дилетантский.
Юному подрывнику дали научного руководителя, тему из самого взрывчатого раздела химии, предоставили реактивы и оборудование. Он сидел за компьютером, изучая эффект детонации, потом переключился на электролиз и остальное. Сегодня он учится на химическом факультете университета.
Ильдар Галиахметов, начальник управления образования Казани, о всех этих новациях слышать не может:
– Детей он набирает, видите ли, на основе личного собеседования. Ни процедурно, ни технологически набор с учредителем не согласован. Он хотя бы должен был мне сказать: “Ильдар Ринатович, придите ко мне, посидите со мной на конкурсном отборе, может, вы мне как руководитель, как бывший директор такого же лицея, кандидат наук поможете действительно талантливых детей для города отобрать?” Ведь это мои дети, я же учредитель, так? Вместо этого он оговорил себе исключительное право оценивать степень одаренности, критерии никому никогда не показывал, я до сих пор не знаю, чем одаренный ребенок отличается от талантливого.
А в одной из телепередач Ильдар Галиахметов в сердцах даже заявил: “В колледже Шмакова зомбируют детей, внушая им, что все они – талантливы!”
...Чем же так страшна управленцам педагогическая идея: собирать детей, у которых совсем не ладится жизнь, и вытаскивать их из беды, находя, может быть, то единственное, в чем они талантливы исходя из аксиомы, что каждый талантлив (последнее, казалось бы, банальная истина, с которой и спорить уже неудобно, тем более педагогу)? Во всяком случае, для доктора философских наук, профессора Эмилии Анваровны Тайсиной, много лет преподававшей в колледже, мысль о том, что любой человек изначально личность творческая, бесспорна:
– Свобода и творчество – это родовые качества человека. Возвратить человеку свободу – значит возвратить ему родовую способность к творчеству. Представление о том, что увлеченного и одаренного человека видно сразу – это миф. Ребенок может не иметь сангвинического темперамента, это может быть ранимый меланхолик. Если к нему долго и доброжелательно не присматриваться, никаких особых движений души в нем не заметишь. И если вокруг – жесткая, подавляющая среда, он тоже никогда не раскроется. А холерик может сорваться, свернуться от первой же неудачи. Для того чтобы вытянуть на поверхность внутренние дары ребенка, нужно пристально наблюдать его и сотрудничать с ним. А если ребенок эту активность уже выказывает в интересе к миру, людям, себе самому – это очень мощный рычаг для развития: даже если ребенок трудный, это дает возможность его социализировать. Такой педагогический маневр был выбран очень грамотно. И коллектив был предан этой идее. Но те, кто нас проверял, считали, что, если им сразу не виден высокий уровень интеллекта, о таланте говорить не приходится. А им не было видно, потому что они не присматривались.

