P.S. О ПЛАЧУЩИХ И ПУТЕШЕСТВУЮЩИХ

Нам хорошо знакомы радостные дороги, праздные приключения, впечатления, встречи, освоение новых пространств, покорение чужих городов. Но порой поколениям в избытке выпадают иные пути – пути побега, поражения, горькой славы или ядовитого позора. Пути изгнания, когда возвращения назад не предвидится, а будущее сулит только потери, расставания и одинокую смерть на чужбине. Так по меньше мере кажется почти любому, кому суждено было отправиться из дому, лишившись последней надежды. В Древней Греции изгнание приравнивалось к смертной казни. Большевики, наивные недоучки гимназическо-университетского цикла, привнесли эту античную норму в свое законодательство. Де-юре ты мог выбрать между расстрелом в подвале ЧК и высылкой в Париж. Забавно для советских невыездных, не правда ли? Но можно утешиться. Фактически этим правом воспользовались только пассажиры знаменитого «парохода философов» Бердяев и Ильин со товарищи – Ленин не решился-таки уничтожить одним махом весь цвет отечественной профессуры.
Так же как и знаменитые афиняне, наши прославленные соотечественники, изгнанные за родные пределы силой оружия, волей закона или своим собственным хитроумием, совсем не всегда находили там жалкую гибель. Часто они обретали полнокровную, страстную и отнюдь не безрадостную жизнь. Но удивительно – никому из русских эмигрантов 20-х годов не пришло в голову сравнить свои путешествия дореволюционных десятилетий, а ведь гостевали в тех же Париже или Берлине, работали там, жили годами, с последним, окончательным, недобровольным странствием. Слезные, часто покаянные их метания по чужбине нигде не заканчивались. Они не обретали покоя, даже получив успех. Особенно ясно это видно в сравнении с американцами и немцами. Американские насельники Парижа праздновали «праздник, который всегда с тобой» на фоне нескончаемых русских трагических историй, раскаяний и сокрушений. Потом они плыли-летели в свою Америку, получали там скандалы, славу, голливудские гонорары, голливудских красавиц и даже страховые полисы. У них и настроение было совершенно иное. Невозможно представить себе, что Генри Миллер и Гайто Газданов писали об одном и том же городе и в одно и то же время. С немцами-антифашистами еще хуже. Расселившись в 30-х годах по Швейцариям и Америкам, они ненавидели Германию и все немецкое население – достаточно вспомнить филиппики Эйнштейна и Гессе образца 1945–1946 годов, – после денацификации герои борьбы с фашизмом отнюдь не спешили на родину и прекрасно чувствовали себя в объятиях своих новых гражданств.
Русские же, проклиная большевиков, не сказали об Отчизне ни одного дурного слова. Скорее, уподобясь Бердяеву, склонны они были оправдать коммунизм, чтобы утвердить достоинство русского пути. И никогда в антикоммунистическом запале не доходили до озлобления против культуры и народа. Это придет позже, в 70-е годы, когда Солженицын и Синявский расколют эмиграцию, придет вместе с людьми, ностальгия которых окажется наигранной и внешней, а Советский Союз окажется «этой страной». Но это уже явилась совершенно иная эпоха, когда ростки живого вынуждены были пробиваться «из-под глыб». А у России в начале ХХ века, наверное, существовало какое-то непостижимое обаяние, которое заставляло Набокова вопить: «Отвяжись, я тебя умоляю» – и твердо знать, что никогда-то она не отвяжется, даже если про Лолиту на американском наречии написать...
...Их дети стали полноценными французами, американцами, англичанами, они приедут сюда взглянуть краешком глаза на московское раздолье и суздальское ополье, а потом вернутся к своим домам и фирмам, они в лучшем случае поучаствуют в конгрессе соотечественников и пожертвуют от чистого сердца несколько тысяч этим несчастным, чтобы выполнить свой долг, чтобы продолжать наслаждаться экзотикой русского происхождения, ибо быть русским по бабушке в нынешнем Париже стильно и Россию изучают там в Инсти туте востоковедения...
Однако обе части отечества пытаются воссоединить не столько внуки отъехавших, сколько потомки оставшихся. И это им даже удается, когда они рыдают в ресторанах над белогвардейским романсом, читают взахлеб воспоминания о жизни на берегах Невы и на берегах Сены, являются с официальным визитом на Сен-Женевьев дю Буа. Ныне наследие первого поколения эмиграции раскалывается. Одним достаются путешествия, другим – плач.