Осмеяно славой, развеяно ветром...

О писательнице, которая на своей свадьбе
вместо обязательных лилий держала охапку роз

Мой Эшли, что тебе я сделала?

«Унесенные ветром» – из тех «случайно» бессмертных и одиноких книг, которые лишают автора... нет, не дара, наверное, но воли к дальнейшему писанию. В первый же июньский день 1936-го, когда роман, который в более точном, но менее романтичном переводе должен бы называться «Развеяно ветром», появился на прилавках Америки, было продано 50 000 экземпляров – это при том, что оплот демократии и тогда отнюдь не был самой читающей страной мира. За первые полгода ушел миллион тиража. Второе полугодие давало стабильно более трех с половиной тысяч продаж ежедневно. Феномен Марининой? Акунина? В отношении названных – поживем, как говорится, увидим. А что до истории изнурительной борьбы – куда там перипетиям Гражданской войны! – Рэтта и Скарлетт, по последним данным, к 1997 году читательским ветром было унесено 30 миллионов воспроизведений фантазии аристократичной южанки, круто замешенной на рассказах ее теток, свидетельниц поражения 1863 года. Уроженке и безвылазной жительнице Атланты, некогда ее первой невесте, одной из самых нелепых и несчастных женщин на свете, Маргарет Митчелл исполняется сто лет. Нобелевскому лауреату Фолкнеру, всю жизнь исследовавшему трагедию войны Севера и Юга, написавшему на эту тему множество романов и новелл со сложнейшими философскими и метафизическими ходами, присниться не могла слава сентиментальной провинциалки Митчелл. Слава, которая тяготила и изводила ее пуще многочисленных болезней – своих и нелюбимого мужа. Не написав после своего внезапного бестселлера ни единой художественной строки, триумфаторша в отличие от Фолкнера до последнего вздоха неукоснительно отвечала на каждое из сотен ежедневных писем с вековечным полунемым женским стоном, озвученным ирландкой Скарлетт О’Хара: «Дорогой мой, я не проклинаю!» – словно в пандан русской сестре по неукротимым и безвыходным страстям: «Мой милый, что тебе я сделала?»

Дневник в сафьяне и лайке

Америка за истекшее столетие не стала читать больше – напротив, пресекла это архаическое пристрастие на корню. Но 90% американцев, судя по опросам, смотрели «муви» – киноверсию «Унесенных», сделанную голливудским магнатом Дэвидом Сэлзником. Кстати, на премьере в родной Атланте Маргарет ухитрилась сесть на сцене мимо стула. Это вполне типичный для нее инцидент. И все-таки почему мелькнуло слово «случайный»? Ну, во-первых, барышне из семьи с такими родовыми корнями и традициями, как у Митчеллов, ни по какой теории вероятности не могло и в голову прийти марать бумагу любовными вымыслами и историческими экскурсами. Во-вторых, даже записав, например, в дамский дневник – непременно в сафьяне и лайке – мемуары своих родственников, современников краха плантаторской культуры и рабовладельческих затей, такая барышня и помыслить не должна была о публикации, обнародовании, вынесении сора из избы в колониальном майн-ридовском стиле. Просто демократическая Америка набирала ход и стирала гигантским ластиком всеобщей унификации любые признаки аристократизма, во первых же строках – сопутствующее ему, независимо от происхождения, чувство отдельности, неслиянности ни с кем и ни с чем. А уж по этой части Маргарет не было равных. Даже на своей первой свадьбе с милым балбесом-соседом она вместо классических мертвенных лилий, положенных девственнице, держала охапку раздражающе пурпурных роз. Наверное, этим обстоятельством тетушки потом объяснили непрочность брака и первого в семейном клане развода. Маргарет с детства тянуло к «палпу» – макулатурному, как мы бы сказали, чтению. И по-настоящему счастлива Пегги – так звали Маргарет близкие – была именно в той, по сути, ложной ситуации, которой требует демократия от избранника-одиночки, – в прокуренной редакции «Джорнала», популярной газеты Атланты, куда она три года строчила бесчисленные заметки в любом из жанров «второй древнейшей».
Собственно, эта – или аналогичная – ложная ситуация, которую можно обозначить, перефразируя сугубо аристократический девиз, как «делай, что не должно (по рождению и убеждению), и у тебя все будет o’key», и создала в конечном счете американскую культуру, в том числе и массовую. Ибо кто же станет спорить, что «Унесенные ветром» целиком принадлежат ей, ошиканной и презираемой теми, кто дорого бы дал, чтобы вклиниться в элиту, но, увы, не может научиться пользоваться салфеткой. Покинув ложноклассический родительский особняк и обитая со вторым мужем во вполне демократических – хотя бы по источаемым коммунальным ароматам – «нумерах», как и положено по статусу прожженной «журналюге», Митчелл, естественно, не перестала быть аристократкой. Так русские дворяне в эмиграции не утратили посадку головы, крутя баранку такси, или искусство в любых отрепьях выглядеть, словно в парадном мундире. Роман был написан ею как охранная грамота и как реквием одновременно. Скорее не написан, а сшит на живое (тем более что рукопись действительно создавалась на тумбе от швейной машинки). Гены, порода дали авансом изумившее всех мастерство. Но бессознательная ориентация на общество потребления, настоянная на «палпе», «покетбуке» – дешевом чтиве ее протестного детства – и на всей «бигмачной» компактной цивилизации, сделали то, чего сознательно Митчелл не только не ожидала, но боялась аки геенны огненной. Роман, долгие годы позволявший ей не расставаться с детством, развеиваться от жесткой экспансии победивших янки, принес успех, ради которого Америка янки готова на все, и, несмотря на эпический объем, по сути, остался «покетбуком». Его можно читать в поезде, самолете, парикмахерской, нимало не жертвуя при этом ни интеллектом, ни эмоциями. А можно с равной отдачей тихо точить над страницами слезы в розовой спаленке куклы Барби. Чтобы подавить снобистскую усмешку, полезно попытаться выяснить, меньше ли «попсы» содержится в «Анне Карениной» Л.Толстого или «Белой гвардии» М.Булгакова. Но весы для подобных операций давно подвинчены в сторону патриотизма, поэтому заведомо недовешивают.