Потому и не умещается, что живое

Основное достоинство концепции, в котором заключалась большая часть ее новаторства, оппоненты Павла Шмакова так и не увидели. Не захотели или не смогли. То, что ее авторы сумели выделить такую категорию детей, как интеллектуально увлеченные, и сформулировать основную идею – об увлеченности как категории развивающей, образовывающей человека, собственно, и есть ее изюминка, главное достижение.
Одна из авторов концепции, доктор педагогических наук, профессор Наталья Юрьевна Посталюк, удивлена, что руководство городской системы образования, говоря о колледже, до сих пор продолжает путать понятия одаренность и увлеченность:
– Уровень развития, одаренность, конечно, можно тестировать, измерять, но речь-то о другом. В общепринятой психологической терминологии категорию увлеченных детей никто не выделял, это первым интуитивно сделал Павел Анатольевич. За это мы и получили грант Фонда Сороса. Мотивационная сфера у наших ребят часто бывает совсем не развита: нет никаких интересов и приоритетов. А если интерес есть – к железкам, к радио, совершенно не связанный с учебой, его можно развить и включить в него познавательный мотив, интегрировать их, и это будет не навязанное, а естественное развитие ребенка на основе его природных склонностей. Павел Анатольевич формирует познавательный интерес на базе самых разных сфер увлеченности: вот фанат-мотоциклист, учиться не хочет совершенно... Шмаков находит ему родственную душу в мире техники, они вместе начнут решать проблему увеличения скорости мотоцикла – и процесс пошел. Через два-три года – другой человек.
Если учебного интереса нет (а его не может быть, потому что наша школа до сих пор авторитарна), надо пользоваться любым интересом, чтобы трансформировать его в познавательный. Что-то подобное было у Симона Соловейчика в его книге “Учение с увлечением”. Теоретическое обоснование можно найти у Алексея Леонтьева: когда мотив смещается на цель, тогда и начинается творческая деятельность. Это педагогика косвенного воздействия, даже не воздействия, а создания условий для развития. Но для руководителей образования в Казани это так и осталось непонятным. Они душат живое дело за то, что оно не вмещается в прокрустово ложе бюрократических требований. А оно потому и не умещается, что живое: это его отличительное качество – перерастать формальные рамки.
...Если ребенок любит рисовать, Павел Анатольевич ищет, как связать его графическую устремленность с компьютерным дизайном, с математическим факультетом, и выводит колледжанина в академическое сообщество, договаривается с конкретным ученым, чтобы тот курировал ученика. И чистый детский интерес оказывается неожиданным и притягательным даже для маститых ученых. Но они могут найти немного времени лишь изредка для самого общего руководства, поэтому постоянное научное сотрудничество с ребенком вели студенты – такие же увлеченные выпускники того же колледжа. При такой поддержке детских творческих импульсов – пусть даже на фоне слабых начальных интеллектуальных данных – реакция оказывается фантастической. В “Академическом колледже”, например, читался курс... изобретательства, и вел его Владимир Николаевич Суханов, настоящий изобретатель со своими запатентованными открытиями. И свои изобретатели даже тут были: выпускник Владимир Блохин получил вполне взрослый патент на изобретение, сделанное им в 10 классе.
Очень скоро увлеченность детей вышла за пределы интеллектуальных интересов: в колледже появились художники и поэты, его выпускники стали поступать в театральное училище, кинолицей и мечтать о ВГИКе.
В 1997 году, то есть через 5 лет работы, самыми высокими результатами были такие: одиннадцатиклассник Михаил Ванюнин занял 1-е место на Всероссийской Соросовской олимпиаде 1997 года по физике. Команда колледжа на международной тест-рейтинговой олимпиаде “Интеллектуальный марафон” в Болгарии заняла 2-е место. Выпускница 97-го года Ирина Сторчеус стала лауреатом конкурса ЮНЕСКО для взрослых художников “Толерантность – каждый день”.
Руководители американской правительственной программы “Акт в поддержку свободы” отобрали колледж в числе лучших 30 из лучших 100 российских, отобранных министерством для международного обмена школьниками.
Авторские программы преподавателей получали премии вплоть до соросовского гранта. А педагогическая концепция в 1994 году получила грант Фонда Сороса “Открытое общество”. В 1993, 1995, 1996 годах колледж получал звание “Школа года” и стал участником проекта ассоциированных школ ЮНЕСКО. Казалось бы, полное официальное признание и в России, и за рубежом. Но нет.
– Я его здесь как-то посадил, говорю: ну объясни мне, в чем твой эксперимент! – восклицает Ильдар Галиахметов. – Давай пальцы загибать: сводишь детей с наукой? У меня две трети школ с ней не хуже тебя связаны. Учитывая индивидуальные особенности детей, раскрываешь их способности и приводишь к более высокой мотивации? А ты мне назови казанские школы, которые этим не занимаются! У тебя многие поступают? Есть гимназии, которые больший процент дают. В чем твоя уникальность-то, я понять не могу! Даже два пальца не загибаются!
Марат Латфуллин, заместитель начальника управления образования, добавляет:
– Дети там не получали настоящего образования. Он брал талантливых детей, там генетика работала. И ладно бы все были таланты. А то один талант, а другой вообще по нулям.
– Но он не берет талантливых детей. Он делает их талантливыми! – защищали своего директора дети. – Колледж в том виде, в каком он его создал, уже независимо ни от чего так работает. И отнюдь не одни только победители олимпиад сюда приходят. Примерно половина тех, кто сюда пришел, – гопники или парни с этой идеологией. Общение с преподавателями в колледже совершенно нестандартное, и оно переделывало их. Сегодня это совсем другие люди.

