О пользе мнемонических правил

Что надо запомнить, чтобы научиться запоминать

“...период отрочества может быть назван учебным периодом, и этим коротким периодом жизни должен воспользоваться педагог, чтобы обогатить внутренний мир дитяти теми представлениями и ассоциациями представлений, которые понадобятся мыслящей способности для ее работ. Тратить это время исключительно на так называемое развитие рассудка было бы великой ошибкой и виною перед детством, а эта ошибка не чужда новейшей педагогике”.
К.Д.Ушинский. Человек как предмет воспитания.
Опыт педагогической антропологии.

Часто можно слышать категоричные суждения о том, что Ян Амос Коменский создал “школу памяти”, школу, в которой основной упор делается на запоминание. При этом педагоги, приписывающие Коменскому вину за нынешнее состояние школы, на самом деле пеняют на ветряные мельницы, не видя подлинных административных оснований “школы памяти”. Великий педагог заложил в фундамент своей дидактики три принципа организации обучения, которые зачастую попираются современной школой, как то: принцип легкости, основательности и краткости. Поэтому вряд ли Коменский приложил руку к нынешней системе, построенной на непременном механическом запоминании учеником все новой и новой информации.
Вторым, кому достается не менее упреков, стал Константин Дмитриевич Ушинский. Ему и при жизни было тяжело пробиться сквозь стену непонимания, воздвигнутую консервативной частью учительства и чиновников от образования. Организовав еженедельные встречи учителей Смольного института и получив тем самым живой отклик на свои антропологические идеи в вопросе воспитания, Ушинский стал объектом интриг для тех, кто боялся реформ в образовании. В конце концов на стол попечителя Смольного института легла жалоба. Вскоре педагога и реформатора командировали за границу, но его заслуга перед отечественной педагогикой остается неоценимой до сих пор, поскольку Ушинскому удалось привнести в воспитание идею педагогической компетентности, сделать мерой воспитательного воздействия собственно человека.
Ушинский называет учебным периодом возраст от 6–7 до 14–15 лет. Мы видим, что это вполне совпадает со школьным возрастом наших детей. Константин Дмитриевич отмечает, что именно в этот период необходимо обогащать внутренний мир ребенка, а именно: давать ученику как можно больше понятий из разных областей человеческого знания, развивать ассоциативный опыт воспитанника так, чтобы выстраивалось как можно больше внутренних логических связей. Пишет он об этом в главе, посвященной проблеме истории памяти, рассматривая изменение функции памяти в течение человеческой жизни.
Учитель, работающий в школьном классе, очевидно, пользуется памятью своих учеников, чтобы достичь определенной дидактической цели. Но подобное использование памяти обычно не учитывает не только особенностей механизмов запоминания, но и необходимости и актуальности для ребенка той информации, которая предлагается в качестве учебной. Отсюда две педагогические проблемы: как запоминать и что запоминать.
Первая проблема частично разрешается рефлексивным путем, а именно: учителям немаловажно понять, как они запоминают сами. Следуя опыту Ушинского, в кругу моих коллег-педагогов было решено исследовать этот вопрос, и я предложил для запоминания небольшой текст из далекого XI века, написанный на латыни. Я текст наизусть не знал, но в отличие от своих товарищей знал его назначение и перевод. Текст был следующий:

Ut quent laxis
Resonare fibris
Mira gestorum
Famuli tuorum
Solve polluti
Labii reatum,
Sancte Joannes.

