Шпага для Бибигона

Летом 45-го года Корней Чуковский прочитал по радио первую часть своей новой сказки. На радио стали получать сотни детских писем Бибигону, но до автора они не дошли. После того как “Бибигон” был обруган в печати, руководитель радиовещания приказал уничтожить все письма ребят. Чудом уцелели двадцать писем Бибигону, которые мы сегодня впервые публикуем.


Едва буквы стали складываться в слоги, а слоги в слова, мне постоянно хотелось кому-то написать: то Карлсону, который живет на крыше, то своей ровеснице Динке из одноименной повести Осеевой. Вот только куда?..
Страна детства едина, как и страна сказки. Нетрудно было советским “внучатам Ильича” ощутить своим другом Тома Сойера или толстовского Николеньку Иртеньева, полюбить Маугли или Маленького принца, но как им дать знать о себе? Понимаешь вдруг, что подружка твоя Динка – в эпохе под названием “до революции”, а крыша Карлсона – за тридевять земель в тридесятой Швеции. Не только география, но и История, та, что с большой буквы, вдоль и поперек испещрены границами, словно крепостными стенами, охраняемыми стражей. Как преодолеть их?

...В неопубликованном письме Лидии Чуковской к писателю-сказочнику Шарову натыкаюсь на строчки: “Знаете ли Вы, что дети присылали Корнею Ивановичу подарки для его Бибигона? Самодельные плащи, шпаги...”.
В музее Чуковского я, может быть, просто не обратила на них внимания? Ведь Бибигон, как Мальчик-с-Пальчик, крошечный. Вот и Корней Иванович свидетельствует: “Нина Мельникова прислала ему вязаный теплый костюм – очень нарядную куртку и отлично сшитые штаны, которые не без труда я мог натянуть на два пальца”. Дальше: “Восьмилетняя Наташа Орловская сшила для его сестры платье из белого шелка. А Боря Сальников прислал ему в самодельном конверте меч из конфетной бумаги”.
Целое богатство, не только игрушечное, самодельное, но и одушевленное – щенки и белочки, птицы и рыбки в аквариумах, а больше всего котят, вручить которых можно лишь лично, при встрече. “Словом, Бибигон нарасхват, – писал Чуковский. – И если бы он действительно существовал на земле, дети всюду встречали бы его как лучшего друга и угощали бы, и ласкали бы его, и всюду он получал бы подарки.
Впрочем, немало подарков он получил и сейчас – в этих же конвертах, по почте”.
Вот один из них – листок из школьной тетрадки, умело сложенный фронтовым треугольником, с суровым штампом сверху “Проверено военной цензурой”:

“Здравствуй, Бибигончик!
Ну, как ты живешь?
Много ль писем получаешь
И от кого ждешь?
Говорил Корней Чуковский,
много писем получает, много
писем получает и, конечно, не скучает.
Если хочешь, Бибигуля,
приезжай скорее к нам.
Будем мы с тобою лазить
по заснеженным горам...
С приветом, твой друг Вова Гамалей.