Маленькая университетская вольница

Мальчик с гитарой, играющий в подъезде песню собственного сочинения, – если его сегодня оттуда не забрать, он через полтора года начнет колоться. Это не обязательно бомжи, это дети родителей, которым всегда некогда. Должно быть место, где бы их любили. Потому что они не безнадежны, если хоть что-нибудь любят. За эту ниточку вытащишь что угодно. Только вот иногда на это уходит год-полтора, и в это очень долгое время его нельзя заставлять заниматься нелюбимыми предметами и душить двойками. Его апатию нужно просто терпеть, радуясь уже тому, что он приходит в школу. И снимать синдром ненависти к школе, ставить терпеливые поощрительные тройки. Не заставлять зубрить, а увлекать, втягивать в позитивную жизнь. Для этого есть походы, сочинительство стихов, издание газет, изобретательство, археологические экспедиции, математика, пение... взрывы в конце концов. Есть кипучая жизнь, которая заставит заниматься делом лучше всяких двоек. А когда ребенок приходит в школу как домой, то по любимой теме он движется с сумасшедшей скоростью. Но детское время небесконечно, и возможности ребенка небеспредельны. И вот корень всех бед. Приходит проверка – и выясняется, что по большинству предметов у него очень плохо. Действительно очень плохо! И можно снова исключать и выгонять на улицу. Но ведь понятно, что в таких случаях по казенным правилам – нельзя, можно только по человеческим. Ведь к 11 классу дети все равно понимают, что аттестат нужен. Уже есть опыт интенсивного интеллектуального труда, и примерно четверть школьников начинает экстерном пересдавать свои тройки.
И.Галиахметов. Но я не могу терпеть, понимаете, не могу спокойно смотреть, как в одной школе ребенок в кровь бьется за то, чтобы четверку заслужить, а в другой ему эту четверку просто так рисуют!

Всё на разных уровнях

А если придет неожиданная проверка или иностранная делегация, то гости увидят, что половины детей на уроках нет: они сидят в коридоре на корточках и играют на гитарах. Кто-то из них еще привыкает к колледжу, у кого-то уже есть дело – научно-исследовательский или творческий проект.
...С Гошей Авдошиным Павел Анатольевич вообще не знал, что делать. Все дети чем-то заняты, один он неприкаянный. Начал сомневаться: может, ошибка, и ребенку лучше было бы в обычной школе? Но профессор Эмилия Анваровна Тайсина, единственная, которой мальчик задавал вопросы, удивилась: “Что вы, какая обычная школа! Он же философ, у него абсолютно философский склад ума!” В 10 классе он написал настоящую научно-исследовательскую работу “Учение Ницше о сверхчеловеке и воле к власти”, и с этого началось. Надо ли говорить, что сегодня он окончил университет и учится в аспирантуре по философии?
Для того чтобы ребенок действительно учился, в колледже было продумано и первое, и второе, и третье. Это был не беспорядок (хотя далеко не все еще было налажено), а сложно структурированное пространство с множеством степеней свободы. Например, расписание по принципу параллельного преподавания по разным уровням сложности и специализации:
– Очень важен механизм регулирования нагрузки: ребенок, например, не любит математику. Этот предмет в 10 часов утра идет одновременно у трех преподавателей на трех разных уровнях: средней школы, олимпиады и вуза. И ребенок сам выбирает, и может переходить из класса в класс, и может позаниматься в обоих, чтобы понять, где его высота. И если он выбирает сам, он уже не так не любит математику, чуть поменьше. А если ребенок вообще не ходит на математику? Было и такое... Это означало, что у него договор с учителем о том, как он будет ее сдавать.
И.Галиахметов. Когда я вижу, что 60 процентов уроков не проходит, а дети сидят и бренчат на гитарах и это называется особой творческой обстановкой, а уроки – подвижными, я понимаю, что это профанация образования.
– Если бы здесь был просто хаос, как говорят в гороно, отсюда не выходили бы победители районных, городских, республиканских и даже соросовских олимпиад, авторы научно-исследовательских работ. И просто хорошие люди! – возражают ребята. – Здесь та самая обстановка без жесткого принуждения, в которой человек сам постепенно выбирает и понимает, что именно ему нужно, и такая атмосфера, что человек не может не увлечься.
– В колледже было очень хорошо. Наверное, даже чрезмерно, – вспоминает выпускник Айрат Бик-Булатов, студент отделения журналистики КГУ. – Это была отдушина. Островок в сером море.
– Мы здесь просто жили, и в выходные дни, и в каникулы, – рассказывает Саша Маслов, выпускник 2000 года, студент КГУ. – А когда засиживались допоздна, можно было позвонить родителям и остаться ночевать, здесь были диваны и одеяла, в учительской варилась еда. У нас у всех здесь был дом, для многих даже – Дом номер Один.
– Здесь все были свои. Мы знали друг друга и всех выпускников тоже – они были здесь. И заботились друг о друге. Это от преподавателей шло. Светлана Александровна Клочкова, преподаватель биологии, могла запросто выбежать на улицу и “разобраться” с гопниками, вытащить у них из рук колледжанина. Если человек на улице лежит, большинство людей мимо пройдут, а она подходит, щупает пульс, вызывает “скорую”. И любой колледжанин так поступит, потому что он колледжанин. Он всегда подумает, сделает и скажет так, как надо. Вот Айрат Бик-Булатов приходит с младшеклассниками заниматься журналистикой. Так он их сначала кормит...
– Павел Анатольевич всегда мог помочь. Я приходил голодный, холодный, он всегда начинал поить чаем, меня же посылал за батоном. Давал денег – считалось, что это взаймы, но он никогда об этом не помнил, а нам нечем было отдавать. И теперь многие должны ему кучу денег. Я, например, тысячи две... Он в семь утра уже приезжал в колледж, а в полночь еще был тут. По-моему, он спал по два-три часа. Потом его начали преследовать, и он стал болеть и лежать в больницах, и все равно защищать колледж. И колледж стал меняться, он терял силы. Уходили люди. Сейчас это просто хороший лицей с углубленными занятиями.
– Главное, за чем мы шли туда, – был Шмаков.
– Павел Анатольевич был стержнем. Его вынули – и ничего нет. Стены стоят, мы учимся, преподаватели работают. Но Шмакова нет, и колледж умер.

