Сериал «Пагубная растерянность»,
часть очередная

В.О.Мушинский.
Обществознание. Для 9 класса.
М., Международные отношения, Центр гуманитарного образования, 2000

Бесконечная рецензия с эпиграфом из Галича («Мы, конечно, не хотим по-плохому…») продолжается. См. «Учебники», 1998, № 23; 2000, №38 и т.д. Учебник «Обществознание» – как раз из лучших. В нем нет ни газетной политпропаганды, которой пропитано «Граждановедение», ни мракобесия, ни «цивилизационной» лысенковщины. Зато школьник может почерпнуть из книги В.О.Мушинского немало полезной информации о тех элементах, из которых складывается социальный организм. Особенно удачной надо признать первую главу «Общество – среда обитания человека». В ней разбираются (весьма доходчиво и внятно) характерные особенности Homo sapiens как «общественного животного».
У М.Л.Гаспарова есть формулировка – «немодная» по нынешним временам, но от этого не менее справедливая: «личность как точка пересечения общественных отношений» (Записи и выписки, М., НЛО, 2000, с. 86). Именно в таком ключе решена увертюра к учебнику «Обществознание». Нравственные акценты в книге расставлены точно и именно в тех случаях, где они действительно уместны. Однозначно осуждаются пережитки «Домостроя», связанные с унижением и неравноправием женщины (с. 13–15); национализм, расизм и антисемитизм, включая «глупые выдумки о «разрушительной работе» врагов русского народа… В этих выдумках русский народ предстает стадом баранов, которые безропотно идут на заклание, ведомые пастухом – врагом» (с. 60).
Целый параграф (5) посвящен правам несовершеннолетних. Критическое осмысление того, что в нашей новейшей истории действительно заслуживает осуждения, – это именно осмысление, а не антикоммунистическая агитка от «Союза меча и орала». Напротив, автор подчеркивает: «...мы не можем отвергать героический опыт народов СССР, их порыв построить общество всеобщего равенства, справедливости и свободы» (с. 40).
Некоторые выводы хочется запечатлеть капитальным письмом на каменной плите – для просвещения потомков. Например, что «в нашей стране тоталитарный режим утвердился в конце 20-х годов и существовал до начала 50-х» (с. 109). Или об эпохе Горбачева:
«Советские люди сумели преодолеть наследие тоталитаризма… Перестройка дала народу первые подлинно демократические выборы органов власти и руководителей предприятий, была обеспечена гласность, т.е. открытое доведение до общества всей важной информации о событиях в стране. С распадом СССР перестройка потерпела поражение» (с. 40. – Выделено мной. – И.С.).
Но при всех достоинствах к учебнику в целом применима оценка современной режиссуры из театральной программы М.Тимашевой на радио «Свобода»: «Даже лучшие режиссеры выстраивают каждую отдельную сцену, как будто не задумываясь об общем смысле спектакля».
В самом деле, какова структура книги? Львиная доля (больше половины) приходится на сюжеты, которые принято именовать «Государство и право». И после 100 с лишним страниц дотошного правоведения вдруг ни с того ни с сего коротенькая главка «Глобальные проблемы человечества». Далее – список литературы (о котором разговор отдельный), оглавление и конец книжки. На все «глобальные проблемы» отведено 15 страниц. Неудивительно, если по прочтении у школьника создастся впечатление, что эти проблемы решаются сами собой: «...наверное, природа человека стихийно отреагировала на опасность перенаселенности, излишка особей человеческого рода…» (с. 218). Хотя в действительности наиболее удачный опыт связан как раз с планомерной государственной политикой (см.: Китай на пути модернизации и реформ. М., Издательство «Восточная литература» Института Дальнего Востока РАН, 2000, с. 282–308; 538–545 и др.). А «стихийное» регулирование наблюдалось в Руанде во время гражданской войны. Там «излишком» заваливали реки и озера, так что они выходили из берегов. Но как рассказать о демографии на полутора (!) страничках?
Причем опасность юридического крена – не только в том, что под прочие общественные дисциплины не остается места. Ученые-правоведы абстрагируются от живых людей и от тех самых интересов, про которые В.О.Мушинский хорошо написал на с. 6–7. Важно не то, что случилось на самом деле, а то, что написано в бумаге с печатью. Над судейским формализмом издевался еще Ф.Рабле, но такова уж природа ремесла. И будь «государство и право» единственным содержанием книги, к автору не возникало бы вопросов. Достаточно было бы оговорить в предисловии, что описывается не то реальное правосудие, что отправляется в обшарпанном доме через улицу, а некая идеальная конструкция, к которой разумное общество стремится, и чем ближе к идеалу, тем лучше для всех. Но у Мушинского фантомы и абстракции пытаются сосуществовать с людьми. В результате мы имеем следующее:
«Суд присяжных является таким судебным учреждением, где наиболее удачно сочетаются профессионализм юристов и общественное мнение. Здесь каждый занимается своим делом и решает вопросы, о которых может зрело судить» (с. 203).
Где это все «удачно сочетается»?! Видимо, в современной России, где присяжные выпускают на свободу убийц в знак протеста против плохой работы бухгалтерии (подробнее анекдот про то, как в РФ акклиматизировали присяжных – см. книгу автора этих строк «Либерастия. Категории современной либеральной культуры», гл. 5).
