Как внука-то делить будем?

Современные Монтекки и Капулетти научились договариваться. Но...

Несколько лет назад бухгалтерша А. коварно подставила бухгалтершу Б. – и сделала крутой карьерный финт. Слезы, страсти, проклятия, заявление по собственному, а перед тем как хлопнуть дверью эта Б. та-акое сказала. Стены покраснели, да. Как будто не понимали, что никогда в жизни А. не поступила бы столь низко, если бы ее не грызли известные моральные претензии к Б., которая однажды, хотя и очень давно…. Вскоре в обеих семьях вражеские фамилии стали нарицательными обозначениями всей подлости и мерзости, которую выработало человечество.

А этот лицей – он один такой на всю Москву; и не так уж удивительно, что мальчик А. и девочка Б. оказались в одном классе. Они посмотрели друг на друга заинтересованно, хотя Ромео и Джульетту не читали, но зато рыдательное кино «Вам и не снилось» смотрели по два раза каждый. Может, рок, а может, просто так. И что началось, то и продолжилось. А лицей, повторяем, один на всю Москву.

К концу десятого класса нежнолицая дочь стащила у родителей отложенные на берег турецкий доллары, чтобы снять квартиру вдвоем с возлюбленным. Возлюбленный тоже не ударил лицом в грязь и продал за 100 долларов нестарый отцовский компьютер.

Три дня их не было. Правда, звонили: «Мы – о’кей, расслабьтесь». Такие заботливые. На четвертый день Монтекки отправились к Капулетти с тортом, мертвыми улыбками на лице и готовым к действию гранатометом памяти.

И леди Капулетти сказала в слезах: «Наташ! Ну за что мне – ты! Ну какая из тебя свекровь, ну посмотри на себя, по тебе плачут три вокзала!» На что леди Монтекки отвечала с достоинством, пуская дым кольцами: «Тра-та-та, не спорю! Но что мой Васька нашел в твоей дворняжке?» Тут сейсмически чуткие отцы напряглись, и тесть достал «Перцовку» из холодильника. Через час пошли за добавкой. Расставались не сказать чтобы большими друзьями, но объединенные общим горем, которое на самом деле не такое уж и горе (они это таки выяснили), и готовые к продолжению диалога.

И вот чисто русский финал архетипической трагедии: дети живут вместе как сыр в масле, месяц в одной семье, месяц – в другой, мамы соревнуются в заботе и материальном участии (доказывая друг другу свое нечеловеческое превосходство) и не устают повторять, что они выше, выше, выше разборок, забудьте дети, чему быть, того не миновать. Главное, что не наркоман(ка), не проститут(ка), а все остальное – мы же цивилизованные люди, двадцать первый век и все такое.

Правда, по ночам беременная школьница скулит в плечо своему мужу-однокласснику, что ее достала эта ложь, неискренность, понты сплошные, вся эта театральщина: Вася, я здесь задыхаюсь. Но умный Вася говорит: подожди, родная, мне же еще поступать на платное (Вася трезво оценивает свои способности), да и коляска, вон сколько стоит коляска. А памперсы, в которые льют такой синий гель?..

А мамы говорят друг с другом по телефону наждачно-вежливыми голосами («Я уже заплатила. Уж не волнуйся. Да. Никакой половины. Наши деньги небольшие, но честные»), и весь старинный, богатый механизм ненависти, обиды и кровавых амбиций продолжает бесперебойно функционировать, выдавая совсем нелогичный продукт: молчаливую нежность к чужому ребенку (досталось же – родиться у такой мамаши!), радостную готовность к роли молодой бабушки и какой-то грандиозный опыт эмоциональной дисциплины и терпения.

Но как они будут делить заранее обожаемого внука? Пока неизвестно.