Эмилия Анваровна Тайсина с болью и нежностью вспоминает свое многолетнее сотрудничество с колледжем:
– Мне жаль этих времен. Дети там были прекрасные. Они были открыты, они доверяли взрослым. Поэтому охота за знаниями, которую мы вели с ними, имела смысл и перспективу. Они были очень дружны между собой, очень чисты и ответственны. Может быть, потому, что там не было драконовской дисциплины, это была университетская вольница. Такая маленькая республика, Парижская коммуна. Там были бесконечные неудобства, неустроенность, но дети были, как воробушки среди развала, – надо было видеть, как они на подоконнике подолгу серьезно рассуждали о мирах... Они получили тяжелый жизненный урок: вместо того чтобы помочь исправить недостатки роста, власти прихлопнули колледж бетонной плитой. Просто безобразие, как будто там были не люди, а тараканы.

...А с десятилетнего Андрюши Дмитриева из поселка Новый Высокогорского района у Павла Шмакова началась мечта об интернате для одаренных сельских детей. В своей школе мальчик перескакивал через два класса, это был яркий пример чрезвычайной одаренности. Андрея приняли в колледж, несмотря на возраст, сразу в 8 класс. В одиннадцать лет (!) он получил диплом I степени на Всероссийской научной конференции молодых исследователей “Шаг в будущее”, проводившейся под эгидой Совета Европы.
В колледже каждый год учится человек 15 издалека. Они ездят, или ночуют у родственников, или снимают комнаты... Но здесь мэрия Казани встала насмерть: никаких интернатов! А Шмаков не успокаивался. С этого и пошло...

Сговор с учителем или договор с ребенком?