Первые трудности возникли при чтении вслух. Поскольку по-латыни никто не читал, эта ситуация приближала учителей к школьной, ученической. Мы решили еще более усугубить ситуацию: представили, что находимся на продленке, учителя нет, воспитатель ничего не понимает в нашем задании, а урок нужно выучить. Первое предложение возникло буквально сразу: текст надо поделить на порции, т.е. учить не весь сразу, а по частям, но легче не стало, многим эти семь строк показались пугающе чужими. Задание казалось невыполнимым. Тогда одна учительница неожиданно открыла, что в тексте есть знакомые слова, к примеру, fibris оказалось похожим на фибры, mira – на мир, famuli – на англиское “family”, т.е. семья, по поводу polluti не стали вдаваться в подробности, но слово оказалось знакомым, и, наконец, sancte Joannes перевели как Святой Иоанн. Но все же мои коллеги настаивали на том, чтобы я дал перевод текста, и заговорили о механическом запоминании, которое требует тупого и многократного повторения. Я пошел на попятную, поскольку люди взрослые и уважаемые не будут долго заниматься бездумной и механической работой. Здравый ум требует логики и трезвых, полноценных ассоциаций.
Я дал перевод: “Святой Иоанн! Разреши осуждение скверных уст, чтобы слуги твои могли свободно возглашать дивные дела твои”. И тут учитель математики вдруг закричал: “Так это же акростих!” Думаю, в другой ситуации первооткрывателем мог бы оказаться и учитель музыки, но так уж вышло. Оказалось, что начала строк означали название музыкальных нот, и лишь первая и последняя строки сбивали с толку, поскольку бенедиктинский монах Гвидо д’Ареццо, вводя пяти-линейную нотную запись, заменил ut на do, а sa на si для лучшего звучания.
Учить стало заметно легче, все оживились и в какой-то момент начали повторять слова молитвы хором. Но спустя некоторое время двое-трое учителей пожаловались, что запоминается все равно плохо, они сетовали на то, что лучше запоминают, когда пишут, переписывая текст, к примеру, в тетрадь. Случайно забредший к нам психолог не замедлила сообщить, что в психологии разделяют три основных для нашей культуры пути восприятия человеком информации: посредством слуха, зрения и движения. Тут же была прочитана небольшая лекция о том, что есть люди аудиалы, визуалы и кинестеты, у которых есть приоритет того или иного канала восприятия. Учителям это понравилось. Все дружно принялись вспоминать, кто как лучше запоминает. Было рассказано несколько поучительных историй.
И тут я вспомнил, как, принимая участие в занятии, проводимом Вячеславом Михайловичем Букатовым, ведущим полосы “Режиссура урока”, я учил стихи в тройке. Один из троих медленно, но ритмично читал ломоносовскую оду, а двое, кидая четыре картошины попеременно (почти как жонглеры), повторяли за суфлером стихи. Постепенно в тройке мы менялись ролями так, что каждый мог быть и читающим, и бросающим картофелины. Вспомнил я это занятие потому, что в подобном упражнении задействованы все три канала восприятия информации, приходилось кидать, ловить, слушать, говорить и читать.
Я предложил своим коллегам повторить это упражнение, но теперь уже с латинским текстом. Мы нашли несколько спичечных коробков, они, конечно, были менее удобными для жонглирования, чем картошка, и начали учить латинскую молитву. Результат не замедлил себя ждать. Буквально через пять минут работы наша тройка рассказывала латинский текст наизусть.
Пока не угасли впечатления от успеха, я попросил коллег сформулировать рекомендации для учителя по работе с памятью ученика. И вот что получилось.

1. При использовании ученической памяти учитель может опираться на предыдущий опыт ребенка, не заставляя учить то, что не имеет логических оснований в детских ассоциациях.
2. Учитель может помочь ребенку невыполнимое задание сделать выполнимым (разбить текст на порции, зафиксировать начало каждой порции, подвергнуть текст расшифровке, найти понятное).
3. Важно, чтобы при запоминании ребенок был инициативен, чтобы проявилась его личная заинтересованность.
4. Для лучшего запоминания учениками в классе учитель может задействовать все основные каналы восприятия учеников.
При этом вполне можно махнуть рукой на эти советы, отдать все на откуп ребенку, мол, пусть сам учит уроки, не мое это дело. При таком отношении некоторые дети самостоятельно находят ресурсы своей памяти и бескорыстно предоставляют их в распоряжение учителя.

Но существует и вторая проблема. Что же давать ученикам для специального запоминания, с чем полезно работать “мыслящей способности дитяти”?
Вряд ли кто будет спорить с тем, что в условиях нынешней информационной революции, когда доступ к любого рода информации облегчен различными поисковыми системами и справочниками, нет необходимости загромождать память ученика лишней информацией. Тем более что пересказы параграфов учебника мало кого содержательно обогатили. Но, видимо, в каждой области человеческого знания есть, как сейчас принято говорить, знаковые понятия, формулы, образцы – то, что является своего рода символом предмета. В литературе это могут быть стихи, в истории – имена и события, в математических науках это формулы, теоремы и история их возникновения. В каждой области знания есть семья символов, которая понятна посвященным. Человеческая память способна удерживать эти ключи в культуру, обеспечивая человеку безболезненный вход в то или иное сообщество единомышленников.
Следуя мысли Ушинского, обогатить внутренний мир ребенка – значит включить его в новые отношения между людьми, между фактами окружающего мира, между понятиями. Чтобы лучше понять эту мысль, нужно обратиться к тем, кого критикует Константин Дмитриевич, то есть к педагогам-экспериментаторам, которые, развивая мышление ребенка, его аналитические способности, потеряли содержательную основу воспитания, многообразие мелочей и подробностей, в отношении с которыми и формируется человеческое мировоззрение.