Мой адрес: ДАССР, г. Хасав-Юрта, ул. Сталина, дом № 5”.
Много писем получает... Да, чтобы ознакомиться с посланиями к Бибигону, Корнею Ивановичу понадобилось, по его словам, несколько суток. На чтение остальных – с 1928 по 1969 год – у меня сейчас ушло неполных два дня. Тут необходимо отступление.
Уж к кому к кому, а к живому сказочнику – “дяде Корнею” в довоенное время, “дедушке Корнею” в пятидесятые–шестидесятые – и его персонажам охотно обращались дети, родители и учителя нескольких поколений. Неудивительно, что обращаются и теперь: сказка – родина бессмертия. Между откликами-воспоминаниями о “Крокодиле”, напечатанном в приложении “Нивы” 1917 года, и сегодняшними записями в книге отзывов Дома-музея К.И.Чуковского бесконечно много общего. Сказка постоянна, меняется исторический фон.
“Приживутся ли у нас ребята, вывезенные из горящей Испании?” – озабоченно спрашивали их советские сверстники у Чуковского в 1936-м.
О собранных тоннах металлолома, которых “хватит на целый космический корабль”, дружно сообщали тогда же, когда и о центнерах выращенной кукурузы с гектара.
Молодой киевский педагог в черный 1937-й ненароком роняет фразу: “Живу я возле Голосеевского леса”, ведать не ведая о ночных массовых расстрелах в этом месте. А из письма не поставившей подписи девочки того же года выпадают растерянные строчки в рифму: “Уехала мама. Пришла телеграмма: приехала я сюда. Не пускают меня никуда”.
Вот другая девочка, Эсфирь Лурье из Курска: “Наступил 1940 год. Третий год третьей сталинской пятилетки и одиннадцатый год моей жизни. Много мыслей за это время... В 1939 году был заключен мирный договор с Германией, Эстонией, Латвией и Литвой. 1939 год был веселым, а 1940-й будет еще веселей”. Доведется ли ей встретить “веселый” 1942-й?..
Сколько детских жизней унесено Второй мировой войной – не подсчитано и приблизительно. А за век?
Летом победного сорок пятого Чуковским написана и прочитана осенью по Всесоюзному радио первая часть “Бибигона”. До середины следующего года сказку публикует журнал “Мурзилка”. Корней Иванович готовит в Политехническом музее большую выставку детского творчества – особенно много было рисунков и, конечно, писем, в которых он отчетливо видит коллективный портрет поколения детей, переживших войну.
“Не забудем, какие дети и в какую эпоху написали нам эти тысячи писем (выделено К.Чуковским. – И.Б.).
“Мой отец был командир танкового взвода, – пишет, например, Слава Шлыков. – Он был награжден орденом Красного Знамени, орденом Отечественной войны, медалью “За отвагу” и посмертно орденом Ленина”.
“Милый Бибигон! У меня нет папы. Он погиб героем в боях за Харьков. И мне неоткуда ждать писем, и я решила написать вам” – это Нина Сдвигова из деревни Коротково Орехово-Зуевского района.
Позади бомбежки и тяготы эвакуации, похоронки, голод. Еще не отменены карточки, и Галочка Соцкая, дочка летчика, предлагая Бибигону остаться у нее на всю жизнь, бережет для него плитку шоколада из отцовского пайка. Многие и многие из этих ребят наяву узнали фашистов, многие – сироты при живых отцах, томящихся в неволе вовсе не у сказочного злодея Брундуляка.
История, захлебываясь трагедией – извечным своим жанром, поглощает сказку. Волна нового погрома в литературе, начав с постановлений ЦК “О журналах “Звезда” и “Ленинград”, докатывается и до детских изданий. Очередной дежурный “брундуляк” по фамилии Крушинский расправляется с “безыдейным” Бибигоном, его автором и редакцией “Мурзилки” в “Правде”.
«“Бибигона” оборвали на самом интересном месте, – записывает Чуковский в дневнике 12 ноября 1946 года. – Главное, покуда зло торжествует, сказка печатается. Но там, где начинается развязка, – ее не дали детям, утаили, лишили детей того нравственного удовлетворения, какое дает им победа добра над злом».
На свободу Бибигон выйдет лишь десятилетие спустя, в новую историческую эпоху. Тогда же, в 1956-м, в книге “От двух до пяти” впервые увидит свет и статья Чуковского под новым уже названием “Дети о себе” – та самая, послевоенная, с выдержками из детских писем, предназначавшихся вместе со стихами, рисунками и самодельными подарками Бибигону для выставки. Несостоявшейся.
Как бы хорошо было теперь вдруг окунуться в этот “детский мир” тех, кого уже давно зовут “шестидесятниками”. Войти в просторную комнату с окнами, выходящими в сад, в переделкинском Доме-музее К.И.Чуковского, оглядеться и услышать: “Вы в гостях у Бибигона”. Вот и записка на столе, не им ли оставленная? “Я уехал в город. Приеду завтра в десятом часу утра”.
Не им. За этим столом писались строки, страницы, главы, где не было и не могло быть места вымыслу, фантазии, сказке: “Архипелаг ГУЛАГ”...
А что же бибигоновское “наследство”? На папке с сохранившимися всего двадцатью письмами рукою Корнея Ивановича выведено:
“Уцелела лишь сотая часть. После того, как “Бибигон” был обруган в печати, трусливый руководитель радиовещания велел уничтожить все письма ребят, предназначенные для выставки в Политехническом музее”.
С конфискацией имущества...
Крепок или, напротив, слаб и ущербен режим, опасающийся меча из конфетной бумаги?
...В конце прошлого лета на “малой” моей родине стоял на рынке, никого этим не удивляя, босой мальчик, пытавшийся продать потрепанных “Мойдодыра” и “Муху-Цокотуху” вместе с игрушками, доставшимися от родителей, – своих, новых, у него отродясь не бывало. Он еще не умел читать, был голоден и по-стариковски безразличен ко всему. До сентября оставалось несколько дней, но он не знал, пойдет ли в первый класс: “Если мамка достанет ботинки” – и... если будет куда идти. За истекший десяток лет здесь на девяносто процентов опустели и закрылись начальные классы, детсады, родильные дома: детей нет...
“Мы постараемся сохранить Бибигонов” – запись, сделанная в книге отзывов Дома-музея К.Чуковского учениками 8 “Г” класса 1030-й московской школы. Рядом рисунок, а под ним: “Бибигон, мы вас любим! 2000 год”.