Начались проверки.
И.Галиахметов. По результатам комплексной проверки мне предложено рассмотреть вопрос об административной ответственности Шмакова. Пусть он наконец ответит за все то, что натворил!
– Да что же он натворил? – пытаюсь понять я.
– Ребенок убедился в том, что в результате сговора с учителем можно получить оценку, с которой поступишь куда захочешь. Не надо трудиться, ночами учить, доказывать – можно договориться, и все! Разве это не та маленькая правда жизни, разве это не искалеченная судьба? Нравственный урон, который он нанес детям, хуже, чем если бы он искалечил их физически. Одна и та же девочка в двух журналах, и в одном у нее по информатике 3, а в другом – 5? И, конечно, итоговая в аттестат идет пятерка? Это как, по-вашему, не фальсификация?
– А если дети в колледже ходили не в один класс по информатике, как обычно? И в классе с повышенным уровнем у нее была тройка, а в обычном – пятерка? Ребенок пробовал свои силы.
– А когда у ребенка 3, 3, 3, 4, а за полугодие – 4 или даже за год – 5? Это-то откуда берется?
– Но если он выступил с блестящей работой и стал лауреатом конференции – почему нельзя выставить ему четверку или пятерку за полугодие или за год?
– Ладно, если он захотел другую систему оценивания, пусть бы заявил. Почему он ничего не оформил?
– Но промежуточная аттестация – это сфера компетенции школы.
– А итоговая – нет!
– Но дети в 11 классе пересдавали плохие оценки за 9, 10 класс. Почему вы лишаете их этого права? Медалисты не могут пересдавать, но остальным же это не запрещается.
– Пусть докажут! Где протоколы пересдач?
...Не знаю такого документа, где было бы записано, что пересдавать плохие оценки нельзя. И что на каждую пересдачу нужен особый протокол. Но знаю, что все документы – и бумажные, и электронные – вместе с компьютерами давно изъяты у опального директора. Где возьмет он доказательства? И корректно ли требовать у человека документы, предварительно их изъяв?
– Да они даже базовый объем знаний детям не дают! По результатам нашего тестирования “Академический колледж” – на восемьдесят каком-то месте! – продолжает Ильдар Галиахметов. – И если бы он нам давал процента 62 качества, я бы стерпел. Но он дает 48–52!
...Как только началось это тестирование, преподаватели колледжа сразу стали писать свои поправки. Но их никто никогда не учитывал.
– Например, по биологии у нас есть две программы: одна начинается в 10 классе с клетки, другая в 10 же классе – с эволюции. Это совершенно разные программы, – говорит бывший преподаватель колледжа Наталья Юрьевна Слепова. – И ребенок, который в 10 классе изучает клетку, не может знать эволюцию, потому что она будет в 11-м. А десятиклассник, занимающийся по второй программе, не ответит на вопросы по клетке. А у них в системе тестирования – одна программа. И это самое малое!
Как говорится, не важно, как голосуют, важно, как считают...
За что еще он должен отвечать?
За профанацию образования.
“Успеваемость составила 89,9 процента” (из справки министерства РТ). Разве это мало?
Но в 2000 году, например, из 57 выпускников колледжа 17 – медалисты. Разве это не доказательство, что образование дети все-таки получают? Медаль получить не так просто. Известно, как жестко проверяют медальные комиссии в районе и министерстве экзаменационные ответы претендентов на медаль.

За несоблюдение расписания и небрежность текущей аттестации.
Занятия в колледже велись по вузовской системе: лекции парами, зачеты, два раза в год – сессия.
“Мала накопляемость оценок, отдельные учителя по полгода не проставляют оценок, не делают записей о прохождении учебного материала. Имеют место факты выставления итоговых оценок при отсутствии текущих и др. Практически нет контроля за выполнением учебных программ. Допускаются многочисленные исправления текущих и итоговых оценок”.

За то, что в колледже работало много студентов, и разновозрастное взаимное обучение было частью концепции: “Из 35 сотрудников 7 являлись студентами”.
И.Галиахметов. Этот человек претендует на работу с одаренными детьми и учит их – студентами! Я не могу спокойно смотреть на это. Хотя бы потому, что этого от меня требует прокуратура. Рынок педагогический переполнен, квалифицированные работники не могут найти работу!
...Но ребята работали по 10 человек на единственной ставке старшего пионервожатого, где вовсе не требуется высшее педагогическое образование.
Еще ему предлагают ответить за то, что “многие видные ученые университета были вынуждены прекратить преподавание”. И.Галиахметов уверен: “Все те профессора, которые разбежались от Шмакова, сразу же туда вернутся”.
– Мы не разбежались, что за вздорная претензия? – говорит профессор Э.А.Тайсина. – Многие продолжают преподавать. А остальные ушли, потому что колледж так долго травили, что работать стало невыносимо. Доходило до того, что мне приходилось читать лекции на улице. Это же полная дезорганизация работы, и виновата в этом была именно администрация города!