Между прочим, именно в 90-е годы у нас под действием объективных социальных причин (и интересов!) происходила обратная эволюция: от фиксированного права к обычному (см., например, «Закон о смешных правах» – Экран и сцена, 1999, № 8). Этот феномен не принято обсуждать в профессиональной среде, но «дорогие россияне» ощущают его на собственной шкуре, и школьники не исключение. Зачем же их смешить?
Как и большинство современных пособий по общественным дисциплинам, учебник Мушинского хорош постольку, поскольку опирается на достижения советской науки. Попытки вырваться за ее рамки (тематические, методологические, хронологические), как правило, не приносят большого успеха. Например, мысль о том, что СССР не всегда являлся тоталитарным государством, воспроизводит схему еще 60-х годов, когда наши прогрессивные историки стали противопоставлять культ личности тому, что было до него и после. Только у Мушинского вместо культа личности появляется слово «тоталитаризм». Но рассуждения о природе этого самого тоталитаризма как явления мировой истории (с. 107–108) принадлежат уже российской (постсоветской) науке 90-х годов. Я не собираюсь вступать в бесплодные споры о словах (хотя мне классификация социальных организмов по Ю.И.Семенову – «Философия истории», М., Старый сад, 1999 – представляется более убедительной). Обращаю внимание на другое. Если тоталитаризм – это все то, о чем говорится на с. 107 – 108 «Обществознания», то почему он «порождение ХХ века»? Ведь само представление о правах и свободах «человеческой индивидуальности» появляется только в эпоху буржуазных революций, а до этого любое государство легко и непринужденно «вторгалось в личную жизнь, заставляя всех маршировать в ногу». И казнило за отступление от «единственно верной» идеологии. Сам же автор учебника пишет, что «в древности… власть монарха приравнивалась к божественной» (с. 87).
Такая же путаница с классами. Сначала нам объясняют, что это такое – «все по правилам, все честью по чести», – но как только доходит до современной ситуации, оказывается, что классов как бы и нет, потому что на Западе социальная структура размыта, а у нас не осознана и «пестра»: «буржуазия представлена криминалом, челноками и т.д.» (41). Я не совсем понимаю, что это за социальная категория – «криминал». Волошин? Хаттаб? Или наркоман, поджидающий вас с ножом в темном подъезде? Что касается несчастных, поднявших на собственном горбу легкую промышленность соседних государств, то они ассоциируются не с буржуазной Европой, а скорее с Древним Египтом. Но непонятна и сама постановка вопроса. Можно подумать, в диккенсовской Англии или в Америке Марка Твена все население было по-военному выстроено в две шеренги – капиталистов и пролетариев.
И если уж сегодня классовое расслоение где и выражено в максимально резкой и демонстративной форме, то именно в России. И элита его прекрасно осознает. Чтобы долго не искать подтверждений, беру наугад сегодняшнюю газету. Губернатор Аман Тулеев выступает против нарушения прав соотечественников за рубежом. Среди фактов реальной дискриминации он с возмущением отмечает и то, что «власти Испании скопом записали всех нас в воры, обязав банки на территории страны доносить на каждого русского, обменявшего в них валюту сверх некой суммы…» («Независимая газета», 3.11.2000. Выделено мной. – И.С.) Местоимение «мы» относится на самом деле к весьма немногочисленной группе граждан, чей специфический интерес подается как общенародный в полном соответствии с рецензируемым учебником, где на с. 38 сказано, что правящий класс «прививает обществу свои правила поведения» как «справедливость», «истину» и «всеобщий здравый смысл». Хотя в данном случае специфический классовый интерес не просто отличается, но прямо-таки противоположен интересам большинства граждан РФ, которым стоило бы в ножки поклониться испанскому правительству, если бы оно и в самом деле решило как-то затруднить процесс отмывания денег, вывезенных из России.
Отсюда не следует, что общенародных и общечеловеческих интересов вовсе не существует. Они тоже представлены в политике, законодательстве и идеологии. Между прочим, и в том интервью Тулеева, на которое мы ссылались выше.
А курс «Обществознания» в идеале как раз и мог бы научить молодого человека ориентироваться в такого рода хитросплетениях, чтобы в конкретной ситуации он поступал как личность, а не баран в панурговом стаде очередного МММ, Нац-Единства или «Голосуй, а то проиграешь». Общество сознательных граждан – тоже идеальная модель. Как и беспристрастное правосудие. Кстати, идеалы эти взаимосвязаны…
А список литературы в конце учебника включает «Культурологию», опубликованную неизвестным «колл. авт.» в неизвестном издательстве; энциклопедический словарь почему-то именно 1986 года издания; наконец, «Н.Лосский. Условия абсолютного добра. – Париж, 1949». Может быть, в школьном учебнике уместнее были бы не столь раритетные «Секреты Клио» Ю.И.Семенова или, например, «Час быка» И.А.Ефремова – роман, в котором космические приключения соседствуют с серьезными беседами о том, что такое власть, свобода, семья и т.д.? Впрочем, список литературы скорее всего составлялся за пять минут из того, что подвернулось под руку, и после этого его ни разу не перечитывали ни в издательстве, ни в экспертном совете.