Мечты аристократки

Относится ли к Его Величеству Случаю появление представителя издательского дома «Макмиллан» Гарольда Лэтэма, сказать уже гораздо сложнее. Мистер Лэтэм действовал в рамках общенациональной кампании и, наверное, за неплохие деньги. Панамериканский вариант «Алло, мы ищем таланты!» докатился естественным ходом до Атланты. Разумеется, все наоборот, и это наш советский поиск был, как обычно, молчком содран с буржуазного. Рукопись «Развеяния» три года методично заваливалась автором иллюстрированными журналами и рекламными проспектами и была под ними фактически погребена. Акт эксгумации Лэтэму совершить удалось, и он еще в поезде просек, что имеет дело с шедевром и будущей классикой, но его догнала знаменитая телеграмма Митчелл: «Я передумала». Что там передумала она, пролежавшая год в корсете после перелома позвоночника – как обычно, на ровном месте, – можно легко предположить. Аристократы вообще не дураки подумать. Собственно, это и есть их непрерывное удовольствие вопреки представлениям трудящихся.
Остается добавить, что никто в мировой литературе не расставался с рукописью с такой неохотой и не тяготился так мировой славой. Кокетничали, капризничали – сколько угодно. Но Митчелл – брезговала. Ни баснословный по тем временам пятидесятитысячный гонорар, ни томительная улыбка Кларка Гейбла, ни эпистолярные бомбардировки со стороны Вечной Женственности («Мой милый! Что тебе я…») не изменили вектора смерти, не увеличили ни на гран лоскутка шагреневой кожи, за пневматическим сжатием которого Маргарет наблюдала с чисто аристократическим фатальным высокомерием. На роль Скарлетт Сэлзник пригласил британку Вивьен Ли. В Америке уже перевелись женщины с такими малешотными ступнями и запястьями. Может быть, сама Митчелл была последней. Ее сбил автомобиль. Америка – страна фордовской конвейерной сборки – наехала на упоительно единоличную швейную машинку. Наехала – и смяла, разутюжила, развеяла бензиновым ветром по своему немыслимому хайвэю. На нем нет места мечтательным тихоходам – мечтательным в каком угодно, кроме «американской мечты», смысле. И только Скарлетт беспрепятственно – и безуспешно – продолжает погоню за Эшли. Только язвительный Рэтт никак не догонит коварную Скарлетт, словно александрийский Ахилл черепаху. И только «вопль женщин всех времен» не заглушаем безумным драйвом. «Мой милый!..» Почему, почему, почему – так?!