В меня силой вбивали, а этих что, так отпустить?

И.Галиахметов. Ах, скажите, пожалуйста, какое новаторство: разрешить ребенку заниматься только тем, что ему нравится! Ах, какой бы я был счастливый человек, если бы ходил только на те совещания, которые мне нравятся, подписывал только те документы, которые мне приятны! Но вот почему-то в жизни приходится делать еще то, что должен. И я благодарен своей юдинской школе за то, что в меня насильно вбили химию и английский язык, потому что они, поверьте, мне очень пригодились в жизни.
– Вы же знаете, что объем школьных программ за эти 20–30 лет увеличился вдвое-втрое. У детей один выбор: либо болеть от перегрузок, либо сачковать. Что они и делают. И потом, зачем же вы благодарите за насилие, когда есть сотни способов заинтересовать этими предметами без него? Вам не кажется, что без насилия вы могли бы усвоить гораздо больше и на самом деле были бы гораздо более счастливым человеком? И что же, вы считаете, что если к вам когда-то применяли насилие, то и всех остальных детей сегодня нужно учить с помощью насилия?
Т.Пономарева. Но что же, для Шмакова государственные стандарты отменять?
– Помилуйте, какие стандарты? Их еще никто не принимал!
– Их никто еще не отменял! Они всегда были!
И, закрывая разговор, Татьяна Михайловна, пожала плечами:
– Понавнушал детям, что они – уникальные и неповторимые!
Дескать, вот до чего дошел!
– А вы считаете, что это плохо?
– А вы считаете, что это хорошо?!
И эти две фразы руководителя образования крупного города, показавшие, что мимо нее, наделенной властью решать судьбы целых школ, прошла вся современная педагогическая литература, все азбучные истины гуманной педагогики, а заодно и вся педагогическая периодика последних лет с хроникой так и не состоявшегося утверждения стандартов образования, так очевидно объяснили суть происходящего, что больше говорить стало просто не о чем.
Но почему же мы вообще судим о школе, считая победы на олимпиадах и золотые медали? А может быть, не меньше нужно учитывать количество неброшенных детей, несломанных судеб?
Казань в свое время печально прославилась своими криминальными группировками, в которые оказались втянуты почти все подростки, и даже младшеклассники платили им дань. ОПГэшники – это выражение актуально в Казани и сейчас: город разделен на зоны между организованными преступными группировками. И удивительно, что на таком-то фоне колледж, где хотели и умели помогать трудным подросткам, осуждают именно за это.
– Да, пока их придется терпеть, – говорит Ильдар Галиахметов. – Я дал им слово, что все они получат аттестаты.

Можно подумать, что в гороно работают такие наивные люди, которые никогда не слышали о главной болезни традиционной школы – два пишем, три в уме. Как будто они не знают очевидную вещь, что в каждой школе учителя ставят и ставят двоечникам незаслуженные, фиктивные тройки – просто от бессилия, от невозможности научить, неумения справиться с их тотальным равнодушием ко всему. Сколько миллионов этих завышенных оценок поставлено – уму непостижимо. Только тем, кому их ставили, они не помогли: “убитые”, ничем не интересующиеся подростки тысячами выходили и выходят не только на казанские улицы. Это они пьют и колются в 13 лет и устанавливают на улицах правила зоны.
– У нас тоже были ребята из группировок. Но у нас они не занимались шакальством, они просто сохраняли за собой эту крышу, чтобы спокойно ходить по улицам вечером, – рассказывает Саша Маслов. – Ведь тут это постоянно случается. Здесь нормальных людей не любят.

Самое главное не считается

Что же это за система управления нависает над образованием, почему она отбирает людей, которые считают необходимым уничтожать то, чего они не понимают?
Почему наша система образования такова, что шаг влево, шаг вправо означает расстрел? Почему любая попытка сделать что-то для детей из любви к ним означает нарушение правил и зоной криминала для такого педагога становится все, что он делает?
Почему люди, которые хотят просто создать для детей нормальную человеческую жизнь в школе, полную достоинства и радости, построенную не на принуждении, а на сотрудничестве, неизбежно караются? И педагоги, затравленные, ошельмованные, выброшенные из школы, тщетно обивают пороги судов, министерств и редакций?
А если бы даже начальник управления был энтузиастом перемен и говорил бы подшефным новаторам: “Я вас прикрою” (а так бывает), он также бы рисковал – не имеет права на шаг влево, на шаг вправо. За ним тоже следят. Он – в системе правил.
Что же это за правила, насколько же они бесчеловечны, если все, что диктуется любовью к детям, противоречит им и заставляет их нарушать?
А правила эти, например, таковы: детей – сортировать и слабых удалять (сегрегация). И ни в коем случае не смешивать сильных и талантливых со слабыми и неподготовленными. Лицеи и гимназии – для элиты, полуразрушенные школы – для села, массовая школа и улица – для всех остальных.
Оценками – карать и слабых ни в коем случае не миловать. Наказывать дважды. Оценки не исправлять.
И доведение этих правил до логического конца – уголовное дело, которым угрожают директору «Академического колледжа»: судьбы тридцати четырех ни в чем не повинных выпускников колледжа, которые будут опозорены и исключены из вузов, если истцам удастся доказать, что детям разрешали исправлять тройки, не оформляя на каждую отдельный, как в милиции, протокол!
А в школе таких правил десятки.
Но попробуйте сказать это чиновнику – он покрутит вам пальцем у виска. Попробуйте, например, сказать ему, что оценочная система по сути своей порочна.
Впрочем, тут все понятно: должностная обязанность управленца – контролировать соблюдение формальностей. И что же?
Для того чтобы обезопасить школу от репрессий чиновников, нужно формализовать, оформить, зарегистрировать каждый шаг в сторону от привычных школьных устоев? Но можно ли формализовать в школе все? И не может ли получиться так, что формализации не поддается самое существенное?
Ведь эти неформальные достоинства – общечеловеческие ценности. Если в школе удалось создать такой уклад, где дети ежедневно подпитываются ими, – это дорогого стоит. И уж, во всяком случае, побольше, чем правильно оформленная книга приказов. Это вообще, если хотите, главное. Это и есть то, благодаря чему получается, образовывается человек, то, что официальная терминология называет воспитательной работой, отсутствие которой так оплакивается сегодня всеми управленцами России.
И ладно бы, если бы это был единственный случай, но ведь стон стоит буквально по всей России. Если не остановить этот процесс, они же перезакрывают все человеческие школы в стране. В их сознание все-таки необходимо заронить, что могут быть другие критерии в оценке качества школы!    
И эти критерии нужно признать на уровне закона. И понять: чтобы оценить школу, нужно спрашивать мнение детей и родителей, а оно должно значить не меньше, чем мнение чиновников.
И если нужна независимая экспертиза, соответствие школы этим критериям могла бы подтвердить и зафиксировать, например, гуманитарная экспертиза, которую предлагает санкт-петербургский психолог Сергей Братченко. Психологи умеют улавливать, измерять и оценивать эти труднодоказуемые, но драгоценные вещи. Формальные недостатки и неформальные достоинства должны хотя бы лежать на разных чашах весов. Чтобы не получилось так, что десятки, сотни детей и родителей были совершенно бессильны перед одним чиновником, который не может на пальцах понять суть концепции, но может убить школу и завести уголовное дело на педагога за то, что тот якобы ставил детям слишком хорошие оценки...

* * *

Правда, колледж еще не умер. Его формально ликвидировали – да. Но решения суда о законности этой ликвидации еще нет. И в Казани все знают, что Павел Шмаков не остановится, дойдет хоть до Конституционного, хоть до Страсбургского суда.
И уже есть письмо Генерального прокурора России В.Устинова о том, что “администрация г. Казани, издав приказ о ликвидации лицея “Академический колледж”, нарушила требования гражданского законодательства”, а “прокуратура Республики Татарстан не приняла своевременных мер по устранению выявленных нарушений”, в связи с чем “Генеральной прокуратурой Российской Федерации обращено внимание ее руководства на недопустимость впредь подобных действий”.
И прокуратура Казани уже внесла протест на незаконное постановление главы администрации Казани о ликвидации “Академического колледжа”.
Что дальше?

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"